Plague of fire

Самодовольная, но в то же время застенчивая, словно загнанный в угол котёнок, от его напористых глаз; пьяная от одного только коктейля или хмельного запаха мужчин; одинокая, с высоко поднятой головой, но опущенными глазами тащит своё тело сквозь бесконечный коридор мыслей прямиком к самой последней двери, номер которой ей кажется сейчас больше похожим на без пятнадцати семь, чем на «1845». Глаза рассматривают истоптанную ковровую дорожку, ежедневно впитывающую смесь хлорки и пота грубых рук уборщиц. Такие же бордовые обои, как и шёлковые ткани в банкетном зале, как и клякса на платье той девушки, сопровождают Милли в одиночном пикете спиртного против здравого ума. Нос еле улавливает лёгкий запах гари, всё это время витавший в воздухе столь незаметно, будто не желая спугнуть добычу. Машинально качает головой в надежде, что только чудится, ускоряя шаг. Каждое новое движение прибавляет новые сантиметры, разделяющие напуганного котёнка от его небольшого пристанища, визуально удлиняя коридор. Пространство постепенно заполняется клубками дыма, жадно охватывающими неизведанную территорию, заставляя играть подсознание в догонялки. Это точно не алкоголь. В ней ровно сто тридцать миллилитров токсичной жидкости и ни грамма больше, если только подаренный комплимент не содержал в себе что-то большее, чему не следует быть в рецептуре. Ноги продолжают отчаянно бороться, пока обессиленное тело в поражении не падает на пол. Еле различимые тёмно-дубовые двери как по щелчку останавливаются вместе с Милли, подсказывая, что если набраться достаточно мужества и продолжить свой путь, то весь механизм этой игры вновь запустится. Пыльное серое облако постепенно заполняет лёгкие, сбивая дыхательные пути с их привычного режима работы. Глаза мечутся из стороны в сторону, а в голове крутятся мысли о коллегах, нахождение которых по ту сторону стен просто невозможно. Каждый новый вдох оставляет царапины в гортани, раздирая её терпким послевкусием сильнее, чем прекрасная «Белая леди», воспоминания о которой вызывают ещё более сильную жажду и обжигающую сухость во рту. За считанные секунды языки пламени перекидываются на соседние стены, и бордовые обои уже не кажутся такими тёмными. Ковролин, наполненный примесями людских тел и очищающих средств, подобно холстам из льна для творений живописцев, разрывается от буйства красок. Милли продолжает лежать неподвижно, прихватив руками колени, и лицезреть дело рук «Плачущего мальчика», чей лик, скорее всего, неподвижно покоится на одной из незримых ею картин вдоль стен коридора и наблюдает за огненной стихией, подтверждающей все слухи вокруг этого произведения искусства. Неприятный треск дерева эхом проносится в помещении, заставляя поморщиться от запредельно громких вибраций, травмирующих перепонки. Милли еле удаётся держать глаза открытыми, встречаясь со своей смертью лицом к лицу, когда знакомый тёмный силуэт женщины в незаметно распахнувшихся дверях насильно приковывает внимание. — Мама... — еле слышный шёпот, больше похожий на молчаливый крик отчаяния, рывком срывается с губ. Мышцы слабеют с каждой секундой, а более неподвластное очарованию прекрасного сознание молится вовсе не о спасении. Боль от утраты, преследуемая месяцами, буквально сжирает тело изнутри, разрастаясь по венам с неизмеримой скоростью. Той дождливой осенью Милли смотрела на закрытую крышку белоснежного гроба и тихонько шептала матери обещания о силе духа и стойкости; сейчас же она считала себя самой настоящей лгуньей, поддаваясь слабости и не желая бороться. — Милли, — звонкая мелодия имени эхом врезается в уши, заставляя буквально ощутить прохладное дуновение на коже. — Милли! — тон голоса уж больно настойчив, создавая иллюзию переживания: «А не забыла ли её родная дочь». «Не забыла», — мысленно отвечает сама себе. — Миллисент! — теперь уже до боли неприятное сопрано, схожее с роем ос, въедается в подкорку отвратительным жужжанием, окуная измученное тело в воды Арктики и вызывая неконтролируемую дрожь в каждой частице человеческой оболочки. Глаза распахиваются в испуге, около тридцати секунд наблюдают перед собой мыльное нечто, и лишь большущее пятно оттенка японских персиков позволяет мне разглядеть обеспокоенную Элоизу. В мои руки суют ледяной стакан, и я жадно выпиваю всё до дна, словно лёгкие еще полыхают, и подобная скупость может как-то помочь. Зрение постепенно фокусируется, акцентируя внимание ещё на двух фигурах, пристальный взгляд которых ощущается не лучше, чем недавно пережитое. — Ты меня так напугала! — притворный спокойный голос выдают мокрые блики в глазах. — Джон поначалу не отвечал на звонки, и мне пришлось позвать мистера Гудмана, — выслушивая объяснения Ло, я тяжело вздыхаю, проглатывая неприятный в горле ком. Элоиза нередко становилась свидетелем кошмаров, но настолько сильных — никогда. — Я в порядке, — выдавливаю из себя подобие улыбки, лишь бы развеять посеянное в их душах переживание и не говорить о произошедшем. Встречаюсь взглядом сначала с нахмуренным Джоном, а затем подмечаю недовольный настрой Роя, будто бы ждавшего этого зрительного контакта, чтобы начать очередные лекции о важности здоровья: — Снова кошмары? Неловко киваю, рассматривая узор на плотных чёрно-белых шторах, желая отвлечься от тревоги, заполонившей всё помещение. После прохождения терапии количество резких пробуждений почти сошло на нет, не считая единичных случаев, повторяющихся с разрывом в четыре недели, о которых Гудману до этого момента было неизвестно. Осознание всей ситуации резко ударяет в голову, заставляя вновь обратить внимание на Роя и нарушить неловкую тишину, повисшую в воздухе, точно клубки дыма из сновидений: — Не говорите отцу. Мужчина еле заметно закатывает глаза, размещая указательный и большой палец на переносице, оказывая на неё небольшое давление и загоняя себя в состояние размышлений. — Пожалуйста. Рой даже не смеет обмолвиться словом, и лишь протяжный тяжёлый вздох сообщает о том, что разговор откладывается на некоторое время в неплотно запертый ящик. Я победно про себя ликую. Отец сильно переживал за моё состояние после трагедии, даже больше, чем за случившееся, а потому ему совсем не нужно было знать о подобных проблемах дочери. Довольно лишь было согласия на посещение специалиста, помогающего справиться с неконтролируемыми кошмарами и приступами паники, как от полученного известия об Адриане. Прикованное внимание порядком начинает душить, а поскольку никто более не вызывается нарушить тишину первым, подобная ноша в очередной раз падает на мои хрупкие плечи: — Как всё прошло? Узнали что-нибудь интересное? Разговоры о работе — самое лучшее решение для отвлечения. Мысленно скрещиваю пальцы в надежде на поддержку со стороны коллег. Лёгкое прикосновение под одеялом нежных рук Элоизы, сидящей на краю кровати, как бы просит прощения за созданный ажиотаж, но её не в чем винить. Она лишь хотела помочь, просто не знала, как справиться в одиночку. — Вы так и будете молча стоять с кислыми минами? — окидываю пронзительным взглядом всех троих. Нервно покусываю губу и разминаю её в двух пальцах, стараясь отвлечься от лёгкого преследуемого озноба и всем своим видом показывая, что ничего не случилось. — Что вам удалось узнать? — накопившееся раздражение за доли секунд растворяется после вопроса Гудмана. Элоиза начинает рассказывать о WhiskeyDon, чей статус сейчас находится на грани разорения. Люди отказываются работать из-за задержек заработных плат, а общественное недовольство уже которую неделю заполоняет социальные сети их последней рекламной кампанией, с треском провалившейся по всем показателям. — Они оскорбили женщин, представив новую коллекцию только для мужчин, — с ядовитой насмешкой Джон поддерживает наблюдение коллеги. — Можем начать сотрудничать с Ronton. У них довольно неплохие показатели и креативный маркетинговый отдел. В комнате раздаётся саркастичное «шутишь». Нескрываемая усмешка на лице Элоизы исчезает за секунду, когда её глаза подмечают строгий взгляд Роя. Неудивительно, ведь их босс полный кретин, слухи о котором распространяются быстрее скорости света. Имя Адама Кинга было затронуто лишь несколько раз во время нерабочих обсуждений, но даже мимолётные упоминания о его деятельности заставляли в отвращении скривить лицо. Заголовки так и пестрили новостями об обвинениях в изнасиловании, вот только мужчину оправдали, а пострадавшая девушка и вовсе пропала с радаров, оставляя множество риторических вопросов в мыслях каждого. — И что ты предлагаешь? — в возмущённом голосе Джона слышатся нотки презрения, вызванного ни то недовольством от его предложения, ни то привычным поведением двух коллег, постоянно подкалывающих друг друга. — Liquared. Они подходят по всем параметрам: отличные продажи, — девушка прямо перед носом одного из мужчин показательно начинает загибать пальцы, — качество, высокотехнологичное производство и хорошие показатели во всех рейтингах. Я лишь молчаливо слушаю их диалог. — Кто еще остался? Aleida? — Гудман полностью игнорирует сказанную Элоизой речь, немного даже перебив, чем вызывает на её лице негодование. В качестве ответа он получает лишь короткий кивок от двух человек, погружаясь в собственные думы. Мой взгляд, метавшийся от одного человека к другому, задерживается теперь на Рое; пытаюсь понять, что происходит у него в голове. Из всех присутствующих только я могу открыто высказать недовольство, а потому заданный вопрос в качестве дружеской поддержки не кажется мне неуместным: — Что не так с Liquared? Три пары глаз вновь устремляются в одном направлении; я непроизвольно корчу гримасу непонимания и, вскинув брови, язвительно спрашиваю: «Что?». — Я не говорил, что с ними что-то не так. Но скрещенные руки, пустой взгляд, направленный на собственные размышления, и опущенные уголки губ говорят об обратном. Меня так просто не проведёшь, и Рой Гудман должен об этом догадываться, учитывая, что я знаю его всю жизнь. — Кстати... тут такое дело. Итан позвал нас познакомиться поближе, — голос Джона прерывает игру в гляделки, обращая внимание двух тёмно-карих глаз на себя. Более чем уверена, что наши мысли с Роем перекликаются в одном вопросе, повторяя имя парня и желая выведать больше подробностей о его личности. — Да, он работает на Стайлса, — Элоиза, словно всё еще находясь в одной команде, дополняет речь Джона. Произнесённая фамилия кажется уж очень знакомой. — Один из сотрудников Liquared. — Наша спящая красавица тоже времени зря не теряла, воркуя весь вечер за барной стойкой с другим парнем из их же компании, — Джон подтверждает догадки. Рот раскрывается от удивления столь спокойного тона коллеги, нагло сидящего в уличных джинсах на соседней незаправленной кровати. Тихонько спрашиваю Элоизу о работе Томаса. Та начинает вспоминать очертания парня, сидящего в баре, и отвечает короткое: «Нет, не знала». Что ж... Справилась с поставленной задачей — хорошо провести время, минимум рассказывая о своей личности — не только я, но и сам Томас. — И что мне делать с этой информацией? — руки Гудмана всё еще скрещены, а непринятие всей ситуации выдаёт лёгкое постукивание пальцев по предплечью. Он старается скрыть отрешённость, что выходит с трудом; каждый заметил смятение. — У нас впереди два дня выходных, поэтому мы в любом случае не откажемся от возможности познакомиться поближе с потенциальными бизнес-партнёрами, — на последнем словосочетании Джон делает явный акцент, намекая на значимость торжества, суть которого, что очевидно было всем, заключается вовсе не в рабочих моментах. — Пусть Милли для начала придёт в себя, — взгляд Роя мельком падает на наручные часы, после чего его фигура более не намерена задерживаться в этой комнате из-за количества запланированных дел. Он окликает подопечного, что победно подмигивает нам, и направляется в сторону коридора, оставляя нас в одиночестве. И что это только что было? — Я ничего не понимаю, — Элоиза буквально озвучивает ответ на немой вопрос. — А сон точно закончился? Она больно щипает меня за ляжку, от чего комната заполняется непроизвольным громким криком, и тут же пулей перескакивает на свою кровать, чтобы не получить той же участи. Через минуту пальцы устало тянутся к глазам, позволяя окончательно принять реальность. Нехотя выползаю с кровати в сторону комода с зеркалом, вспоминая своё вчерашнее отражение, выглядящее сейчас ещё хуже, чем было: растрёпанные русые волосы на макушке собрались в колтуны из-за беспокойного сна; синяки под глазами светятся ярче обычного, сливаясь с размазанной тушью от неконтролируемых слёз, вызванных пребыванием в царстве Морфея; опухшее лицо напоминает о словах психолога, запретивших употреблять спиртное с целью стабилизации ментального здоровья. Поворачиваюсь, состроив глупую рожицу и размахиваю рукой перед лицом, чтобы доказать Элоизе, насколько ужасно было увиденное в зеркале, а затем ни с того с сего выпаливаю своё негодование, томившееся на языке уже около пятнадцати минут: — Мы с Томасом не ворковали, — холодный взгляд и поджатые губы пронизывают Элоизу, заставляя её вскинуть руки в связи с опаской быть «убитой» под напором серьёзности. — Этот тот парень из бара? Молча киваю в ответ. Подпираю локоть рукой и запускаю ладонь в волосы, попутно смазывая последствия приятных воспоминаний о вечере и неприятных воспоминаний о ночи по своему лицу. Здесь поможет только душ. — О чём вы говорили? Ты выглядела такой расслабленной, — Элоиза будто бы обретает смелость, более не страшась вооружённой меня напротив, аккуратно располагая свою руку на кобуре, готовая дать отпор наступлению. — В том-то и дело, что ни о чём. Присаживаюсь на край кровати, понимая неизбежность разговора, а потому начинаю с самого начала, описывая детали бумажных писем, на что получаю восхищение и похвалу урокам по французскому. Перечисляю обсуждаемые темы и ведаю о своих эмоциях, вызванных ни то усталостью накопившегося, ни то дурманящей дамой-искусительницей в белых одеяниях, ни то мужчиной, скрасившим вечер. Звонкий смех Элоизы раздаётся на той части, когда я рассказываю о бездумном комплименте незнакомцу в лифте, внешность которого напрочь стёрлась из головы под натиском ужаса, выдаваемого травмированным подсознанием, пока телу хотелось банального и простого — отдохнуть. Лишь едкое амбре, наглухо впитавшееся в стены лифта и ноздри, напоминало о мужчине, память которого, я надеюсь, была куда хуже. Появившиеся мысли об ещё одной случайной встрече проносятся электрическим током по телу, вызывая неприятное чувство неловкости за поведение и отсутствие возможности вспомнить черты лица. — Ты бы хотела его ещё раз увидеть? — спрашивает Элоиза, не скрывая своего интереса. — Того парня из лифта? — хмурюсь, пытаясь отвлечься от воспоминаний и уловить суть вопроса. — Нет, — Элоиза закатывает глаза и смеётся с того, что мне всё еще сложно сконцентрироваться после такого тяжкого пробуждения, — Томаса. — Может быть, — пожимаю плечами, оставляя вопрос как для подруги, так и для себя открытым, и направляюсь обратно к комоду с зеркалом, чтобы разобраться с клубком паутины на голове. Внезапное появление Томаса скрасило вечер, разрешая за долгое время впервые расслабиться и почувствовать себя живой, испытывая весь спектр эмоций, что только возможен для человека. Я была бы не против провести ещё какое-то время с ним даже без намёков на секс или возможные отношения, нужды в которых у меня вовсе не было; разве что иногда. Мне хватало лёгких и беззаботных вечеров, проведённых в компании незнакомых парней на различных вечеринках, куда затаскивала Элоиза, но что-то в их поведении зачастую заставляло поставить крест, ограничиваясь на поцелуях во время игр «правда или действие». Томас же был другим, когда рассказывал о двуличности сидящих, размышляя при этом о человеческой сущности. И лишь мимолётные касания, предательски совершаемые опьянённым разумом, посылали колкие импульсы, сообщая о физиологии людского тела. — Тогда я звоню Джону, — Элоиза звучит так же громко, как и во время утреннего пробуждения. Явно воодушевлённо представляет, как славно проведёт выходные в компании новых знакомых и отошьёт того парня из Тиндера, коим хвасталась мне днём ранее. Всё равно он был не в её вкусе. — Зачем? — задаю глупый вопрос, пытаясь поддержать беседу. Отражение девушки, сидящей на кровати и пытающейся найти в сумочке телефон, привлекает моё внимание. Концентрация заметно снижается, от чего пальцы безжалостно впиваются в клочки русых последствий взаимодействия с подушкой, заставляя еле слышно втянуть воздух через сжимаемые от боли челюсти. — Узнать о вечеринке, Милли. У тебя точно всё хорошо? — обеспокоено смотрит, хотя в глубине души понимает, что спросонья не всегда легко сразу влиться в рабочее состояние. — А, да... — делаю вид, что совсем позабыла об этом. Контрастный душ становится единственной надеждой, которая сумеет смыть весь спектр эмоций, начиная от лёгкого флирта и заканчивая позором, а потому Милли более не отвлекается на разговоры и направляется прямиком в ванную, желая поскорее избавиться от дурацких мыслей и въевшегося аромата перегара. Белая пижама с сердечками в смятом виде попадает на туалетный столик, оставляя нагое тело в отражении на изучение голубо-зеленоватыми зрачками. Ладони обволакивают талию, навевая мысли о неправильном питании и побочных эффектах лекарств, разговоры о которых вгоняют Элоизу в скуку и недовольство, ведь она считает, что у Милли отличная фигура и дурацкие закидоны в голове. Подушечки пальцев прикасаются к центру внутренней стороны бедра, замечая шершавость оставленных несколькими месяцами раннее повреждений. Это был единственный раз, когда под воздействием неконтролируемой агрессии, вызванной обидой и необъяснимой виной за произошедшее с матерью, лезвие в руке дрогнуло, забирая с собой не только лишние волосы, но и частицы эпидермиса, заливая всё ярким алым ручьём. От подобных воспоминаний кожа становится гусиной, а разум ликует, что это случилось в еле заметном месте, от чего нет нужды объясняться перед другими. Босая нога ступает на холодный кафельный пол. Милли съёживается, а руки её сразу же тянутся к смесителю, поднимая его как можно выше и выкручивая резко вправо, лишь бы почувствовать жар водяной стихии, смывающей с тела дрожь и последствия холодного пота, вызванного неприятными сновидениями. Мысль о предстоящей вечеринке кажется всё более заманчивой, и она сама не замечает, как с лёгкостью соглашается на громкий крик Элоизы сквозь деревянные двери, желающий уточнить, всё ли в порядке, а затем хватит ли ей времени завершить все дела и собраться к нужному часу.