game over

      Крейг никогда особо не любил играть в приставку с кем-то еще. Он, конечно, не социофоб, но одному всегда было как-то спокойнее. Комфортнее, что ли. Никаких слишком громких друзей, которые воспринимают простой раунд в игре как нечто, от чего зависит их жизнь. Никаких соревнований и последующих обид, будто какой-то проигрыш важнее того, что Крейг впервые смог выполнить это комбо без каких-либо заминок. Ему плевать на соревновательных дух, если честно. Ему просто нравится это удовлетворяющее чувство, появляющееся внутри, когда он проходит уровень на сто процентов. Даже жаль, что его друзья — импульсивные придурки, которые любят кидаться джостиками в экран телевизора.       Твик тоже кидается контролерами, но, скорее, просто из-за нервов.       С Твиком вообще прикольно играть в приставку. И читать комиксы, озвучивая персонажей преувеличенно мультяшными голосами. И представлять, что они — пираты, захватившие космический корабль. И смотреть детские шоу по телевизору, для которых они оба выросли, но всегда, в глубине души, хотели пересмотреть.       А еще с Твиком прикольно делать домашку. Убирать клетку морской свинки, которая, почему-то, любит зарываться в ткань рубашки Твика. Выносить мусор, обсуждая при этом его предков, которые вечно забывают сделать это самостоятельно. Рутинные, выматывающие вещи становятся чуть менее рутинными и чуть менее выматывающими, если он делает их не в одиночку, и это здорово.       С Твиком в целом прикольно. Он чересчур нервный, (не)много ипохондрик, требует от него участия и поддержки, которую ему всегда было сложно выражать, но с ним классно, и это стоит того. С Твиком приходится возиться, но почему-то злиться не получается. Наверное, виновата эта улыбка и искренняя благодарность каждый раз, когда у Крейга и правда получается промямлить что-то поддерживающее. Именно они толкают его на то, чтобы, ну, стараться. Крейгу, в общем и целом, все равно… но парнем он хочет быть лучшим.       Крейг, конечно, никогда не был особо соревновательным.       Но то, что абсолютный рекорд в недавно вышедшей и охватившей безумной лихорадкой Саус Парк игре, из всех людей в городе, принадлежит именно Картману, его просто-напросто бесит.       — Она ведь даже не настолько интересная, — возражает ему Твик, когда Крейг снова (в который раз) нажимает на кнопку «новая игра», пытаясь побить этот чертов рекорд. Крейг сидит на полу, облокотившись спиной на сидение дивана, а Твик наблюдает за его игрой с мягкой поверхности. — Тебе так важен этот рекорд?       — Мне плевать на рекорд, — сжимая зубы и отказываясь признавать очевидное, отвечает Крейг. Возможно, ему стоит сменить тактику. Наверняка ключ к тому, чтобы набрать невероятное количество очков, очень прост. Его просто бесит, что он до сих пор его не понял. — Все равно завтра в школу не надо.       Твик не отвечает, но со стороны, где он сидит, раздаются звуки, очень похожие на сдержанный смех, и он с трудом давит в себе желание показать излюбленный жест.       Его редко что захватывает, а если что-то и увлекает, то ненадолго, после чего он, словно насытившись, навсегда теряет к этому интерес. Когда он объяснил это Твику, тот провел сравнение с его детской любовью к капучино, который он пил литрами и от запаха которого его сейчас попросту тошнит. Сравнение удачное, пусть и вызывающее некоторое беспокойство. Сейчас происходит то же самое. Его захватывает азарт, заставляющий проходить игру раз за разом, и он уже сейчас знает, что вскоре не сможет даже смотреть на красочное лого в кислотных цветах.       Как же он ненавидит ритмичные игры.       — Дай мне поиграть, — Твик пихает в его руки морскую свинку, которую гладил все это время, и забирает джостик. Его пальцы чуть дрожат, когда он обхватывает контролер, но на кнопки нажимают уверенно и очень, очень быстро.       А вот Твик в них до абсурдного хорош. Возможно, потому что все в его жизни подчиняется своему, хаотичному, нервному ритму, который тяжело понять, но, если помолчать и прислушаться… все равно нихрена не услышишь, кроме чужого, чересчур быстрого дыхания.       — Тут только… агх… только пара моментов сложные, их нужно выучить… — Твик не отводит взгляда от экрана, и чужая нога болтается в воздухе, чуть касаясь его плеча. Глаза Крейга болят от нескольких часов, проведенных за втыканием в экран, и он их закрывает, вслушиваясь в громкую, непрерывающуюся мелодию. А Твик ведь стал заикаться меньше, почему-то думает Крейг, и это вызывает у него легкую улыбку. И он не спешит ее прятать. Музыка резко прерывается, раздается пиликание, и Крейг открывает глаза. Его личный рекорд (но не рекорд гребанного Картмана) оказывается побит, на что он только хмыкает.       Твик снова запускает игру, но в этот раз Крейг не спешит закрывать глаза. Есть нечто… завораживающее в том, чтобы наблюдать за чужой идеальной игрой. Твик не очень любит играть в компании — его напрягает, когда другой человек может видеть его неудачи, — но сейчас справляется довольно хорошо. Крейг задумывается над этим еще пару мгновений.       — А почему ты не стрессуешь? Напряг ведь еще тот.       — А почему я, аргх, должен? — Твик вжимает голову в плечи, когда подходит к моменту, на котором Крейг лажал раз двадцать так точно, и спустя десять секунд тишины выпрямляется, пройдя его с первого раза. На его губах появляется самодовольная улыбка, которую Крейг, если честно, просто обожает. — Здесь ведь ты.       Внутри становится тепло-тепло. Крейг, конечно, ко всему окружению относится слегка равнодушно, не понимая, почему люди так любят устраивать драмы по любому поводу. Но Твик… меняет это, что ли. Не пытается исправить, принимает его спокойный темперамент, какой он есть, и понимает, что Крейгу не все равно, нет, он просто чуть более спокоен, чем остальные. И это классно. Это заставляет Крейга в какие-то моменты открываться, стараться чуть больше необходимого.       Крейг отрешенно наблюдает за происходящим на экране телевизора. А потом резко выпрямляется. Твик, неосознанно, выпрямляется тоже, и они оба напрягаются, когда видят, что счет доходит до той тысячи, на которой установлен абсолютный рекорд. Они почти что задерживают дыхание и не смеют произнести ни звука. В напряженной тишине комнаты слышны лишь стуки клавиш, до смерти надоевшая музыка и пиликания попаданий в такт. Нога Твика застывает, зависнув над его плечом, и Крейг чуть сдвигается, чтобы случайно не задеть ее.       Неужели Твик…       Напряжение… Все более яростна работа пальцев… Джостик, который под таким давлением может попросту сломаться… Еще сто очков… Семьдесят… Сорок…       Твик побивает рекорд.       Крейг издает нервный смешок и, вскидывая кулаки в воздух, выпаливает:       — Да я тебя сейчас поцелую!       По всей комнате раздается звук проигрыша, и Твик смотрит на него круглыми, полными паники глазами.       Каким-то образом Крейг умудряется достать телефон и сфотографировать счет, после чего наступает полная тишина, которая разбивается лишь музыкой из заставки. Твик продолжает смотреть на него, и его губы приоткрываются. Крейгу внезапно хочется дать кому-нибудь по лицу, и, предположительно, самому себе. Радость от того, что его парень побил рекорд, испаряется, и на ее место приходит лишь стыдливое осознание.       Ну черт. Он ведь всегда был сдержанным и держал эмоции под контролем. Так какого черта сейчас не смог?.. И… Какое осознание? Осознание чего? Того, что он и правда…       Вау.       Да он и правда хочет поцеловать Твика. Только вот больше этого он хочет провалиться сквозь землю.       Он не делает ничего из этого, решая сделать вид, что ничего не произошло. Он вырубает игру, повергнув комнату в абсолютную темноту, и включает настольную лампу. Твика видно совсем слабо, и, наверное, сейчас это в плюс. Крейг садится на сам диван, оставляя между ними внушительное расстояние, и, придав голосу напускного равнодушия, говорит:       — Достало играть. Давай лучше космоленд дорисуем.       Твик нервно (как, впрочем, и всегда) кивает ему, но джостик не отдает. Он будто в каком-то трансе гладит его по гладким бокам, смотря на свои же пальцы, и тогда, когда Крейг уже собирается спросить, все ли в порядке, вскидывает голову и говорит:       — Я-я думал, что ты… гах!.. что ты всегда держишь слово!       Крейг моментально понимает, что имеет ввиду Твик, и это быстрое осознание не дает ему сделать вид, что ему все равно. Его руки дергаются, и становится жарко, и Твик смотрит на него неожиданно стойко и храбро, пусть его плечи и бьет дрожь. Он будто смотрит на него с подначиванием, и в какой-то момент несмело улыбается ему. Что успокаивает. Немного.       Крейг решает разобраться с этим быстро, пусть его сердце и стучит так, что его, должно быть, слышно во всем городе. Он пододвигается к Твику, и их колени соприкасаются, и Крейг медленно, будто сомневаясь, берет чужие ладони в свои. А потом, не сомневаясь, поддается вперед и целует мягкую щеку, в самый последний момент чересчур сильно сжав дрожащие, горячие пальцы своими. Твик дрожит так сильно, что, кажется, передает дрожь и ему самому, и Крейг отводит взгляд, когда, наконец, отстраняется.       — Ну вот. Ты…       Твик наваливается на него, прижимая свои губы к его щеке, и Крейг не успевает даже закрыть рот, не то что закончить предложение. Твик дергается и в целом выглядит очень и очень нервным, и его заикание возвращается, когда он говорит:       — Уже поз… аргх!.. уже поздно, я-гх, я пойду! До завтра!       Прощание он и вовсе выкрикивает.       Уходит он быстро, и они избегают взгляда друг друга до момента, пока не оказываются у самой двери.       А потом Твик снова — несмело — улыбается, когда оборачивается к нему на прощанье, и Крейг чувствует себя самым счастливым человеком на земле.