забудь надежды

Алина трёт виски. голову поднимает с трудом да сразу всхлипывает: с такой силой боль бьет с изнанки лобной кости. чудится, что нагромождение карт и планов на столе тоже смотрит на неё укоряюще — испещрёнными её каракулями кусками пергамента, яркими иллюстрациями морозовских усилителей. напоминая. поторапливая. но и в лучшие времена картографом она была неважным, стратегом — тем более. сейчас же попытки разобраться в пунктирах да линиях, следующий шаг врага предугадать, вызывают почти что тошноту. карандаш надломанный, обкусанный со всех сторон — привычка глупая и детская, неискоренённая тяжестью заботливой руки Аны Куи. она его сжимает так крепко, что тот в кожу ладоней впивается до боли, и почти ждёт, что древесина треснет да раскрошится в её руках. но сил не хватает даже на это. Алина на чистом упрямстве держится. чистом упрямстве и, пожалуй, вере в чудо — словно она всё ещё маленькая керамзинская сиротка. глупая и наивная. но не зря ведь нарекли святой? нарекли спасительницей от каньона да последней надеждой? и пускай морщится всё ещё досадливо, когда зовут Санктой, когда молятся и руки целуют — Алина отчаянно их всех, в неё верящих, подвести не хочет. собственное отчаяние её с головой затапливает. иногда в такие моменты ей представляется Дарклинг, точно также сидящая за этим столом в ночи: руки её не испачканы грифелем, а пальцы, тонкие и аккуратные, раз за разом пролистывают записи гораздо более древние, чем житие святых. иногда Алине отчаянно хочется верить, что Дарклинг тогда тоже думала о тех, кто верит в неё с тем же отчаянием. свет от свечи слабый, если не сказать тусклый — она и не против, даже собственный глаза без жалости взрезает. его едва ли хватает на то, чтобы осветить кусок стены, но тени, ползущие и извивающиеся, Алина замечает раньше, чем плечо едкой болью обжигает. раньше, чем задыхается; чем захлёбывается в чужом запахе. иногда ей чудится, что и сама она уже им до кончиков волос пропиталась, да удивляется из раза в раз: неужели Мал не чувствует этого на её коже, когда к себе прижимает и губами касается — аромата ночи, аромата зимней свежести, клеймящего хуже ошейника? вероятнее, Алина просто сходит с ума. вероятнее, она уже сошла. — ты заняла мои покои. это почти трогательно. Алина не поворачивает головы, Алина и не дышит, кажется, вовсе, когда холодные пальцы опускаются на её ключицы. «это всё ненастоящее. тебя нет. нет. нет. нет.» — у тебя ужасная осанка, — чужие руки давят на плечи с силой и Алина, право, выпрямляется, словно кукла. послушная. безвольная. не способная Дарклинг противостоять даже в собственном воображении. иногда (почти всегда) ей от себя тошно. Дарклинг за её спиной хмыкает. — так лучше. королевам ведь нужно ходить с прямой спиной, — пальцы до того, причиняющие боль, распрямляются и тут же оглаживают почти ласково, — разве не это тебе предлагает щенок Ланцов? Алина вздрагивает под аккомпанемент чужого смеха. не веселого совсем — ядовитого, злого. прислушайся и услышишь отголоски рычания волькр. черные волосы щекочут ей лицо — Дарклинг наклоняется ближе, пальцы смыкаются на кости ошейника, ногти оцарапывают кожу шеи. в каждом невидимом жесте — сплошное довольство обладанием. когда-то она самолично на шее глупой девчонки этот ошейник застегнула. когда-то прозванная Чёрным Еретиком пообещала этой девчонке, что ошейник та носить будет вечность. что она никогда от него не избавится. Алина глаза жмурит, словно маленький рёбенок. про себя считает. если ты чего-то не видишь, то этого нет. нет. нет. только Алине давно пора выучить: её монстры предпочитают темноту. — только это всё никуда не денется, — Алина со счёта сбивается, шёпот Дарклинг проходится по коже, по нервам, заточенным лезвием, — ты от меня никуда не денешься. она не бьётся в чужих руках, когда те обхватывают её, заключают в почти что объятия — её же собственные вдоль туловища повисают безвольными плетьми. она сама вся мигом в этих руках обмякает беспомощно, словно взяли и выдернули невидимый стержень. — ты никогда меня не оставишь? вопрос звучит почти всхлипом. и Алине бы устыдиться, но выходит лишь с трудом подавить следующий. прохладные губы целуют её в висок успокаивающе. так ласково, так жестоко, что в груди что-то обрывается. словно Алина вновь та глупая маленькая девочка, что смотрела на чудовище глазами влюблёнными и мечтала о зимнем празднике. — нет, моя милая Алина, я никогда тебя не оставлю. *** Дарклинг уходит, когда свеча догорает окончательно. карандаш в руках Алины всё же разлетается щепками.⠀⠀