Лёд

      Розария сидит на твёрдой табуретке, закинув ногу на ногу, крутит лениво бокал в руке, хмыкает время от времени, иногда смотрит на него своими матовыми глазами и пьёт вино большими глотками. Кэйа, как обычно, рассказывает ей о похитителях сокровищ, отирающихся недалеко от Мондштадта, и свои невероятные истории о схватках с очередными бандитами, звучащие иногда абсурдно, но совершенно правдивые. Она никогда его не перебивает, и ощущение складывается будто и не слушает вовсе, но он замечает, как она секунду смотрит в бокал, проворачивает его ровно два раза в пальцах и явно делает в голове заметку. Розария молчит большую часть времени, только задаёт пару уточняющих вопросов в конце каждого рассказа. Как самая настоящая наёмница, собирает информацию, анализирует и мысленно составляет план на следующий выход за стены города. Это обыденность, настигшая их и сегодня. — И где же они обосновались? — женщина делает очередной глоток одуванчикового вина, устало прикрывая глаза. — В Шепчущем лесу, — он смотрит на неё с хитринкой во взгляде, уже зная куда она направится завтра, — на побережье Сидрового озера, в месте где обычно собираются хиличурлы. — Видимо, кто-то из Гильдии приключений недавно зачистил эту территорию, и они решили обосноваться там, — Розария ухмыляется, но потом серьёзнеет и почти шипит: — Идиоты.       Ей не нужно объяснять ему свои умозаключения, ведь ход их мысли одинаков. Он тихо смеётся. — Куда уж им, Розария, — специально её по имени назвал, подтрунивает, — ранг низкий, неопытные ещё.       Она хмыкает, смотрит в бокал и снова делает глоток. — Чарльз, будь добр, дай пепельницу, — Чарльз недовольно цокает, но пепельницу любезно предоставляет. Розария достаёт сигарету из портсигара, прикуривает и сильно затягивается. Долго держит дым в лёгких, так что когда выдыхает, его и нет совсем.       Кэйа давно перестал задавать ей вопросы о её прошлом. Она на них всегда отвечала скупо, будто не о себе говорила, а чьё-то очередное досье зачитывала, без подробностей, мнения, сожалений. Эмоций ноль, выражение лица совершенно обычное, глаза сухие, как и всегда — явно его аурой дружелюбности не прониклась и лживое нутро чувствует. Его иногда до чёртиков пугает вероятность раскрытия некрасивой подноготной его образа, за которым он следит маниакально тщательно. Но Розария не из тех людей, которым есть дело до других, так что даже если она его раскусила, болтать об этом направо и налево не станет. — Недавно я получил отчёт, — он слегка встряхивает рюмку с Полуденной смертью и наблюдает за маленьким водоворотом внутри, — несколько агентов Фатуи были найдены мёртвыми в горах Светлой Короны. Интересно, чья же работа?       Монахиня смотрит куда-то в угол и замечает уснувшего за столом Пейна. — Даже не представляю. Может быть, Полуночной герой? — Розария допивает остатки вина, но бокал из рук не выпускает, крутит пальцами и затягивается сигаретой. — Думаю, он вполне бы с ними справился.       Розария медленно курит и видит боковым зрением как Кэйа опрокидывает в себя четвёртую стопку, и понимает что совсем скоро он явит свою истинную личину. Она об этом волшебном свойстве алкоголя знает как никто другой. Собирается уходить: новое дело уже намечено, пить ей больше не хочется, да и диалог дальше не идёт, потому что обсуждать им нечего. Она смотрит на часы — время близится к рассвету, тушит окурок и встаёт с табурета. — Уже уходишь? — капитан кавалерии Ордо Фавониус сидит, подпирая голову рукой, и смотрит на барную стойку. — Да. Чарльз, рассчитай меня.       Он называет ей сумму, Розария кладёт деньги на стол и уходит. — Ха. Даже не попрощалась, — Кэйа буравит взглядом дно рюмки и крутит её пальцами. — Мы закрываемся, — бармен неспеша протирает бокалы полотенцем. — Уже? Как жаль.       Он встал из-за барной стойки, взял бутылку, по привычке положил деньги возле рюмки и вышел на улицу.

***

      Розария идёт медленно, глубоко вдыхает холодный воздух, слушает цоканье каблуков любимых сапог. Клобук, до этого покоящийся на голове, давно сжат в руке и почти волочится по плитке. Монахиня о его состоянии совсем не беспокоится: если бы объявили что он больше не является обязательным атрибутом одежды церковной сестры, выкинула бы сразу и без сожалений. Небо в предрассветные часы серо-голубое — значит, день будет облачный, а ночью, возможно, и дождь пойдёт. Женщина цокает досадно из-за очередного предстоящего неудобства, но мысли неприятные отметает. Жить нужно моментом, а сейчас ей очень хорошо. Алкоголь в желудке согревает мягко все внутренности, прохлада на контрасте обволакивает, холодит кожу и освежает, голова пустая и мозг будто накрыла туманная пелена. Ноги правда побаливают из-за узких сапог, но как только домой придёт, скинет их с корсетом и ненавистным клобуком в угол комнаты и на кровать завалится.       В прострации Розария правда бредёт совсем не к дому и с удивлением обнаруживает себя в каком-то закоулке возле штаба Ордо Фавониус. И, удивляясь вновь, замечает сидящего на скамейке капитана, с бутылкой в руке. Он на неё посмотрел равнодушно, будто и не признал вовсе, отхлебнул из бутылки и снова уставился в пол. От былой ауры дружелюбности не осталось и следа. Розарии его таким видеть непривычно, и она хочет уйти, но ноги уже немеют слегка, и ей эту прохладу на душную комнату менять не хочется, так что она усаживается на край скамейки. Потягивается лениво, смотрит задумчиво в краснеющее небо и произносит тихо: — Знаешь, — понимает прекрасно что не её это дело, но удержаться не может. — Будучи пьяным, ты гораздо честнее.       Он молчит, к бутылке прикладывается снова, откидывается назад, голову запрокинув. Розария даже радуется что осталась неуслышанной. — Заметила всё-таки, — говорит тихо и ухмыляется в конце, правда усмешка его — доведённый до совершенства автоматизм, и она внутренне чертыхается. — А я надеялся остаться нераскрытым.       Внутреннее смятение уходит, и ей хочется сказать, что от него фальшь чувствуется на расстоянии километра, и её не увидит только полнейший дурак, но сдерживается. — Надежды никогда не хватит. — Как странно слышать это от сестры Фавония.       Монахиня ничем не парирует — эту фразу она получает в свой адрес постоянно, и ей уже лень как-либо на неё отвечать, выхватывает бесцеремонно бутылку из его рук, делает большой глоток и кривится — Полуденная смерть ей никогда не нравилась. Кэйа на её действия не реагирует никак, глаза прикрывает и продолжает молчать. Розарии его поведение непривычно, но тишина почти звенящая её не стесняет. Горло горит, щёки тоже, внутренности не просто греются — обжигаются, пелена в голове становится такой плотной, что кажется будто её череп — пустая банка, которую набили ватой. Перед глазами пляшут цветные пятна, путаются с всполохами света восходящего солнца, и мысль мелькает, мол, перепила. Она собирается уходить, встаёт медленно и вдруг чувствует, как её за руку хватают, разворачивают к себе. По привычке свободная рука достаёт кинжал и мгновенно к его шее прислоняет. — Не уходи, — то ли приказ, то ли просьба, голос бесцветный и на нож у шеи ему видимо совершенно плевать. Она смотрит ему в глаза и ничего прочитать в них не может, только отражение своего напряжённого лица видит. — Отпусти, — нахмурившись шипит угрожающе и царапает его кисть серебряными когтями перчатки.       Он на её слова не реагирует никак, только взгляд куда-то себе в ноги опускает. Она встряхивает рукой, но высвободить не получается — держит крепко. Цедит снова: — Отпусти немедленно.       Розария прижимает лезвие к его горлу ещё сильнее и внезапно ощущает, как он чуть хватку ослабил и начинает её ладонь большим пальцем гладить. — Останься.       Он отчего-то хмурится, губы поджимает и шепчет: — Пожалуйста.       Она от растерянности кинжал опускает, и он вдруг лбом к её ключицам прислоняется. Розария вспыхивает моментально и уже руку выдёргивает чтобы дать ему пощёчину, как снова слышит тихое: — Пожалуйста.       Думает — тактильный голод у него что ли, а он тем временем снова её за запястье берёт, но держит еле-еле, не касаясь практически. Его дыхание щекочет кожу, прикосновения к ладони приятно какие-то нервы задевают, и у Розарии дыхание сбивается. Она думает — да к чёрту всё, и садится ему на колени. Кэйа поднимает голову, смотрит на неё удивлённо. — Спина затекла, — убирает кинжал в ножны на бедре, а он виновато взгляд вниз опускает и снова прислоняется к ключицам. — Прости.       Кэйа думает, что вся эта картина безумно странная, но Розария вдруг касается рукой его щеки, и все мысли у него из головы словно ветром выносит. Она сама не понимает что делает, и как под гипнозом ведёт пальцами дальше, задевает ухо и запускает в волосы. Он выдыхает шумно, прикрывает глаза, как кот ластится, и ему это прекращать не хочется совсем. Розарию как холодной водой обдало, и она ладонь отнимает, но он хватает её руку и на место возвращает. Её прикосновения на удивление нежные, невесомые практически, словно его пером пощекотать пытаются. Ей страшно очень и непривычно, и он это словно через её кожу чувствует, слышит как сердце её бьётся слишком быстро, и каждый раз, когда её пальцы на мгновение вверх приподнимаются, боится что она сейчас встанет и уйдёт, а он не сможет её остановить. Кэйа запястье её отпускает, и Розария думает что он хочет всё прекратить, уже приподнимается, но вдруг чувствует как его руки кольцом её талию обвивают и к нему прижимают. — Не уходи. Пожалуйста.       Он смотрит на неё почти моляще, и женщина ладонь к его скуле прислоняет, проводит мизинцем по щеке. Сама не осознаёт почему, но обещает: — Не уйду.       У него в груди словно волнами разлилось облегчение и одновременно страх, что он ей свою самую уязвимую часть души показывает, но он вымывается из его сознания, когда Розария едва ощутимо целует его в лоб.       Она это делает совершенно не задумываясь, и, когда её голову наполняет осознание, впадает в ступор. Взгляд её, ошарашенный, натыкается на такой же ошарашенный взгляд Кейи, и она понимает — зря. Она внутренне уже корит себя за это, но капитан вдруг наклоняется и так же невесомо целует её между ключиц. Розария теряется от этого ещё больше, смотрит на него вопросительно, видит как он голову склоняет и прислоняется лицом к её груди, чувствует, что его руки начинают какие-то узоры у неё на рёбрах рисовать, и расслабляется. И снова выбивается из колеи, когда он ещё раз целует её, но уже чуть ниже. Вздыхает громко, руки ему на плечи кладёт и глаза прикрывает. Кэйа вдруг приподнимает ногу, касается коленом её промежности, руку с талии на бёдра перемещает и надавливает. Женщина резко распахивает глаза, стонет едва слышно, вздрагивает, впивается пальцами в его плечи и почти падает на него. Он гладит её спину, постоянно целует шею, и у неё каждый раз словно разряд по телу проходится. Так проходит несколько секунд, и когда она начинает ёрзать на его колене, Кэйа снова сжимает её бёдра и поднимает ногу вверх. Розария стонет протяжно и прижимается ещё сильнее, застывает на пару мгновений. Но затем приподнимается, оглядывается — небо уже бледно розовое, солнце скоро взойдёт, и шепчет: — Не здесь.       Розария поднимается с его колен, поправляет юбку, забирает клобук со скамьи и направляется к своему дому.