нянька

      Райнеру почти тридцать.       Долгих и вымученных тридцать. Возраст тяжело давит на плечи, а воспоминания причиняют страдания не хуже ножа, проворачивающегося под кожей. Боль адским огнём собирается под кожей, а ладони давят на черепную коробку, словно способны выдавить сценарий кошмаров, по которым он уже долго не живёт — выживает. Выживает — самое подходящее слово, и пока остальные хоть как-то, со скрежетом справляются с болью, Райнер зациклено проживает то, что никак не может забыть.       Он пережил себя прошлого на целых долбанных восемь лет. Как такое возможно?       Браун и сам не знает. На свой двадцать третий день рождения бывший шифтер недовольно косится на торт с количеством свечек, которые точно передают его возраст, и только после недовольного взгляда Пик задувает их. Она, как никто другой, знает гложившие его мысли и спокойно поглаживает округлившийся живот. Кажется, что у неё отлично получилось всё это пережить.       Она намного сильнее его. Да она и старше, поэтому обещает его маме, что, если он не захочет есть, накормит Райнера, как маленького ребёнка, с ложечки, когда сядет рядом с ним за праздничным столом, вытягивая по-детски ноги. Смотрит на него снизу вверх и бросает одно-единственное:       — Ешь уже.       И первое, о чём он думает — Пик будет отличной матерью. Единственное, в чём он точно уверен. Райнер вымученно выдавливает улыбку, сначала смотрит на маму, которая возится возле плиты, а потом — на Пик, что откинула голову назад и прикрыла глаза, протягивает к ней руку и накрывает своей огромной ладонью её живот.       Где-то в глубине души он счастлив.       — Уверена? — спрашивает Браун, стараясь вместить в одно слово столько смысла. Уверена, что готова? Уверена, что это мальчик? Уверена, что так хочешь назвать?       Райнер был первым, кому она сообщила о своей беременности, первым, кто узнал пол малыша, а потом ещё полчаса пытался уговорить не называть так сына, а сам чуть ли не выть от боли хотел. Он понимал, он всё понимал.       — Да, — спокойно отвечает Пик, накрывая его ладонь своей.       Браун себе обещает, что на её день рождения, который будет буквально через несколько дней, он придумает что-то бомбическое. По крайней мере, не оставит её одну. У них, кроме друг друга, никого нет. Два ребёнка во взрослых телах, которые до сих пор не выросли.       «Самоубийство откладывается на попозже», — думает мужчина, а сам понимает, что это попозже никогда теперь не наступит. Он обещал, пусть она ещё об этом и не знает.       Райнеру почти тридцать пять.       Под боком у него спят два тёплых маленьких тельца, аж пошевелиться лишний раз страшно. Браун не спит, а просто смотрит в потолок, пытаясь даже дышать тише, чтобы не дай бог не разбудить детей. Пик за это «спасибо» не скажет. Мужчина, кстати, ей восхищается.       Но об этом он ей точно не скажет, ведь зазнаваться начнёт, а ему это не надо. Райнер аккуратно переворачивается на бок, используя руки вместо подушки, и внимательно рассматривает крошечные ручки, которые в первые месяцы своей жизни бесцеремонно тянулись к нему с целью оттяпать себе кусочек побольше. Вот только маленькая ладошка даже мизинец его не обхватит.       В тишине спальни он слышит тихое сопение старшего ребёнка. Ему иногда кажется, что переселение душ очень даже возможно, ведь по-другому и не объяснишь, как же он похож на свою тёзку. Такой же неугомонный, стремящийся всегда быть первым, поэтому плачет и дерётся, если что-то не получается. Пик на его замечания, что Порко, похоже, всё-таки захватил тело её сына, звучно смеётся и добавляет, что, мол, всё возможно и теперь ему всё равно от Порко никуда не деться.       Браун и не хочет.       С момента рождения её детей, когда он взял эти крохотные кульки на руки, когда они дрались за его палец, Райнер понял, что теперь полностью и безоговорочно принадлежит только им.       — Спасибо, — шепчет с другого конца кровати девушка, приоткрывая один глаз. Улыбается ему искренне, словно видит самое лучшее, что у неё есть, а её всегда уставшие глаза распахиваются и ярко блестят.       — Как же я вас оставлю? — скорее риторический вопрос, потому что он не допускал даже мысли, что когда-нибудь придется отдалиться от неё, Порко и Софи.       — Не знаю, может, уже себе кого-нибудь нашёл и желаешь завести свою семью, — предлагает Пик. — Я пойму, — быстро добавляет она, пододвигаясь чуть ближе. Дети теперь зажаты между их тёплыми телами и тихонько возятся во сне, вызывая беспокойство у обоих взрослых. Время, проведённое за их убаюкиванием, не должно пропасть зря.       Браун о своей семье почему-то и не задумывался. Она у него уже была, и на этом всё. Другого он, в общем, и не желает. Дети под боком, Пик где-то рядышком сопит от усталости — и на этом спасибо. В другой жизни он бы уже тринадцать лет как должен был быть мёртв.       — Никого я себе не нашёл, — честно признаётся мужчина.       В темноте он может заметить, как Пик поджимает губы и молча поудобнее устраивается на подушке. Дети, кажется, тоже успокаиваются.       Кошмары с каждым днём снятся всё реже.       Райнеру почти сорок.       В его доме какого-то хрена слишком много детей. Хотя, как сказала Пик, детей много не бывает, Браун решает промолчать и не язвить, чтобы не получить тяжёлой пластмассовой детской игрушкой по голове. Несмотря на большую разницу в возрасте, Пик уже приспособилась к тому, чтобы давать ему леща.       Но чрезмерное количество детей на квадратный метр его всё же напрягает. Благо, что не все — его. И что большинство скоро уедет, наверное. Мужчина не уверен в гостеприимстве Пик. В прошлый раз, когда Конни приехал со своей дочерью Сашей, Габи убежала в другую комнату, оставив своего сына на попечение Фалько. Все всё понимали, но спустя несколько минут она вышла, попутно вытирая тыльной стороной ладони мокрые щёки, и присела перед девочкой на корточки, взяв его руки в свои.       Первым, к слову, разрыдался Жан из-за развернувшейся картины.       Сейчас, благо, никто не плакал. Детский сад вёл себя на удивление тихо и спокойно.       — Достанешь торт, Райнер? — влетает на кухню Пик и подхватывает со стола два стакана с соком.       — Слушаюсь и повинуюсь.       — Не ёрничай, а то тебе Порко ничего не оставит.       — Только не говори, что ты это поощряешь.       Вообще-то, балует детей он, на что и получает косые взгляды от подруги, которая каждый раз слишком громко цокает, когда на его руках виснут дети. Она, конечно, отгоняет их. Исключительно из вежливости, потому что «слезайте, дяде Райнеру, наверное, тяжело». Это не так, поэтому, кроме улыбки, у Пик это ничего больше не вызывает.       Нет, он, конечно, пару раз намекал, что стоит найти няню, потому что две бестии дома — чересчур, но девушка отнекивалась, а позже устало валилась на кровать, как и много лет назад, когда пару месяцев могла провести в форме титана. У Брауна сердце кровью обливается, поэтому ему сначала стелили на полу, а потом и выделили кровать, когда осознали, что, похоже, избавиться от него будет весьма затруднительно.       И правильно сделали.       И только на шумном празднике, отлавливая Пик, которую пытались втянуть в лимбо, Райнер признал, что у него всё-таки есть семья. Полная, не как у него, когда он готов был из шкуры лезть, чтобы получить признание отца.       Габи всё-таки утянула Фингер к детям, чтобы немного развлечься. И впервые за долгое время пелена усталости исчезла с лица девушки, будто преобразившись, она снова стала той маленькой девочкой, которая рассказывала сказки перед сном в казарме, чтобы разрядить обстановку.       В сорок кошмары почти не снятся.       Райнеру почти пятьдесят.       Дети проживают те годы, когда их родители были по уши в дерьме. У них, кажется, всё получается лучше, чем у прошлого поколения. Браун за этим внимательно следит.       Пик на каждое её замечание слишком громко смеётся, припоминая, каким был он в эти годы. Райнер старается огрызаться, но в итоге всё это скатывается к вечерним посиделкам и старым воспоминаниям, которые если и причиняют боль, то уже сладкую и немного притуплённую. Их непозволительно долгая жизнь даёт возможность снисходительно смотреть на всё пережитое.       Порко уже нашёл себе девушку, которую пару раз приводил домой, чтобы познакомить. Реинкарция — вещь всё-таки смешная, потому что девушка сына ужасна похожа на Пик. Нет, Райнер, конечно, понимает, что мальчик искал похожую на мать, но шутить, что в нём проявляется Галлиард, ему никто не запрещает.       Наверное.       Софи старается больше времени проводить с семьей, иногда не лестно отзываясь о её ровесниках. Браун понимающе кивает, обнимая её по-детски маленькое тело своими лапищами, проходящую мимо Пик он тоже цепляет. Порко в такие моменты старается держаться подальше, чтобы и его в это не втянули.       — Смотрю я, значит, на календарь и только потом вспоминаю, что уже столько лет прошло. А кажется, что это было вчера, — как-то за ужином, когда Софи убежала к подружке, а Порко - целоваться в кинотеатр, говорит Райнер Пик.       — Ты это про что? — уточняет девушка, размазывая по тарелке картофельное пюре, приготовленное Райнером.       — Дети такие взрослые стали.       — Ты бы хотел вернуться в те годы, когда мы спали по очереди?       Браун на это замечание лишь смеётся, потому что вспоминать приятно, а проживать всё это заново не хочется. Особенно в таком возрасте, когда Пик уже полвека на этом свете живёт, а он скоро перешагнёт эту отметку.       Они уже на двадцать восемь лет пережили назначенный срок.       Вместе.       Райнеру почти шестьдесят.       Кошмары давно не снятся, его — Пик разрешает их так называть — дети проживают яркую жизнь без того, что испытали они. Счастливую, да. И он костьми ляжет, чтобы они были довольны.       Фингер под боком сонно переворачивается.       Они живут.