День 3. Громоздкий

Милд искоса поглядел на шепчущихся Мью и Галфа и от их обращенных друг к другу глаз, от сияющих улыбок сердце словно сжало ледяными тисками. Он с самого начала знал, что его чувство к Галфу безнадежно, как роза, высаженная в пустыне, но почему-то позволил ему прорасти внутри себя. Все начиналось просто: с симпатии и дружеских подколок. Им было так легко друг с другом: дурачиться и прикалываться, учить реплики или просто молчать, пить первый утренний кофе, обедать, даже засыпать вместе на площадке. Между ними была легкость и простота, которой Милд очень дорожил. Совсем не похоже на то напряжение, на ту натянутую искрящуюся нить, которую он ощущал между Галфом и Мью. Он видел эти “случайные” взгляды, брошенные украдкой, эту нарочитую веселость и принужденный смех. То, как в самом начале Галф заставлял себя расслабляться в руках Мью. То, как осторожно Мью поддерживал его, словно боялся задеть или сделать больно. Разве можно было сравнить это с бесшабашной легкостью между ними, когда каждый мог, не особо заморачиваясь, стукнуть другого, взлохматить волосы, навалиться сверху и придавить всем телом. Тогда Милду казалось, что эта простота в общении даст ему шансы, позволит дружеским отношениям с легкостью перерасти во что-то большее. Но искрящаяся нить оказалась прочнее, навсегда перетянув симпатии Галфа в сторону Мью. И нет, Милд не ревновал. Не было этой удушающей злобы, застилающей глаза зависти от того, что покусились на принадлежащее ему. Была лишь тяжесть в груди, кусок льда, неудобно ворочающийся в сердце, громоздкий, неповоротливый, задевающий острыми краями ребра. Мешающий дышать, не вызывающий ничего, кроме неудобства и сожалений. Разве это ревность? Мью и Галф выглядели как два элемента головоломки, которые встретились в пространственно-временном континууме и накрепко сцепились, вросли друг в друга, идеально сойдясь всеми гранями. Когда Мью, как сейчас, обнимал Галфа со спины и упирался острым подбородком ему в плечо, а Галф сцеплял его руки у себя на животе, накрывая их сверху своими, они складывались словно пазл. Будто электрическая цепь, которую замкнули, развернув последний элемент, они оба светились мягким светом. И Милд при всем желании не смог бы чувствовать к ним зависти или злости. Это было невозможно. Но все-таки это громоздкое и неудобное внутри продолжало резать острыми гранями сожалений о несбывшемся. Когда-то, еще в старшей школе, он был отчаянно влюблен в первую красавицу класса. Прекрасную и, вопреки расхожему мнению, совсем не заносчивую, а, напротив, весьма милую Мапранг. Она сияла для него, как солнце, и каждая ее улыбка грела, словно солнечный луч. Мапранг почти не замечала его, но для Милда это было неважно. Главным стало то ощущение тепла, разливавшееся глубоко внутри каждый раз, когда он видел ее. И так он и запомнил свою первую любовь: как тепло, согревающее до самого сердца. С Галфом все всегда было не так. И этот неповоротливый ледяной ком внутри совсем не походил на то легкое, как летний ветер, сожаление, когда Мапранг пришла на выпускной рука об руку с Соном. Милд стоял в окружении друзей, которые конечно же все понимали и сочувствовали ему. Один слегка хлопнул его по плечу, в глазах двух других сквозила жалость. Но Милд почти не грустил, с легкостью отпуская свою первую любовь. А глоток шампанского смыл горечь прощания. И теперь Милд не мог понять, что же с ним происходит. Почему прощание с мечтой о Галфе обернулось затяжной депрессией, осело тяжестью в сердце? Почему не стало легким прощанием – и прощением – как с Мапранг? – Привет. Хай, как всегда смотрел так, словно мог читать его сердце, как книгу. Милд поежился, чувствуя себя неуютно под проницательным взглядом. – Привет, – нехотя ответил он. Хай без разрешения присел рядом на ступенях, умостившись так, чтобы не испачкать костюм о пыльные камни. То, что при этом он плотнее прижался к Милду, видимо, не имело для него значения. – Выглядишь одиноко, – спустя несколько секунд молчания, негромко проговорил Хай. Милд фыркнул. – Зато ты выглядишь, как модель. Хотя… точно! – он обернулся, будто бы озаренный идеей, но закончил с насмешкой: – Ты же и есть модель. Хай улыбнулся так, словно Милд действительно сказал что-то забавное. За их спинами кипела обычная суета съемочного дня, шли последние приготовления к съемке свадьбы Тарна и Тайпа. Куча людей, разодетых в праздничные костюмы, слонялась по павильону. Милд отошел, чтобы в стороне дождаться своего выхода, отыграть достойно роль и уйти, постаравшись навсегда забыть о существовании Галфа. И этот замечательный, прекрасный во всех отношениях план разбил Хай своим участием. Как будто Милду нужно было хоть чье-то сочувствие, даже если этот кто-то насквозь видел все его метания и страдания по Галфу. Милд потер грудь, словно пытаясь растопить тот громоздкий кусок, что осел в его груди. Но своего тепла не хватало. Зато чужая горячая ладонь, неожиданно прижавшаяся к его собственной, оказалась в самый раз. Обжигающее тепло проникло под кожу, тесно прижатое большое тело грело его сбоку. И на мгновение Милд ощутил то самое чувство, которое так жаждал. Прикрыв глаза, он впитывал его в себя, пока негромкий голос не разрушил все очарование: – Я заметил, ты часто трешь грудь, Нонг’Милд. У тебя проблемы? “Нет, это у тебя сейчас будут проблемы” “Ты же читаешь меня как книгу! Узнай!” “Чертов выскочка, вали отсюда” В голове были сотни вариантов ответа, но Милд отстранился и как мог более отчужденно произнес: – Ничего непоправимого. Не беспокойся. Хай улыбнулся этой своей чертовой понимающей улыбкой Пи‘Сэра и, наклонившись так, что задел полыхавшие щеки Милда дыханием, прошептал: – Ты прав. Ничего непоправимого. – Он усмехнулся и отвел прядь волос Милда от уха, чтобы снова опалить его своим дыханием. – Старая любовь проходит, когда появляется новая. И сердце вдруг уже не болит, а поет. Не просит ласки и тепла, а само дарит их. Милд завороженно слушал, не замечая как сжимает ладонями ткань брюк. Хрипловатый голос Хая, который в кадре обычно звучал еще ниже, доставляя Милду тайное порочное удовольствие, теперь раздавался так близко, отдаваясь в нем самом горячей волной. – И еще. Я хочу беспокоиться о тебе. – В голосе Хая прозвучали твердые нотки, и Милд впервые посмотрел ему прямо в глаза. Это “хочу” звучало совсем не как “хочу позаботиться”. Скорее как “хочу всего тебя себе”. И от этого Милда обдало горячей волной с ног до головы. Глаза Хая напротив смотрели с твердой уверенностью и какой-то непоколебимой нежностью. Милд смотрел завороженно, не замечая как чуть дрожат колени, а вспотевшие ладони с силой скомкали несчастную ткань брюк. Хай со своей обычной уверенностью обещал ему то, что Милд так долго искал. Он открыл было рот, чтобы… – Хай, – визгливый голос ассистентки режиссера нельзя было перепутать ни с каким другим. – Где ты? Репетируем твою сцену. Хай с сожалением отвел взгляд и, не оглядываясь, быстро скрылся в павильоне. Милд успел заметить только чуть сгорбленную спину, так непохожую на обычно горделивую осанку модели. Он выдохнул. Потом вдохнул полной грудью и выдохнул снова, не замечая счастливой улыбки, расползающейся по лицу. Дышать было так просто. Ледяного комка в груди не было.