Минус на минус (18+)

Как Бан Чан пережил полёт, он не помнил. Его накачали успокоительными, посадили между Сынмином и Хёнджином. Первый держал его за руку и спокойно объяснял, почему им не следует сотрудничать с редакцией «Глобуса» и почему переиздавать «Тихую заводь», первый роман Бан Чана, надо снова в «Белом парусе» — в общем, работал на отвлечение. Бан Чан не понимал слов, но слышал голос — и успокаивался. Хёнджин с другой стороны держал его за другую руку, прикрывал пледом его дрожащие колени, подавал бутылку с водой и вытирал платком эту воду с его носа и подбородка. То есть работал на успокоение, тепло и заботу. Благодаря им, эти жуткие тридцать пять минут полёта кончились быстро и почти безболезненно. Правда, когда они стали покидать салон, на Бан Чана из внезапно открывшейся багажной полки упал чей-то забытый там баул. Но альфа был так рад снова оказаться на земле, что только ахнул от неожиданности и радостно спросил: — И это всё? Боже, да мне сегодня везёт. — И обаятельно улыбнулся поспешившему к нему с извинениями стюарду. Хёнджин снял два бунгало на территории нового, но сейчас пока почти пустого отеля. Прекрасный вид на море, отличный сервис, удобная постель и вкуснейший ужин — всё было просто невероятно и ужасно пугало Бан Чана. Он мог думать только о том, чем возьмёт с него судьба за это странное и очень подозрительное счастье. Сынмин, когда он сказал ему о своих опасениях, цокнул и закатил глаза. А Хёнджин, стоящий рядом в походных бриджах, футболке и кепке и готовый уже идти обследовать территорию, деловито сказал: — Хён, ты драматизируешь, конечно, но если ты так боишься, то мы сделаем следующее. Вот смотри, ты меня просил захватить тебе твой любимый наш дорожный плед, да? — Ну? — недоверчиво посмотрел на него Чан. — А я не взял. — Почему? Чем я укрываться буду? Я же всегда в поездках им укрывался! — Ай-яй-яй… Какой я рассеянный, — покачал головой Хёнджин. — Не повезло тебе, да? Наверно, поэтому судьба к тебе так благосклонна сейчас! Столько страданий у тебя впереди на этой неделе без твоего любимого пледа! Ай-яй-яй, бедный ты бедный! — Ты нарочно его не взял! — возмутился Чан. — Я всё вижу! Ты нарочно! — Но страдать-то ты будешь, правда? Так что всё нормально. Расслабься и получи удовольствие, ты его отработал. Смотри, мы идём на берег, тебя с собой не берём, понял? Потому что ты должен распаковаться и спокойно заснуть. Окно не закрывай, пусть будет свежо. Всё, не скучай! Завтра увидимся! — А ты не командуй, — обиженно пробормотал Бан Чан. — И не хотел я вовсе никуда с вами, поняли? — Ну, и отлично. Всё, целую в ухо! Когда супруги вышли из бунгало Бан Чана, Сынмин вдруг остановился и уставился на Хёнджина: — Эй, в смысле? Как это ты не взял плед? Ты же его им в самолёте укрывал! — А ты думаешь, он запомнил? Ему не до этого было, — легкомысленно пожал плечами омега и нерешительно посмотрел на бету. — Пошли? — Ну ты, конечно… — восхищённо сказал Сынмин и, обняв мужа, толкнул его к ближайшей стене. — А может… Ну его, этот берег? — спросил он сжимая талию Хёнджина и проводя рукой от его груди до подбородка. — Чего мы там не видели? Его губы были в нескольких сантиметрах от губ Хёнджина, и он не мог оторвать от них жадного взора. Хёнджин, гипнотизировавший его взглядом в ответ, погладил бету по бедру и воровато скользнул рукой выше. — Да и темновато, да?.. — тихо шепнул он и хищно облизнулся. После этого никакой поход на берег стал категорически невозможен. Бан Чан между тем спал, как дитя, потому что, успокоенный странным и нелепым по сути объяснением Хёнджина, заснул мгновенно, как только коснулся головой подушки, хотя собирался всю ночь ворочаться и мучиться без своего любимого пледа.

***

Отдых проходил прекрасно. Бан Чан вставал рано, потому что был ранней пташкой, писал, редактировал. Потом они все вместе завтракали, шли гулять. Фотографировались, дурачились, веселились, как дети. Потом обычно шли в медпункт, чтобы обработать царапину или ушиб Бан Чана, который, правда, почти не обращал на это внимания. Ему было хорошо. К четвергу он дописал свой рассказ, и они наконец-то отослали его, что сняло огромный камень с души Сынмина. После обеда Бан Чан снова работал, а Ким-Хваны обычно ездили на экскурсии. На пятницу у них было запланировано большое путешествие вдоль побережья Сопчикхочжи до величественного и загадочного пика Сонсан Ильчхульбон. Хёнджин предупредил, что вернутся они позже, чем обычно, так что Бан Чан спокойно поужинал в одиночестве и ушёл в своё бунгало работать. Засиделся он допоздна, потому что увлёкся: мысли так и просились на бумагу, слова находились сами собой, ему было спокойно и светло на душе. А потом он почувствовал лёгкий, тревожный запах. Чуть сладковатый, похожий на запах гиацинта. В памяти мгновенно всплыли бледно-жёлтые цветы в саду у папы… На них так любил смотреть Чан. Их отогнутые назад листья, чуть волнистые по краям, обнажали изящную сердцевину. И эта сердцевина всегда была полна пыльцы… Этот запах… Как же назывались те цветы? И почему он до этого не ощущал здесь их такой родной запах? Бан Чан почувствовал жгучее желание тут же встать и найти источник этого запаха: он до слёз хотел снова увидеть эти цветы. Ведь его папа так их любил… Всегда удивлялся, что Бан Чан может чувствовать их аромат. Говорил, что если они садовые, то практически не пахнут. Но Бан Чан описывал аромат, который слышал вполне явственно, и папа только удивлённо улыбался, подносил цветок к носу, морщился от попадающей на него пыльцы, но ничего не мог почувствовать. Однажды они позвали отца, чтобы тот решил, кто прав. Тот долго принюхивался, виновато посмотрел на Бан Чана и тоже сказал, что ничего не чувствует. — Ты у меня уникальный, — нежно сказал папа, обнимая Чана. — Теперь у тебя есть запах, который чувствуешь только ты. Кто знает, в чём ты у меня ещё столь же уникален… Он и умер рядом с ними, его папа. Рядом с этими цветами. Сердце у него уже тогда было больным, и отец строго-настрого запрещал омеге возиться на клумбах. Папа слушался, а Бан Чан, чтобы порадовать его, ухаживал за его любимым садом и за этими цветами. И в тот вечер папа просто сидел, любовался их приветливо покачивающимися головками, задремал… Бан Чан тогда все жёлтые цветы собрал ему на могилу. И с тех пор не сажал их в саду. Но сейчас этот запах был так приятен, так божественно прекрасен, что не вызывал никаких дурных мыслей. Его хотелось почувствовать острее, в него хотелось погрузиться с головой, нырнуть и качаться на этих тонко-сладковатых волнах с лёгкой свежей горчинкой. Бан Чан торопливо вышел и пошёл вокруг дома, резонно решив, что слишком издалека ветер не смог бы принести запах такой силы. Однако как ни всматривался, как ни пытался ориентироваться по интенсивности аромата — ничего не находил. Он страшно огорчился, но списал это на свою обычную невезучесть: смог почувствовать — так не смог найти. Ничего нового, Бан Чан. Ничего нового. Он вернулся в дом и резко остановился на пороге: всё вокруг было насквозь пропитано прекрасным цветочным ароматом. Бан Чан инстинктивно замер и прислушался. Из его спальни доносился лёгкий шорох и… кажется, странное постанывание… Альфа в Бан Чане внезапно поднял голову и зарычал. Звуки становились всё явственнее, и через несколько секунд не осталось никаких сомнений: в его спальне кто-то орудовал. Что-то искал и… отчаянно расстраивался, видимо, не находя нужного. Бан Чан взял по дороге тяжёлую стеклянную вазу и осторожно подкрался к своей комнате. Запах здесь был просто сумасшедший. У Бан Чана чуть закружилась голова и его повело: он прочувствовал, что все ощущения обострились, стали мучительно приятными, возбуждение сладкой волной толкнулось в низ его живота, в штанах стало тесно. Никогда в жизни он такого не испытывал, поэтому чуть смутился и растерялся. Но всё же толкнул прикрытую дверь. Около столика, на котором стоял его ноутбук, стоял мальчишка лет девятнадцати, омега, одетый в какую-то небрежную оверсайз одежду, в кепке, натянутой почти до носа. Из-под неё на шею спускались завитушками давно не стриженные волосы. Омега дрожащими пальцами копался в карманах пиджака Чана, который тот бросил, придя из ресторана, на постель. Парень держал пиджак прижатым к груди и постанывал, точнее, подвывал жалобно, пока выворачивал карманы. Бан Чана он не замечал. Поняв, что ничего в пиджаке не найдёт, парень жалобно выматерился и кинулся к столу, на котором была разложена всякая мелочь: ключи от бунгало, несколько ручек, визитница, бумажник. Мальчишка схватил бумажник, жадно рванул, чтобы открыть, и застонал, увидев только карточки и какую-то мелочь. Вдруг он схватился за живот, тонко закричал и рухнул около стола на колени. Бан Чан, как заворожённый, наблюдал за хаотичным передвижением омеги по комнате. Альфа внутри него бешено рвал прутья клетки, качался счастливым орангутангом на ветвях души и орал: «Наш! Наш! Бери! Вперёд! Схватить! Пометить! Ну же, не стой! Убежит! У него течка! Течка! Он наш! Бери его прямо сейчас! Здесь! Вали и трахай! Молодой и сильный, он принесёт отличное потомство!» Но Чан тормозил. Схватившись за грудь и болезненно сжавшись, он пытался осознать, что происходит. То, что перед ним его истинный, он понял, как только увидел обладателя этого запаха. Но вот поверить в то, что у тебя истинный — воришка-домушник, который пришёл тебя же ограбить, — даже для Бан Чана, с его привычкой к шуткам судьбы, это был перебор. Вор? Серьёзно? Сопляк, который младше на десяток лет, туповатый настолько, что попёрся на дело в течку? За что? Но когда парнишка упал от боли с жалобным криком, всё в душе Чана перевернулось, он охнул и кинулся к своему истинному. Парень закричал сильнее, когда увидел альфу, и в ужасе стал отползать к стене, не давая к себе приблизиться. — Нет, нет, господин! Умоляю! Нет! Не трогайте меня! Я ничего не взял! Нет! Отпустите! — торопливо лепетал он высоким хрипловатым голосом, явно пересиливая спазмы течки. — Умоляю вас! Отпустите! Я болен… Но я сейчас… — Он снова скривился от боли и закусил губу так, что на ней выступили капельки крови. — Эй! — позвал его негромко Чан, подбираясь чуть ближе, но не слишком напирая. Мальчишка и сам загнал себя в угол — в прямом смысле: он отполз в угол комнаты и теперь не сможет оттуда выбраться, миновав Чана, который перекрыл ему дорогу. Альфа чувствовал, как медленно, но верно закипает в нём жажда обладания — вековой инстинкт, который высвобождался и пробивал себе дорогу в подсознание Чана, идя на божественный запах лилейника. Лилейник! Вот как назывались эти цветы! Мальчишка коротко поверхностно дышал, стремясь справиться со своей болью, и сквозь полуприкрытые глаза с ужасом смотрел на Чана. Глаза… Под кепкой они сияли густой блестящей чернотой, были красиво вытянутыми, лисьими. Они были затуманены страданием и страхом, но всё равно возбуждали Чана до вязкой боли в паху. — Эй, — почти шёпотом снова позвал он. — Как тебя зовут? — Чо… — мальчишка с трудом сглотнул. — Чо…нин. Господин… Отпустите меня, я… нездоров… Мне плохо, прошу… Пожалейте меня, не вызывайте… полицию… «Он что, совсем тупой? — изумлённо подумал Чан. — Хочет, чтобы я поверил в его нездоровье? Думает, что я не пойму, что у него течка? С таким-то запахом? Ммм… запах… Боже… Как же я тебя сейчас трахну, малыш…» Но что-то внутри него тут же завозилось разозлённым ежом: нельзя! он совсем ребёнок! не смей, кобель! фу! он возненавидит тебя! он тебя боится и совсем ничего не знает! «Но я же его истинный! Разве он не чувствует этого?» — оскорблённо заорал альфа внутри. — Малыш… Чонин, — не своим, глухим, глубоким голосом, которого он у себя раньше не замечал, пророкотал Чан. — Ты же чувствуешь? Ты же чувствуешь меня? — Нет, нет, господин, — отчаянно замотал головой омега, — я ничего не чувствую! Я ничего не брал! Умоляю! Я ошибся, когда пришёл сюда! Просто мне деньги нужны были, очень! А так я никогда! Клянусь! Не отдавайте меня… — он снова сморщился от боли и коротко застонал, заставив Чана сжаться от желания. — Не отдавайте меня… полиции… — Ну, что ты, сладкий, — прошептал Чан, подбираясь чуть ближе, — я теперь тебя никому не отдам. Иди сюда, я помогу тебе… У тебя же течка, малыш? Иди ко мне, я… Он остановился от того, что парень внезапно вытаращил на его глаза и приоткрыл рот. — Как? — перебил он Чана, болезненно щурясь и прижимая руки к животу. — Как вы поняли? — По запаху, малыш, — удивлённо ответил Чан, чуть приходя в себя, но всё же двигаясь ещё ближе к совершенно вжавшемуся в стену Чонину. — Ты так божественно… — Вы врёте! — вскрикнул омега, заставив Чана вздрогнуть и отшатнуться. — Вы всё врёте! Я не пахну! Ничем не пахну! Врёте! Врёте! — И он вдруг зажмурился, прижал кулаки к груди и зарыдал. И вот эти слёзы, бурным потоком хлынувшие из-под длинных ресниц на худые щёки, вот именно они привели альфу в чувства. Потому что перед ним был не просто его тёчный омега, мечта долгих ночей и судорожной поры гона, не просто тело, которым хотелось безраздельно владеть, сжимать в руках, метя и впиваясь в него всем измученным естеством своим. Перед ним был мальчишка, обиженный чем-то непонятным, требующий, чтобы его поняли и увидели в нём живое трепетное существо. Чан быстро отполз на пару шагов и вытянул руки ладонями вперёд: — Чонин! Эй, Чонин! Не плачь, слышишь? Не плачь! Я никому тебя не собираюсь отдавать, я правду сказал! Просто тебе больно! Я хотел… я думал… твоя течка… Можно ведь таблетку… — У вас нет! Я всё обыскал! Нет у вас ни таблетки! Ни денег, чтобы купить! — задыхаясь от рыданий, запричитал Чонин. — А мне надо! Так надо! Сондже меня убьёт, если я снова ничего не принесу! А тут это! Те… — он задохнулся от горя. — Течка! Только я… только мне так… могло не повезти! Умоляю, — снова горячо зашептал он, — умоляю, господин! Отпустите меня, мне очень!.. Тут его снова скрутило. И Чан не выдержал. Он решительно рванул к омеге, одним движением поднял его на руки и потащил отчаянно рыдающего и умоляющего его отпустить мальчишку в ванну. Там он поставил парня на пол, и тот тут же забился в угол. Чан запер дверь и внушительно сказал умолкшему на какое-то время от страха парню: — Сейчас ты примешь ванну. Тёплая ванна — первое дело при течке. Полежи в ней спокойно! Я клянусь, что не позову полицию, что не трону тебя! Слышишь? Таблеток у меня нет, я альфа, но я обещаю, что достану их тебе, если ты, в свою очередь, пообещаешь не убегать и слушаться. — Вы собираетесь трахать меня? — внезапно, всхлипнув, спросил Чонин. — Можно я просто вам отсосу, и вы меня отпустите? Пожалуйста! У меня никого не было… Я боюсь… И хочу дождаться истинного! Прошу вас, господин! Пощадите меня! — Чонин замялся, глядя исподлобья на тихо звереющего Чана. — Я буду стараться… сделать вам приятно… Он встал, робко сделал шаг к Чану, а потом опустил глаза на его предательски вздыбленный до сих пор пах. — И часто ты так? — глухо спросил Чан. — Что? — удивился омега, чуть кривясь от боли. — Ублажаешь альф своим ртом? — с горькой усмешкой уточнил Чан. Лицо мальчишки исказилось от гнева, и от отступил, злобно шипя: — Я не шлюха, ясно! Я никогда ни с кем!.. Ты… Ты… — омега задохнулся от бешенства. — Ты, старый урод, не смеешь меня так называть! Я… лучше сдохну тогда! Только попробуй подойти! Я тебе всю харю расцарапаю! Я тебя всего!.. Чан откинул голову назад и засмеялся. — Ты похож на милого злобного лисёнка, малыш, — сказал он, чувствуя, как легко и сладко стало у него на сердце. Его истинный его ждал. Он девственник, и Чан будет у него первым и единственным. Вор? Ну, что же. Надо выяснить, как получилось, что такой милый и искренний омежка стал вором. И что там за Сондже такой, который угрожает ему. Смеет угрожать истинному самого Бан Чана! Видя, что Чан смеётся, Чонин нахмурился и снова забился в угол ванны, сев там на пол и притянув колени к груди. Чан склонился над ним и ласково спросил: — Истинного, значит, ждёшь? — Да! — вызывающе ответил мальчишка, дерзко блестя злыми глазами. — Жду! И что? Вам какое дело? Я лучше сдохну, чем лягу под… — Я тоже его жду, — перебил его Чан. — Давно жду. И вот, кажется, дождался. Чонин непонимающе округлил глаза и уставился на Чана. — Только почему-то этот истинный не признает меня, — мягко сказал Чан. — И я хотел бы понять почему. Почему даже в течку ты не чувствуешь меня, малыш… — Вас… — прошептал Чонин, испуганно моргая глазами. — Почему я должен… чувствовать… Как же вы узнали? Про течку? У меня же нет… запаха. — Лилейник, — уверенно сказал Чан. — Ты одуряюще пахнешь лилейником. — Пахну?.. — растерянно переспросил Чонин, снова чуть морщась от накатывающей волны течки. — Я никогда не пах… Мне говорили, что я… как бета, без запаха. И ничей не могу почувствовать… как бета. Но это после аварии… Это не всегда… было… Он закрыл глаза, закусил губы и снова застонал от боли. Слёзы потекли у него по щекам, и он по-детски, жалобно проскулил: — Мне так больно! Так больно, господин! Почему мне так больно? Почему? — Это твоя первая течка? — осенило Бан Чана. И после того как Чонин кивнул, зажмуриваясь ещё сильнее, Чан спросил: — Сколько же тебе лет? — Девя… Девятнад… цать… — задыхаясь от муки, ответил Чонин. Бан Чан быстро развернулся, включил воду и стал набирать ванну. Не глядя на мальчишку, он сказал: — Мы обязательно во всём разберёмся, Чонин. Но сейчас надо тебе помочь. И ванна отлично поможет. Раздевайся, я не буду смотреть. Видишь? Здесь будет пена, я под ней тебя не увижу. Я не могу тебя оставить здесь: от спазма ты можешь начать тонуть. Я просто поухаживаю за тобой, ладно? — Ладно, — тихо ответил омега и засуетился у него за спиной. Через некоторое время он сказал: — Я всё… отвернитесь, я залезу… в ванну… Чан послушно развернулся и посмотрел на Чонина, только услышав бултыхание и протяжный стон наслаждения. — Ванна, — проговорил омега, блаженно закрывая глаза. — Никогда не лежал в ванне… Чан не стал откликаться на эти слова. Он разглядывал лицо своего истинного. Высокий благородный лоб, острые, красиво очерченные скулы, изогнутые, как на модной картинке, пухлые губы, длинные ресницы, чёрные волосы… Парень был идеальным. — Что, господин, не нравлюсь? — внезапно спросил он, и Чана передёрнуло от горечи, прозвучавшей в его голосе. — Жалеете, что у вас такой… — Ты прекрасен, — тихо сказал Чан. — Ты самый красивый омега из всех, кого я видел. А видел я многих, поверь. Но лучше тебя не встречал, лисёнок… Чонин открыл глаза, и они испуганно и смущённо забегали по лицу Чана. Какое-то время в ванной царило молчание, прерываемое только звуком текущей воды, а потом Чан спросил: — Я могу поухаживать за тобой и вымыть твои… волосы? — Я и сам могу! — тонко пискнул Чонин, краснея. — Но я хочу просто помочь. — Чан просительно посмотрел на омегу, и тот, потупившись, кивнул. Втирая шампунь в его голову, массируя её, перебирая пряди волос своего истинного, Чан впервые в жизни почувствовал себя абсолютно спокойным. Он был там, где должен быть, с тем, кто должен быть с ним. Идеально. Только вот истинному было больно. И Чан мог помочь, но позволит ли парень? — Тебе снова больно, малыш? — тихо спросил он, уловив гримасу страдания на лице своего лисёнка. Тот кивнул, и Чан продолжил совсем тихо: — Я могу помочь. Немного. Клянусь, только помощь, Чонин! Тот открыл подёрнутые пеленой мучения глаза и кивнул: — Если можете, прошу, помогите… — Закрой глаза, малыш, — мягко приказал Чан. И когда Чонин повиновался, альфа медленно повёл рукой вдоль его груди, по животу, вниз, где горело и жаждало внимания естество юноши. Чонин застонал от трепетных прикосновений, а когда Бан Чан накрыл его член, а потом стал размеренно двигать рукой по всей длине, он заломил брови и распахнул свои чудесные глаза, заметавшись по ванной, но не пытаясь уйти от прикосновений альфы. — Закрой глаза, — снова настойчиво сказал Чан. — И сейчас не бойся… Положи ногу на бортик… Вот так… Расслабься… я не сделаю больно… Он опустил вторую руку в ванну и провёл ладонью по ягодицам Чонина. А потом осторожно нырнул одним пальцем в сочащееся смазкой нутро. Чонин вздрогнул, вскрикнул и вцепился в плечо Чана двумя руками. Он зашевелил губами, пытаясь что-то сказать, но глаз не открывал. И Чан не остановился, а наоборот, стал ускоряться, лаская всё более страстно обеими руками. Ему было не очень удобно, но он не сводил глаз с искажённого наслаждением лица своего омеги и чувствовал, что сейчас и сам кончит — так это было сладко и возбуждающе. Тогда он позволил себе прижмуриться, чтобы огонь похоти, охвативший его, отразившись во взгляде, не напугал стонущего под его руками омегу, который, распахнув глаза и задыхаясь, стал поддавать бёдрами, всё скорее и сильнее толкаясь в ладонь Чана и насаживаясь, всё громче и нежнее выстанывал: «Альфа… Я сейчас… Альфа… Альфа…» Кончил Чонин с протяжным сладким всхлипом и ещё несколько секунд содрогался, вытянувшись стрункой в остывающей воде. Но это было и понятно, к этому всё и велось. А вот то, что вслед за ним, почувствовав, как сжал его омега, кончил и Чан, даже не прикоснувшись к себе, — вот это было что-то нереальное. Потому что впервые за долгое время альфа чувствовал себя не только сладко опустошённым, но и бешено счастливым, удовлетворённым.