Северная глушь

      Вы когда-нибудь задумывались о том, как пахнет страх?       Чонвон обладает самыми заурядными способностями органов чувств, у него самый обычный человеческий слух и такое же привычное для людей зрение, обоняние также не отличается никакими особенностями, однако он никогда и ни с чем не сможет спутать запах страха. Этот затхлый вкус тревоги, оседающий липкой кислотой на лёгких.       Ян снимает рукавицу, касаясь пальцами ледяной корочки, покрывшей снег. Кровавой ледяной корочки. Поднимает руку с каким-то ненормальным интересом разглядывая разводы алой жидкости на фалангах. Его губы дрожат против воли - он знает чья это кровь. Глубоко вдыхает, набирая полные лёгкие морозного воздуха, лишая себя права на судорожный вздох. Никакой слабости.       — Я же говорил... а ты...       Чонвон крепко сжимает зубы, надевая рукавицы и берётся за постромки. Полярная ночь спешит прогнать и без того достаточно короткий зимний день. Ян становится позади саней и погоняет собак, не обращая никакого внимания на раздающийся со всех сторон жалобный вой. Его две собаки - оставшиеся всего двое из семи, но если бы он мог и хотел вести подсчёт, то без труда сказал бы, что из всех девяти (семи собак и двух мятежных людей), изначально отправляющихся в это адское путешествие, их осталось всего трое - собаки отчаянно жмутся ближе друг к другу, тихо поскуливая.       Он не испытывает страха. Он вывел это чувство, как надоевшую татуировку из-под кожи, оставив лишь бледный едва заметный шрам редкой тревоги. Северная глушь не терпела страха. Конечно, это не значило, что все отправляющиеся в путь по этим ледяным лесам обладали таким же бесстрастным холодным сердцем, но Ян точно знал - чтобы выжить ему нужно оставаться всегда начеку и не позволять бесполезным эмоциям мутить рассудок. Только так он мог сохранить себе жизнь, только это позволило ему до сих пор иметь шанс выбраться отсюда.       Вой послышался совсем близко и, повернув голову в сторону елей, Чонвон увидел несколько пар горящих в темноте глаз. Голодные сверкающие глаза его потенциальных убийц.       Он останавливает сани, понимая, что здесь придётся сделать привал. И снова он не успел дойти до города, а с каждым днём шансов всё меньше, и, кто знает, может быть уже этой ночью он не проснётся. Если конечно вообще уснёт.       Тяжёлые мешки под глазами, постоянно сами собой опускающиеся от усталости веки и постоянно напоминающее о почти двух сутках без сна тело только усугубляют ситуацию, но едва ли не спать несколько дней страшнее, чем быть поглощённым чёрной лесной чащей. Когда ты остаёшься совсем один, когда твоя смерть смотрит на тебя из-за костра горящим хищным взглядом, уже просто не до физического состояния. Теперь главной меркой становится не то, сколько ты поел и поспал, не все эти бесполезные человеческие увлечения и занятия, смыслом которых является лишь один результат - как можно больше поесть и как можно крепче поспать, а то, как долго ты вообще проживёшь. Время отсчитывается не по дням, а по часам, а голодные пасти подбираются всё ближе, наглеют с каждой минутой, и вот уже их утробное рычание раздаётся почти над самым ухом.       Чонвон резко поднимает голову, на автомате вытаскивая из костра раскалённую головню, и кидает в чью-то раскрытую пасть. Жалобно визжащий волк отбегает назад и зарывается обожжённым носом в снег, собаки скулят и жмутся к его ногам, а круг горящих глаз около костра расходится, видимо, вспомнив о том, что только он - человек - способен усмирять огонь.       И это единственная причина, почему он всё ещё жив.       Ян смотрит на нарты и протягивает руку, достаёт паёк на двоих. Теперь-то он один, и может наесться вдоволь, но кусок в горло не лезет. Ему всегда говорили, что он единственный, у кого есть шанс выжить в этом лесу. Хисын твердил, что он единственный, кто выживет. Что у него есть оберег, что он всегда сможет спрятаться за ним как за каменной стеной, но выходило, что нет.       — Хён, я прошу, не ходи, — Чонвон выхватывает из чужих рук винтовку, но Хисын бросает на него гневный взгляд и пытается вырвать обратно, — это слишком опасно, ты же понимаешь!       — Кто из нас старший и принимает решения, напомни мне? Отдай её сюда, Чонвон, я ещё могу успеть.       —Ты просто идёшь на верную смерть, а я должен спокойно на это смотреть?       — Они сожрали всех наших собак, — старший всё-таки умудряется выхватить оружие, отходит от брата на пару шагов, выглядя при этом решительно, как никогда. Он тоже не знает страха, — Лейла была лучшей собакой в упряжке, она была лучшей из всех собак, которые у меня когда-либо были! Я не могу вот так это оставить, пока они рядом и есть возможность это исправить.       Он ушёл. Чонвон заранее знал исход предстоящей битвы, но всё равно хранил в груди это глупое и бесполезное чувство. Надежда.       Она всё равно не имела оснований, лишь сильнее трепала нервы.       Ян смотрит сквозь стену костра на расположившихся совсем близко зверей. Они снова наглеют, двигаются с каждой минутой всё плотнее к огню. Ждут, когда у него закончатся сухие ветки и силы для борьбы. И то и то подходило к концу, Чонвон слишком сильно хотел спать. Он засыпал каждые пять минут и никак не мог это победить.       В очередной раз раскрыв глаза, он не находит рядом с собой Каыль. Маыми сидит у его ног, а среди волчьей своры слышится какое-то волнение. Чонвон старается об этом не думать, но сознание формулирует мысль ясно и чётко: "Они сожрали её у тебя на глазах".       — Скотины, — он рычит, совсем как эти дикие звери, обхватывает руками колени и роняет на них голову. Он устал, он так устал.       Грудь обжигает металл подвески, Ян тянется рукой, выуживая её из-под ткани тулупа. Разглядывает выгравированного волка на серебре и морщится от отвращения. Он помнит, как мать отдала ему его лёжа на смертном одре и единственной её просьбой было хранить эту безделушку.       — Это твоё спасение. В самый... самый сложный момент в твоей жизни он спасёт тебя, только позови.       — Кто он?       — Просто позови, Чонвон...       Рассвет застаёт его, окружённого со всех сторон огромной стаей голодных, худощавых зверей. Рядом с ним всё ещё поскуливает Маыми, но идея отдать её на съедение этим тварям, чтобы хотя бы так спасти свою жизнь уже не кажется настолько безумной. По крайней мере у него есть все основания сделать это без зазрения совести. Грёбаные инстинкты самосохранения.       Ян в рассветных сумерках может разглядеть каждое животное, но он теперь не воспринимает их... никак. Его измученный организм просит сна и только сна, он не спал почти трое суток и не понимал, как долго продлится это мучение. Каждый раз, стоило ему провалиться в дрёму, как он тут же подрывался с тревогой оглядываясь по сторонам. Волчьи пасти приближались безжалостно, а ветки для костра были уже почти на исходе. Он не знает, что будет делать, когда их совсем не станет.       Рассвет, который должен был разогнать стаю, на этот раз оказывается особенно скорым, но звери не уходят - продолжают ожидать, пока их жертва сдастся. Чонвон сжимает зубы, раскладывая костёр вокруг себя, скрывается от опасности за огненной стеной, понимая, что не продержится так долго. От его жалкой человеческой жизни остаются считанные часы, но даже теперь он не испытывает страха.       Волки собираются вокруг выложенной против них стены, они впервые так близко к огню, они не понимают, куда пропал Чонвон, но инстинкты говорят им, что он всё ещё здесь, и их голодный нюх улавливает запах живой крови, густо бьющейся в его артерии.       Ян втягивает носом воздух и чувствует запах костра и страха. Этот запах исходит от скулящего комочка под его ногами. Едва ли он всё ещё имеет силы бороться за её жизнь. Ему бы себя как-то спасти, тут уже не до гуманности.       Чонвон снова хватается за цепочку на своей шее, снова сжимает в руке серебряную подвеску. Спасение? Глупости. Если бы его кто-то и собирался спасти, то этот кто-то опоздал как минимум на сутки, потому что он уже труп. В залитых кровью и предвкушением волчьих глазах он просто загнанный в угол зверь. И ему некуда бежать.       Неожиданно один из волков - худой до безобразия, облезлый и одноглазый - прыгает прямо в костёр, и это становится началом настоящего безумия. Чонвон отбивается из последних сил, кидается остатками костра в осмелевших зверей, смотрит на мешок, лежащий на нартах, который загорается, когда он случайно попадает в него головнёй. Пламя разрастается всё сильнее, Ян лишь бессильно усмехается про себя: "надеюсь эти люди не сильно расстроятся, что не получили свои письма".       Он едва моргает, задумавшись, но дрёма тянет его в свои сети, заставляя закрыть глаза и погрузиться в сон. Это длится какие-то доли секунды, после чего его глаза резко распахиваются от дикого визга. Запах страха заполняет его лёгкие, но Чонвон не находит в себе сил даже отвернуться.       Стая волков разрывает собаку прямо на его глазах.       Это нисколько не поражает его. Ничего в заледеневшей, разбитой попытками сражаться с судьбой душой не оказывается тронуто этой сценой. Он знает, что этого мало - чертовски мало даже для одного изголодавшегося волка, что уж говорить о целой стае - а значит скоро они доберутся до него.       Опьянённые, видимо, своим могуществом, они уже безо всякой предосторожности наступают на него, пока он ещё умудряется бросать оставшиеся в костре угли. Снег вокруг поддаётся и тает, огромное кроваво-красное пятно скрашивает поляну.       Чонвон вспоминает Хисына, так смело и безрассудно отдавшего свою жизнь за то, чтобы Ян смог сберечь свою. Там, в городе, его ждёт Сонхун. И будет теперь ждать вечно, потому что Ли уже никогда, как и сам Чонвон, в Доусон не вернётся.       Кольцо, окружавшее его, сужается настолько, что он почти может почувствовать голодное влажное дыхание. Сон вновь одолевает его, но последние слова матери крутятся в сознании точно заведённая пластинка. Он сжимает в руке подвеску, почти не чувствуя конечностей. Шепчет одними губами о том, что хочет, отчаянно хочет жить, но больше не может цепляться за ускользающую жизнь.       Огромный серый волк смотрит дикими красными глазами, но Чонвон уже не находит в себе сопротивления. Он принимает это. Также, как и жестокость всего этого проклятого ледяного леса. Чёрт бы его побрал ещё хоть раз оказаться здесь.       Ян усмехается: едва ли ему выпадет такая возможность.       Тот самый одноглазый волк кидается первым, а Чонвон просто закрывает глаза. Неужели так всё и закончится? Нелепая жалкая жизнь какого-то человечишки, бесполезного девятнадцатилетнего червяка, в свои молодые годы познавшего весь ужас Северной глуши оборвётся сейчас? Впрочем, он готов к этому.       Происходит что-то странное, и вместо ожидаемой боли он чувствует лишь тяжесть. Вокруг раздаются неразборчивые визги и рычание, но Ян всё ещё не может раскрыть глаз, а его тело становится таким тяжёлым, точно на него свалили всю снежную массу Северной глуши. Он не понимает, что творится вокруг, он лишь тихо шепчет: "Спать... Пожалуйста, можно я посплю..."       — Спи, Чонвон.       Ян всё же с трудом поднимает веки, ведомый диким любопытством о том, сколько же у него осталось времени на жизнь, но встречается с внимательным взглядом янтарных глаз. Незнакомец поправляет плед на его плечах и поднимает его на руки, перенося и укладывая на нарты.       Чонвон не чувствует тревоги и опасности от этого человека, он слышит возню собак где-то совсем рядом и думает, что он уже умер и ему просто снится прекрасный сон.       И чертовски красивый спаситель, который опускается над ним, снова поправляя одеяло и целует куда-то в лоб, снимает рукавицу, поглаживая сухой ладонью щёку. Происходящее кажется где-то за гранью реальности.       — Спи, Чонвон, — повторяет парень.       — Вы кто? — не раскрывая глаз, твёрдо уверенный в том, что он умер, спрашивает Ян.       — Я - твой оберег, — шепчет незнакомец и в голове Чонвона среди бесконечной темноты проносится одно-единственное имя - Джей.       А дальше он закрывает глаза и, наконец, засыпает.       Хисын твердил, что он единственный, кто выживет.