Не слёзы

Шёпот. Вкрадчивый тихий шёпот, безустанно наполняющий его изможденное сознание. Жажда крови и мести набатом по вискам отбивает причудливый ритм. Тём-ный, тём-ный… Закроешь глаза — за завесой змеиных век пляшут огни золотые, откроешь — ещё хуже, цвет боли и крови взор заслоняет. Затыкаешь уши, кричишь так громко, что связки разрываются. Молчи, отпусти мысли — равнодушен к стенаниям твоим голос шепчущего, тьму безвременья, словно ножом, разрезающий. Имя, вырезанное на крисе, расплывается перед сухими глазами — змеи не умеют плакать. Больше не человек, нет — демон златоглазый, чей разум разорван на куски под давлением мыслей чужих, не ему, другим Темным принадлежащих… Разве может быть столько боли при полной амнезии чувств? Может ли быть тишина такой оглушающе громкой, что смерть уже кажется спасением? Лопается кожа, сухожилия разрываются, а рот, раскрытый так, что, того и гляди, челюсть отвалится, заходится в немом крике. Ему кажется, это конец — конец личности, мыслей существования, — но организм — какая досада! — продолжает функционировать — сердце гоняет кровь по венам и артериям, а легкие всё так же наполняются отвратительно свежим воздухом. Смерть, смерть, смерть… Он уже сошел с ума, а безумное хихиканье, слетающее с обветренных губ, скалящихся в клыкастой улыбке — лишь подтверждение тому, что произошло то, что должно было произойти. Любовь? Истинная любовь? Его смеху вторят истерические повизгивания и хрипы его предшественников — других Тёмных. Плевать, ему нет до этого никакого дела. Разбивается дорогой сервиз, после которого остается лишь чашка с надколотым краем, до которой, несомненно, руки не дошли, ведь Тёмному не ведомо сожаление, не так ли? Никто не важен, все они — податливая глина в его руках творца. Солома — вместо пряжи, вместо шерсти меж тонких пальцев, покрытых грубой чешуей и оканчивающихся острыми когтями, струится тончайшая золотая нить необычайной красоты (а сколько слёз было пролито, когда в самом начале становления Темного — чудовища — прялка ни в какую не хотела слушаться костлявых рук бывшего прядильщика?). «Змеи не плачут», — продолжает твердить он вслух, мысленно, стирая до крови и язык, и мозг. Старый потёртый плащ лежит на столе, дожидаясь своего часа. Тёмные молчат, безмолвными призраками наблюдая за драмой, почти достигшей кульминации в своей истерике. Это не слёзы — ветер… Тёмные не плачут.