Не плакать

      В том, что крутые парни не должны плакать, что бы ни случилось, Тадаши был твердо уверен. Сам он, конечно же, крутым парнем не являлся. Слезы то и дело наворачивались на глаза — приходилось до боли закусывать губы, чтобы не опозориться. В первую очередь — не опозориться перед Цукки, который, в общем-то, был чем-то вроде образца эдакого «крутого парня», умного, непоколебимого, просто-таки пуленепробиваемого. И очень-очень смелого: требовалось немало храбрости, чтобы насмешливо расстреливать колкими замечаниями задир на год-другой старше.        — Цукки, они старшеклассники, — Тадаши дергал его за рукав, пытаясь образумить. Если полезут в драку — будет несладко. Каким бы крутым Цукки не был, как бы хорошо он ни отрабатывал в клубе и на тренировочных матчах, Тадаши ни разу не видел, чтобы он ввязывался в драку с кем-то. И понимал отлично, что даром боевых искусств лучший друг все же не наделен.       «А если разобьют очки», — в ужасе проносилось в голове.        — Цукки, пойдем!       В ответ Цукишима только коварно поблескивал стеклами очков и привычно усмехался.        — Ну и какие они старшеклассники? Старшеклассники вообще-то учатся в старшей школе. Ты разве не знал?        — П-прости…       Отцепиться от рукава чужой толстовки с первого раза все равно не получалось. Тадаши смутно понимал, что, может, Цукки даст фору и любому настоящему старшекласснику — со своим-то великанским ростом. («Великанским» — не значит, что это плохо. Очень даже наоборот!) Цукки был из тех, кто никогда не заплачет сам, но зато охотно доведет до слез любого. Даже без особых усилий, будто бы играючи.       Их дружба была для Тадаши настоящим поводом для гордости. Были бы они по разные стороны, Тадаши бы потерпел поражение в первые же секунды. А так… Так они защищали друг друга. Тадаши, конечно, в этом заметно отставал. Но ходил за другом хвостом и всегда был готов пустить в ход неокрепшие кулаки, если какой-нибудь наглец перегнет палку. Это было полностью в компетенции Тадаши: Цукки ведь никогда не дрался, помните?       Может, иногда Тадаши и вовсе из кожи вон лез, лишь бы догнать, лишь бы соответствовать в полной мере. Не каждому ведь повезет заполучить такого друга. Лучшего во всех смыслах.       Он яростно боролся со слезами и почти научился не плакать от боли. Это оказалось в принципе несложно. Кроме тех случаев, когда падаешь коленками на площадку, разумеется. Это было чертовски больно.       Тадаши не сдавался. В конце концов на все скудные накопления были приобретены наколенники. Настоящие, спортивные. Натянув обновку, даже можно было почувствовать себя по-настоящему ценным игроком. Игроком с большой буквы (Тадаши по-прежнему оставался в запасе, хоть и немного подрос по сравнению с первым годом, а это тоже было своего рода достижением немалым).       Крутые парни не должны были плакать. Это было аксиомой, как в математике (которую Тадаши все так же скатывал у Цукки, великодушно предлагавшего помощь). Цукишима был отличным примером тому. Он не проронил и слезинки даже на том самом фильме про собаку. Тадаши делил с ней день рождения — это тоже было поводом для гордости. Правда, слезы предательски блестели в уголках глаз — ну кого не тронет такая душераздирающая история дружбы и верности? Цукки был спокоен и все так же пуленепробиваем. Свой щит он держал в полном порядке. А между тем, у Тадаши даже мысли не проскакивало о том, что будто бы Цукки какой-нибудь черствый и бессердечный. Он, в конце концов, знал его лучше, чем кто бы то ни было. Повод для гордости номер три.       Они успели изучить друг друга до мелочей за невероятно короткий срок. Это был вкус первой настоящей дружбы, и от него немного кружилась голова. Тадаши отлично знал, какая музыка играет у Цукки в наушниках, какие пасы он принимает лучше всего, из-за чего может рассердиться, где больше всего любит проводить выходные, какой у него любимый динозавр (стегозавр, между прочим!). Из таких мелочей и складывался настоящий, всамделишный Цукишима. Первый друг, пример для подражания и объект для восхищения. Как бы ни старался Тадаши сдержать этот восхищенный вопль в своей груди, ничего не выходило. «Цукки удивителен!» — крутилось на языке. И благополучно выходило наружу в порыве эмоций, заставляя Тадаши густо краснеть, а Цукишиму — снисходительно улыбаться.       Улыбался он, в общем-то, нечасто. Но искренне — кто бы там что ни говорил. Не всегда, конечно, но факт оставался неоспоримым фактом.       Щит никогда не давал трещины. Ровно до того самого дня. До этого несчастливого матча старшей Карасуно. Ну, то есть, для самой Карасуно матч был удачным. Или нет… Тадаши упорно не мог вспомнить, кто же там в итоге выиграл. Площадка перестала существовать для него за пару мгновений. Будто выключили звук сразу обеим командам, и тут же исчезли оживленные крики, звонкие пожелания хорошей подачи, яростные «правее!», «наш мяч!», «слева, слева!» и «дайте пас!». В маленьком мире Тадаши фокус разом был смещен на Цукишиму. Непривычно бледного и как будто остановившегося во времени.       Он смотрел даже не на площадку, а куда-то вдаль, вперед, туда, где расположились такие же трибуны для болельщиков, как та, на которой они стояли. Тадаши вцепился в поручень. Впервые в жизни ему захотелось, чтобы зрение Цукки, и без того неважное, все-таки его подвело.       «О чем ты, брат Цукки, конечно же, играет!»       «Акитеру-кун лучший игрок, разумеется, он в основном составе».       «Просто… Просто с этого места очень плохо видно! Вот если перебраться поближе…»       Обрывки фраз (сказанных и невысказанных) крутились в голове, спутывались и завязывались узлами.        — Отстой, — пробормотал Цукки. Что-то удержало Тадаши от того, чтобы тронуть его за плечо. До боли хотелось заглянуть в его глаза, но Цукки по-прежнему стоял окаменевшим, вперившись взглядом на противоположную трибуну.       Одноклассник, стоявший за их спинами, довольно о чем-то вещал — мол, видите, я же говорил. Это торжествующее «я же говорил!» настойчиво тыкалось в сердце. Странно так…       «Странно, — подумал Тадаши. — У меня ведь никогда не было старшего брата…» Факты были налицо: высокая фигура Акитеру-куна неловко пробиралась между рядами болельщиков, надеясь ускользнуть незаметно. Был бы у форменной олимпийки капюшон, и он непременно бы натянул его до самого подбородка, только бы поскорее скрыться в толпе — подальше от проницательных глаз, пронзавших насквозь.        — Отстойно, — снова услышал Тадаши, но голос не сразу узнал. Цукки, повернувшись к нему, не мигая, смотрел ему в лицо. Глаза за стеклами очков абсолютно ничего не выражали. Тадаши невольно вздрогнул.       Цукишима улыбался: краешком губ. И это была совершенно незнакомая, странная улыбка.        — Пойдем? — спросил он. По тону сразу было понятно, что возражений он не примет. «А как же игра?» — хотел было промямлить Тадаши, но что-то сдержало. «Не делай только хуже, — пожурил голос в голове. — Вечно ты все портишь».       Тадаши почувствовал, как у него полыхнули щеки.        — Пойдем, — еле слышно проговорил он, с надеждой вглядываясь в полумесяц на капюшоне толстовки. И дураку было понятно, что что-то там, внутри, внутри самого настоящего (и очень доброго, если знать об этом наверняка!) мальчишеского сердца треснуло и разломилось. Так же, как и вечный невидимый щит, который бы в жизни не пробила ни одна пуля, ни одно копье.       Тадаши тогда вдруг подумал о том, что да, действительно, у него никогда не было старшего брата. Но чувства захлестнули точно волной — он отлично понимал, что произошло. И хотел бы понять, что происходило теперь, в частности — в голове у Цукки. И в сердце, конечно же.       Акитеру был безупречным старшим братом. Тадаши бы хотел иметь такого и, может, отчасти действительно получил. Акитеру помогал им ставить палатки, настраивать телескоп, чтобы в самую звездную ночь не проглядеть ни одного созвездия на черном небе, учил ставить блоки (до которых, правда, Тадаши далеко не всегда дотягивался) и щедро угощал мясными булочками, когда в карманах было удручающе пусто. Цукки был вполне себе самодостаточным героем, но в том, как он говорил это «мой старший брат», слышалось столько гордости, искренней такой, что Тадаши даже завидовал — самую малость.       Акитеру-кун, конечно, никогда бы не превратился в лжеца. Врать — подло и низко, это было известно и дошколятам. А Цукки ценил честность. Очень сильно. И как-то даже сказал обеспокоенному Тадаши, что, наверное, поэтому им так хорошо вдвоем — можно быть полностью открытыми друг с другом. Повод для гордости номер… Тадаши уже сбивался со счета.       И вот теперь самые идеальные братские узы на свете, к которым Тадаши иногда трепетно прикасался, но чаще был восторженным наблюдателем со стороны, стерлись до тоненькой ниточки.       Они вышли из спортзала, спустились по лестнице — все в молчании. Тадаши не выдерживал, но отсутствующий вид Цукишимы мгновенно ставил на место.       Впереди были каникулы и целая жизнь, очерченная солнечным летом. После пары контрольных, которые уж точно не могли омрачить надвигающееся. Теперь же объявились проблемы посерьезнее.       «Хочешь поговорить?» — отчаянно хотел спросить Тадаши. Цукки сунул руки в карманы толстовки. «Не хочет…» Тадаши почувствовал, как сердце упало. Только бы не сболтнуть лишнего!        — Я домой, — просто сказал Цукишима. Им было по пути, но Тадаши совершенно потерялся в уйме вариантов верных и неверных решений. Пойти с ним? Или соврать что-нибудь про помощь родителям, оставить одного, наедине с собой, чтобы не смущать своим бесконечно растерянным непонимающим видом. В конце концов, это не его брат не попал в команду.       Цукки выжидающе молчал. Тадаши сжал кулаки. Нет, и он еще сомневается! Кто вообще бросит товарища в трудную минуту, а?       Тадаши проглотил волнение и храбро произнес:        — Нам по пути.       В точности так же, как и несколько лет назад, когда только-только попытался приблизиться к нему, далекому и очень-очень гордому.       Цукишима сдержанно кивнул, и у Тадаши опять заболело в груди. Было ясно, что и дорога до дома (точнее, до перекрестка, где они обычно расставались) пройдет в гнетущем молчании.

***

      Прогноз погоды обещал дождь. Из окна и правда было неплохо видно, как медленно затягивало небо серыми тучами, которые безуспешно пытались маскироваться под облака, но пока что они только запугивали, не торопились заливать все в округе дождем. Этого хватало для того, чтобы выйти из дома в старых потрепанных кроссовках, таких, которые совсем не жалко. Тех самых, что видели тысячи волейбольных дней.       Зонт взять с собой все-таки пришлось: на этом настояла мама. Проблема заключалась в том, что зонт был ну слишком уж детским — тоже стареньким, но еще не выцветшим, ярко-зеленым. Возле макушки зонта торчали два нелепых лягушачьих глаза, больше похожих на ушки. «Цукки скажет, что зонт дурацкий», — мрачно подумал Тадаши, но выбирать не приходилось. Волочь с собой огромный черный зонт совершенно не хотелось, к тому же, он казался каким-то совсем уж мрачным. На крайний случай можно было просто не открывать зонт. Да и вообще — кто сказал, что дождь обязательно пойдет? Прогнозы часто ошибаются       Тадаши стиснул зонт покрепче и прибавил шагу. Цукки не отвечал на сообщения уже второй день, а этого было вполне достаточно, чтобы начать основательно беспокоиться. Может, он и был не особо общительным, но Тадаши никогда не игнорировал. Для пущей уверенности он даже говорил вслух: «Ну, мне же с тобой не скучно, Ямагучи». От этого рот сам собой растягивался в счастливую улыбку.       Тадаши мельком глянул на зеленого человечка на пешеходнике, а потом и вовсе рванул через дорогу, даже не посмотрев по сторонам. Он на бегу застегивал молнию на куртке — ветер был каким-то осенним, даже заставлял тревожиться за лето, но это были пока что незначительные мелочи. Куда важнее было добраться до Цукки. Поговорить наконец. А если не захочет, то попробовать как-то расшевелить. Может, утащить куда-нибудь — хоть в кино, хоть в пресловутый супермаркет у дома. Лишь бы поскорее, пока не начался обещанный дождь. И пока щит не разбило на крошечные острые щепки…       В голову стрельнуло картинкой: а если дверь откроет Акитеру? Этот главный злодей, маленькой, но безумно важной трагедии. Что тогда сказать? И как не выдать себя… Тадаши даже остановился. Ему показалось, что на ладонь все-таки стукнуло первой каплей дождя. Значит, нужно торопиться!       Уже возле дома с табличкой «Цукишима» он замедлил шаг. Проторчал какое-то время у дверей, все никак не решаясь ткнуть в звонок. С короткими интервалами, но дождь все-таки легонько барабанил по макушке. Тадаши приподнялся на носки.       Дверь открыла мама Цукки. В каком-то новом, совсем непривычном образе, завитая и накрашенная. Тадаши подумал, что, оказывается, всегда видел ее только домашней и расслабленной. На этот раз она сменила фартук на строгий костюм. «Куда-то собираются?» Тадаши отчаянно почувствовал себя лишним, но все-таки пробормотал вечную скороговорку:        — Здравствуйте-извините-а-Кей-кун-дома?       «Залпом», — подумал он и слегка покраснел.       Мама покачала головой.        — Ушел час назад. Если вдруг встретитесь, то передай, чтобы возвращался, — она поежилась. — Кажется, погода ужасная.       Тадаши вовсе не считал погоду ужасной, но почему-то согласно кивнул. Да, он сделает в точности так, как и попросили. Вот только где они встретятся? И встретятся ли вообще?       Знакомое, но позабытое чувство одиночества ощутимо надавило на грудь. Тадаши выдал смущенные извинения и потопал обратно, неосознанно шлепая по крохотным лужицам.       На углу он все же раскрыл зонт. Вытащил телефон из кармана и на три раза проверил почту. Цукки игнорировал. «С чего ты взял, что он вообще хочет тебя видеть?» — ехидно спросил чужой голос в голове. Тадаши закусил нижнюю губу.       Слишком уж похож был этот голос на голос Цукки. Звенящий, стреляющий без промаха.       «Не стоит внимания».       «Жалкое зрелище».       «Полный отстой».       «Отстой», — подумал Тадаши — буквально раздраженным голосом Цукишимы. И ноги сами понесли в парк. Вдруг угадает?       Невысокая горка так и осталась на месте, разве что немного выцвела со временем. Песочницу тоже никуда не перетаскивали. Песчаные края, не скрытые под «грибом», уже потемнели под дождем. Тадаши поморщился. От холода — ноги начинали мерзнуть, чего и следовало ожидать, если не глядя топаешь по всем лужам на твоем пути.       Качели поставили новые. Хорошие, с сидениями на крепких цепях, таких, что и малышам не будет страшно. Цукки не очень любил качели. Равно как и детские площадки, парки, вылазки на улицу в принципе, если они предполагали взаимодействие с ровесниками. Тадаши знал, что в девяти случаях из десяти Цукки непременно останется дома, если уж стрясется что-то серьезное и нужно будет в срочном порядке погрустить в полном одиночестве. Видимо, наступил как раз десятый случай: Цукки сидел на неподвижных качелях. Под дождем. И очень сильно рисковал простудиться.        — Цукки! — вырвалось у Тадаши. Цукишима, вздрогнув, обернулся. Казалось, голос Тадаши ударил по нему раскатом грома. Дождь накрапывал сильнее, но до грозы было еще далеко. Ни вспышек молнии, ни грома.        — Цукки… — повторил Тадаши, уже больше даже для себя, чтобы удостовериться окончательно, что перед ним именно Цукишима, а не кто-то там еще. А потом пошлепал по мокрой дорожке прямо к нему.        — Привет, — выдохнул он, вытягивая вперед руку, которой держался за зонт. Зеленый купол с легкостью укрыл их обоих. «Надо же, а я думал, он намного меньше…» Капли гулко стучали по пресловутой «лягушке».        — Привет, — кивнул Цукишима. Щеки у него совсем были мокрые. И волосы. Да даже очки. Было понятно, что узнал он его только по голосу, тут же осторожно снял очки, расстегнул куртку и принялся протирать стекла сухой подкладкой. Это было не очень-то в его стиле, но выглядел он все-таки разбитым. Пусть и пытался скрыть.        — Кажется, дождь будет сильным! — выдохнул Тадаши.       Еще один кивок.        — Ага.        — Я заходил к тебе, но тебя не было. И твоя мама сказала, что тебе лучше вернуться домой. Погода ужасная, — кажется, он повторял чужие слова точь-в-точь, но не придавал этому особого внимания. Важно было то, что он нашел Цукки. На том самом месте, где они когда-то встретились впервые. И что еще важнее — Цукки вполне мог простудиться. В сердце кольнуло. Навязчивым быть не хотелось, но, честно говоря, Тадаши только и делал, что навязывался. Бегал за ним. Пытался протиснуться ближе.       Непрочитанные сообщения как будто бы начисто стерлись из памяти.        — Слушай, — Цукки бережно сложил очки, убрал куда-то в карман и посмотрел на Тадаши самым внимательным из всех своих взглядов. Таким, каким можно было проткнуть насквозь, точно лезвием меча. Пусть и мутноватым, близоруким.       Тадаши подался вперед.        — Тебе никогда не хотелось… ну, знаешь… закончить со всем этим?        — С чем?        — С клубом.        — Клубом?       Тадаши не сразу понял, о чем вообще речь. Цукки нервно потер переносицу и пояснил:        — Ну, с волейбольным.       На несколько мгновений даже защипало в носу. То есть… Нет, конечно, Тадаши всегда был слабым игроком. Редко играл даже в матчах внутри команды. Разве что, кто-нибудь получал травму или заболевал. Но чтобы так, бросить насовсем? То есть… насовсем это вообще ведь насовсем. Как отказаться от мечты.        — Почему ты… — начал было Тадаши и не закончил. Остановился с раскрытым ртом. Потому что понял и понял прекрасно, что речь вообще не о нем. Он так, всего лишь наблюдатель.        — Ты хочешь уйти из волейбола? — ошарашенно выпалил он. «Ох…» Пожалуй, это было громче, чем хотелось бы. Цукки скривился.        — Ну… еще не знаю…        — Цукки, как же так? Ты ведь… ты ведь один из лучших!        — А смысл?        — Смысл?..       Этот вопрос — простой до ужаса — совершенно смутил Тадаши. Какой тут мог быть смысл? Играть, чтобы играть, чтобы было весело, наверное (сам он не очень хорошо знал, что такое веселиться во время игры, в конце концов, он-то играл нечасто, но Цукки определенно было весело, пусть и не показывал он этого так явно). Чтобы становиться лучше и лучше, чтобы сыграть потом, лет через десять, за какую-нибудь сильную крутую команду. Чтобы даже по телеку показали. Чтобы мама гордилась и, конечно, брат тоже. Брат… Тут Тадаши словно током прошибло. Неужели все из-за этого?        — Но… тебе ведь нравится, — растерянно пробормотал он.        — Брату тоже нравилось, — размеренно проговорил Цукки, близоруко уставившись в мокрую траву под ногами. — Но знаешь, Ямагучи, кажется, вчера он даже заплакал. Нет-нет-нет! Это-то никак не могло быть правдой. Тадаши был твердо уверен в том, что крутые парни не должны плакать — что бы ни случилось. Правда, обманывать крутые парни тоже не должны, и это стояло намного выше каких-то там слез или истерик.       Цукишима пожал плечами.        — Нет! — выдохнул вдруг Тадаши.        — Что?        — Ты не должен бросать! Ни в коем случае!       Цукки усмехнулся — краешком рта. Мол, ну да, рассказывай.       Нужно было собрать много-много храбрости, чтобы решительно выдать ему, что вообще-то крутые парни не сдаются. И Цукки не должен. Потому что Цукки… Цукки определенно крут, очень сильно крут. И, может, это из-за него Тадаши оставался в клубе, пусть даже и в вечном запасе, намертво приклеенный к скамье.        — А стоит ли выкладываться? — у Цукки отчетливо слышалась насмешка в голосе, а вот глаза были серьезными. — Стоит ли из кожи вон лезть, если потом тебя все равно заменят? Или сам уйдешь.       — Лучше позже, чем раньше, — сказал Тадаши и покраснел. Ну глупость же сморозил.       Храбрости, между тем, накопилось достаточно.        — А зачем тогда расстраиваться? Можно и не выкладываться на полную. Но зачем расстраиваться из-за этого, Цукки? Если это…        — Если это всего лишь клуб? — договорил Цукишима. Наверное, это долго зрело у него на языке: сказал четко, как отрезал.        — Может, ты и прав.       Тадаши неловко улыбнулся. Рука, сжимавшая зонт, почти заледенела. Вот тебе и летние каникулы.        — Ты ведь останешься, Цукки? Я без тебя… я без тебя просто никак. И с паса не пробиваю, и блок нормальный не могу поставить…        — Ямагучи…        — И подавать толком не умею…        — Ямагучи!       Он замер, услышав в голосе друга отголосок стали. По-взрослому серьезный.        — Мы же вроде решили, что не будем расстраиваться, верно?       Тадаши кивнул. Цукки посмотрел вдруг вверх и замер. Долго-долго изучал лягушачий зеленый купол. И, наконец, закончив наблюдения, изрек привычным тоном:        — Знаешь, зонт какой-то дурацкий.       Тадаши ненавидел и обожал этот зонт. Одновременно. Он сжал ручку обеими руками и удивился: правая рука действительно замерзла.        — Знаю, Цукки!       И добавил чуть тише:        — Тебе не холодно?       Они мчались почти что наперегонки под этим милым дурацким зонтом до ближайшего магазина — чтобы переждать дождь. Цукки отставал, едва заметно, но все же. Он не улыбался больше во весь рот, так только, уголком, краешком, снисходительной полуусмешкой, тоже такой же знакомой до боли. Тадаши взъерошил влажные волосы. Он был готов потратить все, что было в карманах на картофельные чипсы или еще какую мелочь, лишь бы исчезло это невидимое, тонкое напряжение между ними. Нужно было каким-то образом превратить все в самый обычный день. В дождливый день, когда можно было позволить себе немного подурачиться, несмотря на свой почтенный одиннадцатилетний возраст, и не пускать никого в свой мир, укрытый щитом.       «Зеленым щитом с выпученными глазами», — подумал Тадаши и смущенно улыбнулся.       Было ясно, что так, как раньше уже точно не будет. Что что-то сломалось, сломалось серьезно, но Цукки об этом точно не расскажет, искусно делая вид, что все в норме. И не расскажет, что они с братом так и не поговорили. Что домой возвращаться совсем не хочется, даже в серый-серый, мокрый насквозь дождливый день.       Крутым парням не полагалось плакать. У Цукки на щеках были только влажные следы от свежих капель дождя.