золотая молодёжь

— Блять! — выкрикивает Лера, судорожно отползая на другой конец дивана. Ощущение такое, будто она мгновенно протрезвела. Она держится за губы, не понимая, вернее, не желая понимать, что только что произошло. Гречкина смотрит... никак? Она просто оглядывает её, жадно считывая глазами реакции. Потом, видимо, что-то для себя решив, вздыхает, снова откидывается на спинку дивана, отводит взгляд, смотря куда-то в стену. — Я не- господи, Гречкина, ты... — Лера мнётся, тараторит шёпотом, ничего не понимает, — нахуя это было?! Гречкина хмыкает, не смотря на неё. — Тебе было интересно, какая ашка на вкус. Она говорит это так, будто большего объяснения и не требуется. Словно Лере этого должно быть достаточно, чтобы сказать: «А, ну ладно, главное, что попробовала». Макарова в ахуе, Макарова ничего не понимает. Её только что поцеловала влажная мечта абсолютно всех, кто не слепой, не кастрат, и кому Гречкина ещё не успела испортить жизнь (ладно, этот пункт вычёркивает половину Питера), и, блять, Лера не понимает, зачем. Мысли о том, что Гречкина действительно просто хотела дать Макаровой понять, какая на вкус её электронка, отгоняются сразу же. — И ты... — сил сказать это вслух нет, но Лера в очередной раз перебарывает себя и говорит, морщась, — поцеловала меня только поэтому? — На девяносто процентов. — И что, блять, в остальных десяти? — зло спрашивает Лера, будто насупившись. Гречкина оглядывает её. Взгляд оценивающий, брови вздёрнуты, как при дешёвом подкате. — Моё желание попробовать на вкус тебя. И Лера снова ловит ахуи. — Господи, — вымученно стонет она, спрятав лицо в ладонях. Гречкина, наконец, поворачивается к ней полностью. — Бля, не загоняйся так, а? Будь проще, коть, — и у Гречкиной во взгляде ни грамма сожаления. Только вот это ебланское чувство превосходства, и Макарова почти читает в чужих глазах вот это охуенное чувство эйфории, когда ты делаешь что-то нормальное для себя, но в обществе считающееся ебанутым. А на ум та песня из ТикТока: «...Вы все ебала так скривили, словно я какой-то псих». Гречкина реально не видит абсолютно ничего особенного в том, что она её, блять, поцеловала. И, неудовлетворенная отсутствием ответа от затихшей Леры, добивает: — Если так не понравилось, могла оттолкнуть, — хмыкает она. И Макарова понимает, что Гречкина вообще-то права. По-своему. Макарова могла её оттолкнуть, могла залепить пощёчину, игнорирую слои макияжа на чужом лице, могла, в конце концов, не вдыхать блядский дым в себя, с жадностью принимая затяжку. «Ты же не поцеловала в ответ, — оправдывает её внутренний голос, — ты просто слишком удивилась, чтобы успеть среагировать!» Но это слабое утешение. Она позволила. Вопрос: «Почему?» теперь задаётся себе самой. Гречкина выразительно смотрит на то, что Макарова всё ещё залипает. — Будешь грузиться, я тебя бля опять засосу, — тон её голоса звучит как подкат, но Лера явно чувствует, что это угроза. Потому что взгляд у Киры цепкий, следящий — почти злой, блять. И Лере ничего не остаётся, кроме как буркнуть «Не надо». — Тогда не еби ни мне, ни себе мозги, блять. И она думает, что, походу, реально надо перестать. Похуизм Гречкиной передаётся и ей, и Макарова думает, что, может, правда слишком сильно отреагировала. В плане, когда они бухают, то все постоянно сосутся между собой, независимо от пола и ориентации, и Лера тоже грешила этим пару раз, будучи прям очень сильно в говно. Так что, в подобной обёртке собственная настолько бурная реакция на поцелуй от Гречкиной вызывает много вопросов. Они выпивают, они тусят, они... подружки? А почти все подружки целуются, так ведь? По крайней мере, те, кого она спрашивала. И всё же, успокоить себя этим не получается, и становится ещё более странно, чем до. Сердце зашлось, когда её целовали, глаза Гречкиной в обрамлении темного макияжа казались слишком нечеловеческого цвета — прозрачно-зелёными, и эмоции по этому поводу идентифицировать не получается. Гречкина продолжает пить, и Лера думает, что неплохо было бы действительно бахнуть — тут такой повод. Она добивает бутылку шампанского и ставит её на стол. Лера думает, что надо перевести тему. — Хочешь увидеть шоу? — заискивающе спрашивает она, доставая из крохотного рюкзака телефон. — Станцуешь стриптиз? — Гречкину снова очень хочется ударить, и Макарова даже успевает возмущённо вскинуть взгляд, но Кира дважды дёргает бровями, и жест настолько глупый и комичный, что Макарова просто фыркает. — Ладно, чё там? Кира придвигается ближе, смотря в её телефон, что уже сигналит о том, что был разблокирован. Заставка мелькает, и тут начинается. Уведомления сыпятся с такой скоростью, что Гречкина ловит ахуи, пока Лера просто сидит с очень и очень уставшим лицом. — Считаем-с, — привычно говорит Лера, — двенадцать пропущенных от Татьяны Михайловны, семь от одной соседки, четыре от другой, и-и-и... ебать. — Даже майора запрягли, ебануться, — ржёт Гречкина, и тут Лера понимает, что это уже плохо. С пропущенными от воспитательницы и девочек можно смириться, но тот факт, что они за каким-то хером напрягли Грома, смущает. Причём, звонок свежий, ему нет и двадцати минут, значит, они с Кирой уже давно разошлись с Громом к тому моменту, как ему позвонили. — Пизда, вот ему придётся перезванивать. — Он ж нас видел, — отвечает Кира, — интересно, чё он им наплёл про то, где ты? Лера смотрит на Гречкину. Гречкина смотрит на Леру. Искра. Буря. Безумие. — Вот и спросим, — устало отвечает она, нажимая на кнопку звонка. — На громкую поставь, — ржёт Гречкина, — хочу хлеба и зрелищ. — Они будут. — Макарова, — угрожающе припечатывает Гром. — Я, — по струнке отвечает Лера, готовясь к ору. Гром на том конце вздыхает. — Я той, твоей бабе сказал, что видел тебя, ты мне сказала, что идёшь на ночёвку к подруге, и у тебя разрядился телефон. Макарова понимает, что это почти даже не ложь, но тот факт, что Гром её покрывает был немного странным. И одновременно приятным. — Спасибо, дядя Игорь. — Обращайся, — буркает Гром, — ты где? И почему не отвечала своим? Лера на секунду зависает. — На ночёвке у подруги, — тянет Гречкина за неё, наклонившись к трубке. — Господи, Гречкина. — И у неё правда разрядился телефон, причём, ещё в клубе, мы вот только поставили, — беззастенчиво пиздит Кира, — так что, спасибо, майор, Вы сказали той даме абсолютную правду. Гром на том конце провода угрожающе молчит. — Всё в порядке, дядя Гром, спасибо Вам большое, — лепечет Макарова. — Ладно, — майор снова молчит, — Лер, сделай одолжение? — Какое? — Сделай, пожалуйста, так, чтоб никому больше не пришлось звонить мне ночью и отвлекать от работы, — рычит Гром, решивший, видимо, удостоверившись в чужой безопасности, наконец, выплеснуть злость. — Хорошо, дядя Игорь, — тихо отвечает Лера. — Она очень сожалеет и больше так не будет, — издевается Гречкина, и Макарова шикает на неё. Та бубнит: «Всё-всё», и отваливает. — Извините ещё раз. — Я в душе не знаю, как ты потом будешь оправдываться, Лера, — со смешком отвечает Гром, как-то подозрительно резко сменив гнев на милость, — давай, удачи. — Ага, доброй ночи. И отключается. — Пизде-е-ец, — говорит она, на сей раз Гречкиной, — я думала, меня прикопают. — Да не ссы, нормально прошло. Даже скучно, — усмехается Кира. — Лучше скучно, чем если поимеют в мозг. Гречкина поднимает плечами. Потом спонтанно предлагает. — Сейчас поздновато, наверное, для здоровых людей, но могу завтра позвонить твоей, блять, как её, Татьяне Михалне? — вопросительно уточняет она. Лера кивает. — Короче, бля, могу попиздеть, мол так и так, телефон разрядился, в ночи возвращаться не хотели, сорян, что не предупредили. Лера думает пару секунд. — Давай, — и, немного пожевав губу, — спасибо. — Та без б вообще, — тянет Кира, — мне не впадлу. Лера смотрит на время в телефоне и видит, что ночь неумолимо переходит в утро, а часы показывают почти три. Лера думает о том, что спать нихуя не хочет. И думает о том, чем можно себя развлечь, пока опьянение, волнами то откатывающееся, то приходящее, не пройдёт окончательно. Гречкина очень кстати говорит: — Не хочешь захуярить чё покрепче? Лера твёрдо кивает, думая, что раз нажраться прям в говно коктейлями и целой ебучей бутылкой шампанского не получилось — значит, получится чем-то крепким. — Только бля остановись вовремя, — предостерегает её Гречкина. Лера хмыкает. — Да, мамочка, — тянет она, наблюдая за вмиг охеревшим лицом Гречкиной. Ты вдруг меняет ахуй на оскал. — Обычно меня называют мамочкой при других обстоятельствах. И настаёт черёд Макаровой смотреть охеревше вслед Гречкиной, удалившейся к шкафчикам на кухне. Та, кажется, на этой фразе не заострила никакого внимания. — Короче, из понтового мы имеем Кальвадос и Ракию, ещё есть Шнапс и-и-и... Граппа! — выдаёт Гречкина, открыв один из шкафчиков, в котором была синяя подсветка и огромное количество бутылок (если алкоголя в холодильнике было дохера, то алкоголя здесь, по сравнению с этим, просто океаны), — из обычного есть виски, коньяк и всё ему подобное. Есть ещё текила, но её я тебе не дам, это подарок. Лера думает, нахера упоминать текилу, если не хочешь делиться? — Вот всё, что до слова «виски», мне ни о чём не говорит. — Бля, — вздыхает Гречкина и смотрит на неё, как на тупую, но начинает терпеливо объяснять, — короче, первые две это типа как бренди на яблоке и вторая, там микс, и там семьдесят градусов, так что её мы отложим. Шнапс — настоечка такая из Австрии и он... ебать, он на клубнике, короче, должно быть вкусно, и... — Гречкина выуживает последнюю бутылку, снова глядя на этикетку, — Граппа это тоже а-ля бренди, но из Италии. А ещё, я щас их достала и заприметила Сожду. Спрятался, бля. Гречкина хохотнула и продолжила: — Выбирай, хуле. — Может, сама выберешь? — Лере, конечно объяснили, что где, и какой алкоголь что значит, но она всё ещё не уверена. Глаза разбегаются от обилия напитков — всё красивое и дорогое. Она подходит ближе, чтобы точно понять, где что. Бутылки Гречкина выставила в ряд, а в шкафчике, до неприличия огромном, стоит примерно в полтора раза больше таких же. — Ты ж гость, бля, тебе и выбирать, — просто пожимает плечами Кира. Лера ещё раз оглядывает обилие бухла, от которого глаза разбегаются. — Давай Шнапс, — говорит Лера, вспоминая слова о клубнике. Клубника это вкусно. — Заебок, — просто резюмирует Гречкина и отставляет обратно все бутылки, оставив одну единственную. В этот раз она даже соизволила взять бокалы. — А как же: «с горла вкуснее»? — усмехается Лера. — Я те щас по ебасосине щёлкну, — Гречкина хмыкает в ответ, разливая по бокалам, — из горла надо либо лёгкое чё-нить, либо водку хуярить. — Это типа у вас, алкоголиков, правила такие? — Типа, — коротко отвечает Гречкина, протягивая ей один из бокалов. Лера вдруг осознаёт, насколько сильно она расслабилась. Дело было даже не в опьянении — оно обычно не давало на Макарову подобного эффекта доброго и компанейского человека — просто вдруг рядом с Гречкиной буквально за вечер стало комфортно и удобно. И Гречкиной юмор жёстче, она чаще матерится, дохера пьёт и (Лера уверена) у неё дома где-то припрятана травка; но она как будто своя, и Макаровой становится искренне приятно оттого, что они так легко сошлись характерами, несмотря на всю ту херню, которая и стала причиной их знакомства. — За дружбу, — вдруг предлагает Лера. Гречкина поддерживающе кивает и поднимает бокал. Они чокаются и пьют. Лера морщится от крепкого алкоголя, Гречкина — хуярит, как водичку. Но вкус приятный, действительно отдаёт клубникой, оставляя охеренное послевкусие. Они пьют ещё. Пиздят о чём-то и снова пьют, и так по кругу, пока Лера не понимает, что всё, финита ла комедья, она в дерьмище. Кажется, что стоит сделать одно лишнее движение, и она бля повалится на дорогущий мрамор гостиной ничком. Гречкина немногим лучше, но лучше. — Бля-я-я, курить хочу, — по-пьяному капризно тянет она. — Кури, — просто отвечает Лера. — Не, я сиги хочу. А за ними пиздошить надо, мне та-а-ак впадлу. — Расставь... бля, как их? Приоритеты, во, — философски замечает Лера. — Пойдём тогда со мной, — Гречкина поднимается, слегка пошатывается, но фокусирует зрение, и всё становится ок. — Они на балконе. Она протягивает Макаровой руку. На балконе есть плетёное кресло, но в единичном экземпляре — сразу видно, что Гречкина живёт одна. Гречкина на него плюхается отнюдь не грациозно, чуть не промазав, и немного неожиданно затягивает Макарову за руку прям на себя, заставляя её ещё менее грациозно приземлиться Гречкиной на колени. Лере становится странно на несколько секунд, но она слишком пьяная, чтобы думать о такой херне, как: «приемлемы ли подобные позы на нашей стадии взаимоотношений». Она немного ёрзает, потому что фигура у Киры инстаграмная — мечта всех тринадцатилетних девочек, а ноги у Киры длинные, стройные и слегка подкачанные, и выглядят они, конечно, бомбически, но сидится на них жестковато, особенно учитывая собственную схожую комплекцию. Гречкина в это время раскуривает взятые с подоконника сигареты. — Заеби-и-ись, — выдыхает она, и Лера чувствует у дыма сладковатую отдушку. — Господи, сиги на пьяную голову ощущаются в дохуя раз лучше, чем по трезвяку. Гречкина замолкает, и Лера тоже молчит. Ощущение уютное: с балкона отлично видно теплящийся где-то вдалеке розовый рассвет, сидится на Гречкиной уже удобно, терпкий запах дыма щекочет ноздри, а при каждой затяжке грудь Киры сзади прижимается к её лопаткам, и это ощущение идентификации поддаётся плохо, но тоже отправляется в копилку «приятное». Атмосфера расслабленная, мягкая, время вокруг течёт патокой, а голова пустая — внутри только отголоски абстрактно-приятных ощущений. Просто хорошо, хороший момент. Лера оборачивается назад к Гречкиной, сталкивается с ней нос к носу. Смотрит на татуировку мороженого на чужой щеке, на золотые блёстки на веках, на уже почти стёршуюся помаду. Гречкина, кажется, задержала дыхание от удивления. И Лера спьяну её целует — в этот раз сама, инициативно, мокро: целоваться она не прям умеет, но невелика наука, инстинктивно легко понять, как правильно, поэтому получается нормально. Ну ей так кажется, пока Гречкина не целует её в ответ — кусаче и страстно, меньше языка и больше зубов, ещё и за затылок ухватила, пропустив между пальцев волосы, и ногтями так скребёт приятно, что Лера мычит. Они целуются долго, правильно, хорошо, и Лере очень нравится пробовать, слизывать подслащённый табак с чужих губ. Когда они, наконец, отстраняются, Лера понимает, что пропала. Никакого сиюминутного сожаления, она всё ещё слишком пьяна и просто рада тому, что сделала желаемую пакость. Собственные губы тоже отдают сладостью. — Вот это ты конечно выдала, котя, — резко и, как кажется Лере, абсолютно не к месту говорит Гречкина, откинув окурок метко и ровнёхонько в пепельницу. Лера вспоминает совсем недавнюю фразу самой Гречкиной. Она опять оборачивается к ней. — Как ты там это сказала? Я просто хотела попробовать на вкус тебя. — Как успехи? — усмехается Гречкина. — Вкусно, — честно отвечает она, — хорошо, мне понравилось. — Вкус или целоваться? — у Гречкиной глаза влажные от опьянения, и Макарова уверена, что у неё такие же. — Да, — просто отвечает она, так и не уточнив полностью. Лера чувствует, как её начинает клонить в сон, поэтому она щекой устраивается у Гречкиной где-то на ключицах, игнорируя проснувшуюся почему-то только, блять, сейчас совесть, говорящую, что они недостаточно близки для того, чтобы так уютно сидеть. Уже похеру. Они дважды пососались за сегодняшний день, они выпили дохера алкоголя вместе, побывали вдвоём в клубе, а теперь Лера ночует в особняке Киры, в рот ебись, Гречкиной. Явно не тот момент, чтобы думать о том, какие у них взаимоотношения. Лера слышит, как над ухом Гречкина тихонько зевает.