Одиннадцать

Лололошке девятнадцать. Месяц назад он поступил в университет, и месяц он спит не больше трёх часов в день. Он считает, первую неделю вёл дневник, где листы безжизненно шептали лишь кривые строки «понедельник: 1 час 17 минут; не то место», «четверг: 35 минут; будь осторожнее». Он старается избегать числа десять, но оно назойливо сидит в его голове. Проходя мимо бассейна, он считает учеников. Три, восемь, тринадцать. Вздыхает от облегчения. На счету должно быть либо девять, либо одиннадцать ST, иначе дыхание собьётся и придется срочно занимать в долг. Ло старается быть как можно меньше времени в общежитии, среди своих соседей и других учеников. Он боится даже смотреть в глаза Карлу, Брендону, Дилану. Карл добрый и зануда, часто пытается втолковать, насколько интересна и важна ботаника, и он не против. Совсем. Если отвернуться и представить, что голос немного искажён приглушением динамика, то даже получается спокойно дышать. Брендон большой, его бицепсы в три раза толще запястья Ло, сильный и невежественный. Брендон глуповат и немного наивен, искренне надеясь, что все девушки хотят тут же повеситься ему на шею и расцеловать, и это приводит его в ужас. Когда Брендон обнимает его, прижимает к широкой мускулистой груди, покрытой потом, он задерживает дыхание, стараясь не вдыхать мерзкий запах, смешанный с холодным ароматом одеколона. Чувствует, как голова бешено кружится на карусели паники, игнорирует острую потребность в кислороде, успокоении и свободе, а потом бежит в туалет и добрые десять минут стоит на коленях перед унитазом, выблёвывая желчь и остатки скудного приёма пищи. Рядом с Брендоном он пытается вшить в себе лицо маску смелости, протыкает иглой нервозности глаза, перед которыми стоит Его образ, рваными стежками изрезает рот, из которого так и рвутся рыдания, зашивает нос. Дилан просто сосед. Дилан просто есть. Дилан тот парень, с которым Лололошка может находиться рядом с наименьшей степенью страха. Компьютер, ноль пристального интереса – всё, что нужно ему для того, чтобы дрожащие ладони, спрятанные в карманы, немного успокоились. А ещё Дилан улыбнулся ему ровно восемь раз. Шерон единственная подруга, которую он завёл за те тридцать четыре дня, что пробыл на территории общежитий. Она добрая и внимательная, с той ноткой адреналина и любопытства, что ему так не хватает. Шерон смеётся искренне, как перезвон колокольчиков, и ему всегда кажется, что их шесть, как и полосок на любимой жёлто-белой кофте девушки. Шерон иностранка, но с хорошим владением языка, так что они прекрасно понимают друг друга, хоть он иногда и позволяет себе нежно усмехнуться акценту, получив за это дружеские толчки в бок. Всегда два. Один за улыбку, а другой за последующий поцелуй в макушку. Они ходят на пикники. Часто, как минимум раз в два дня, и как бы Ло ни хотел, ему всё не удаётся сказать ей хватит. Прекрати проводить со мной так много времени, это же вредит тебе, ты ничего не успеваешь. Успокаиваешь, говоришь так мягко, трогаешь так осторожно. Пропускаешь уроки, когда мне плохо, когда я снова задыхаюсь, чувствуя едкий одеколон и пот, когда я снова вижу Его, ощущаю его присутствие и прикосновения, как его- Он всегда затыкает себя. Шерон – единственная, рядом с кем он чувствует себя в безопасности. Шерон цифра один. Карл – ноль. Брендон – восемь. А Дилан... Дилан не цифра. Единственный. Вопреки постукиваниям пальцев, взглядам, тихим ругательствам из-за проигрыша в игре. Дилан – тишина и меньше тревоги. – Лололошка? – голос Шерон как всегда негромкий и осторожный, а прикосновение к плечу мягкое и тёплое. Лололошка сжимает тонкими пальцами ткань покрывала для пикника, концентрируется на ощущении нежной кожи, где ладонь девушки слегка соприкасается с его шеей, и пластырей, прикрывающих ссадины. Он рвано выдыхает и открывает глаза. Взгляд фокусируется на высоких деревьях; на передней полосе их тринадцать, дальше одиннадцать и- Ло жмурится, шатко садится. Шерон молчаливо протягивает ему термос с горячим шоколадом и подталкивает ближе телефон с остановленным таймером. 2 часа 22 минуты. Бледных искусанных губ касается улыбка. Он поднимает взгляд на подругу. – Нам пора, – его слова мягкие, но твёрдые. Лололошка не хочет идти. Не снова в общежитие. Не снова в комнату. И допивает оставшийся в термосе напиток. Девушка кивает, протягивает ему маленькую плитку шоколада и машет рукой, прогоняя с пледа. Он поспешно поднимается, стучит по цветной красивой обёртке батончика семь раз, по каждому квадратику, и откусывает один, считая взглядом ромашки. Когда он заканчивает, Шерон терпеливо сидит на траве. Она никогда не отвлекает. – Поделишься? – она игриво указывает на шоколад, и он протягивает ей оставшиеся четыре дольки. Ответный нежный смешок греет сердце похлеще багровой крови. Уже начинает темнеть. Ему десять. Он не смотрит на календарь, висящий на стене в коридоре, просто стягивает потрёпанные кеды, на которых шнурки развязаны почти двадцать четыре на семь, бросает рюкзак на пол и бежит на кухню. Большие тёмно-синие, почти чёрные глаза расширяются от восторга, когда смотрят на большой торт на столе. – Я теперь взрослый? – с нетерпением спрашивает он, бросая взгляд на сидящего с бокалом на подоконнике сводного брата. Несмотря на отсутствие родства они удивительно похожи, и даже улыбка у Дейва такая же. Тот кивает. Лололошка едва ли не визжит от восторга, а потом с предвкушением делает самую большую ошибку. – Знаешь, что мне сегодня Фран в школе подарил? Поцелуй! Он правда мне ответил взаимностью! – его увлечённый детской, юной, слишком ранней и хрупкой влюблённостью мозг просто игнорирует то, как лицо Дейва мгновенно темнеет. Так же как и зрение, когда внезапный удар по голове выбивает у него из под ног табуретку, на которую он залез из желания поближе посмотреть на деньрожденный торт. Когда ему наконец удаётся понять, что происходит, на его лице сладкий крем, становящийся всё более отвратительным из-за смешивающихся с ним солёных слёз из-за боли. Ло всхлипывает, чувствуя, как чужие широкие ладони задирают футболку и, пустив дрожь ужаса по позвоночнику, ложатся на ягодицы. Он прижат к столу и руки связаны цветной жёсткой лентой. Точно такой же была завязана большая коробка в коридоре. – Я же говорил тебе не связываться с мальчиками, маленький педик, – горячее дыхание, от которого теперь начинает ощутимо отдавать алкоголем, обжигает ухо и щёку словно пламенем. Он вздрагивает, дёргается, но его тело слишком маленькое, слишком слабое. – Из-за такого, как ты, мой отец ушёл из семьи. «Ну и дурак», – думает вдруг Лололошка, чувствуя прилив эмпатичной наивной жалости – «ты же хорош-». Мысль обрывается, когда он чувствует резкую боль и что-то большое оказывается в его заднем проходе, замирая. Он задыхается, из сдавленной ужасом глотки не вырывается крик. Вместо этого он звенит в голове, оглушительно и беспощадно. Лололошка задушенно хрипит и истерически пытается сосчитать пальцы на руке, как ему всегда советовала мама. Он сбивается три раза, а затем насчитывает ровно десять. Это не помогает. – Вот, что с тобой сделает этот белобрысый сучёныш! – рычит грубый голос. Ло больше не может распознать в нём своего брата. сводного – Просто трахнет тебя, выебет из тебя всё дерьмо! Лололошка снова задыхается, и его слух улавливает далёкие грязные шлепки. Зрение помутняется. Он видит перед собой голубой торт, в очертаниях чёрного его сознание улавливает на верхушке, среди помпезных смазанных вбок белых сливок, свечи. Десять. Он взрослый. Мужчина просто оставляет его валяться на столе. Всё его тело горит, оно влажное и трясущееся, липкое и отвратительное. На губах солёно-сладкий мерзкий привкус. Лололошка не двигается. Как только шаги затихают и слышится хлопок двери, взгляд замирает на настенных часах. 10:00. Минутная стрелка не двигается целую вечность, и он закрывает глаза. Когда они проходят мимо бассейна, сердце Лололошки начинает неистово стучать по рёбрам, пытаясь выскочить наружу, вырвав кусок плоти из груди. Играет музыка, ученики стоят со стаканами безалкогольных напитков. Взгляд тут же мечется, выискивая большую фигуру в черной майке, и останавливается, ловя её далеко-далеко с какой-то девушкой. – Ло, пойдём, – Шерон тянет его за руку, но он сглатывает и стоит на месте, как камень. – Если мы уйдём, меня не пустят в корпус, – шепчет Лололошка. Он видит, как один из студентов, хвастаясь, качает тёмной бутылкой перед глазами друга, воровато оглядываясь по сторонам, и сердце начинает биться где-то в горле. – Я справлюсь. – Нет, Ло, нельзя, – Шерон только сильнее сдавливает запястье. Она знает. О панике, о воспоминаниях, об ужасе, о грязи. Он вздрагивает, и она отпускает. – Ты ведь снова- – Пожалуйста, – бормочет Лололошка, ловя на себе чужие взгляды. Разводишь драму на пустом месте Он, не разворачиваясь, бежит со всех ног, едва не падает в бассейн, спотыкается о чужую ногу, толкает в спину, задевает скамейку, почти забывает, как открывать дверь и мчится мимо консьержки. Только когда дверь комнаты общежития захлопывается за спиной, он смеет выдохнуть. Кислород поступает в лёгкие еле-еле, сквозь дрожащие рывки. Три поспешных вдоха, один выдох. Три один. Три один. Ло волочится в туалет, ноги под ним трясутся от нагрузки и страха, и он падает на пол, едва успев запереться. Прислоняется к холодной грязной плитке щекой, уже чувствуя отдалённый фантомный запах алкоголя, и переворачивается, прижимаясь спиной к кафелю. Только тогда он замечает, что не один. Лололошка как трус сжимается в клубок, жмурясь. Звон металлической пряжки, скрип кожаного ремня, шипение воды и шелест ткани. На плечо ложится ладонь, и он вздрагивает, сжимается ещё сильнее, едва ловя ртом воздух. – Лололошка? Ты чего, впервые набухался что ли? – голос сперва кажется тошнотворно похожим на его, и в голове звенят громкие шлепки и рык, но потом мозг наконец понимает. Дилан. Он чувствует себя беззащитным, открытым со спины и таким доступным, что его рвёт желчью, тремя дольками шоколадного батончика и горячим шоколадом. Запах отвратительный, и его почти что снова тошнит, но его настойчиво поднимают, крепко хватая за руки, и куда-то тащат. Только когда щека упирается в холодный бортик унитаза, он снова едва ли не выблевывает кишки, только теперь пачкая не белоснежную толстовку, а пластиковый стульчак. Его бессовестно трясёт, пока чужая рука гладит по спине и держит волосы, только ухудшая ситуацию и почти что заставляя тело биться в конвульсиях от безудержного ужаса. Спустя пять минут Лололошка, всё ещё не открывая глаз, устало падает на пол. Он чувствует, что вот-вот потеряет сознание, и голова заполняется дымкой облегчения. Хотя бы не будет помнить. – Ло? Эй, не отключайся, я же не знаю, что делать! – теперь Дилан ворчит с каплей беспокойства, переворачивает его на спину и тормошит за плечо. Проходит 192 секунды, прежде чем Ло открывает глаза. Видя это, парень улыбается. Девять. – Проклятье, говорил же Брендону не поить тебя... Он вздрагивает. Не только от одного лишь имени Брендона, а и от осознания того, что с ним хотели сделать. От этого его снова затошнило, но организм уже пуст, и он просто хрипло выдыхает. Горло саднит. – Ты как? Вроде алкоголем не пахнет... – Дилан хмурится. – Тогда чего тебя так колбасит? Лололошка внезапно издаёт тихий смешок. Истерическое веселье смешивается с рвущей все внутренности паникой от близости, новой информации и чужой ладони на плече. Дилан помогает подняться на ноги, и он слишком устал, чтобы вырываться. Прикосновения мягкие и осторожные, парадоксально разнящиеся с мыслями, но пугающе ожидаемые. Пока парень ведёт его в комнату, сердце начинает биться в глотке уже не только от страха. На кровать он не сел, а рухнул безвольным мешком, полным грязи, подобным тем, что экологи таскают на выездных уроках. Прежде чем уйти к себе, Дилан убирает несколько мокрых прядей с его влажного от пота лба и улыбается опять. Дверь снова хлопает, четыре шага и затишье. Раздаётся как всегда громкий голос Брендона, и Ло мгновенно напрягается, автоматически готовясь к тому, что его слабое худощавое тело сожмут в грубых нежеланных объятиях. Голос становится всё ближе и ближе, и он пытается заползти под одеяло, но путается, жалко трепыхается. Дилан вскакивает с соседней кровати и поспешно выходит из комнаты. Ругань – единственное, что несколько минут мешает тишине сдавить горло, но заместо неё это делают голоса Его и мамы. Он снова начинает дрожать, слёзы опять текут по щекам, солёные и фантомно-сладкие. Размытое зрение ловит тёмную фигуру, освещаемую жёстким приглушённым светом из гостиной комнаты, и через девять громких в наступившей тишине шагов Дилан опускается на корточки рядом с его кроватью и мягко улыбается. Одиннадцать.