/Зависимость

Лаборатория холодная и мрачная, как и погода в Снежной, особенно в сумерки. Она давно закрыта, а свет в ней почти не включается, но ее постоянного гостя и хозяина это не беспокоит. Сейчас Доктор сидит в своем кресле за рабочим столом, медленно закатывая рукав рубашки на левой руке по самый локоть. Он тяжко вздыхает и дрожащими руками берет тонкий небольшой шприц с длинной иглой. Глаза привыкли к темноте, но он привычно щурится, когда вгоняет в шприц маленькую ампулу известного только ему вещества, так как надпись уже стерлась, из-за чего невозможно разобрать. Дотторе раздражался от того, как собственные руки тряслись и дрожали так, будто вовсе не принадлежат ему. Но он облегченно выдохнул, когда смог с ними совладать и наполнить шприц. Руки как по наитию скидывают очередную пустую ампулу в верхний ящик, в который навряд ли кто-то и когда-то залезет. Он сжимает ладонь в кулак, напрягая руку, в попытке найти вену, а после старается аккуратно воткнуть иглу в нее. Рука вновь дрогнула, входя в вену криво, из-за чего постепенно на этом месте образовывается синяк. Предвестник шипит от неприятной боли, откидывая шприц на заваленный всяким барахлом стол и беря оттуда же ватку, которую прикладывает к повреждённому месту, а сам откидывается спиной в кресло. Он набирает воздух сквозь зубы, а затем тихо выдыхает и замирает, закрыв глаза. Прошла минут, две, пять – он все еще неподвижен. Проходит десять минут, после пятнадцать, а он лишь тяжко дышит до тех пор, пока не слышит постукивание чьих-то каблуков в коридоре. Идет быстро, но легко, оттого почти бесшумно. Дотторе лениво отрывает взгляд от одной точки, выбрасывает окровавленную ватку в помойное ведро возле стола, туда же закидывает шприц, задвигая ведро под стол. Он слышит, как массивная дверь с трудом открывается из-за своей тяжести или может из-за того, что пришедшему не хватает сил, и опускает рукав рубашки обратно, застёгивая его. И вот металлическая дверь звонко захлопывается, а стройная и высокая фигура грациозно, но испугано отскакивает от нее. Доктор разворачивается в кресле к нему. В его глазах плывет, но даже так он узнает в этих приближающихся к нему пятнах силуэт Дельца. Панталоне быстро и элегантно, подобно лани, устремляется к второму предвестнику. Он ставит стройную ногу, обтянутую плотной тканью брюк на край кресла промеж чужих ног, а обычно бледная рука, прикрытая рукавом тонкой и дорогой шелковой рубашки и перчаткой из какой-то не менее дорогой и тонкой эластичной ткани, хватает ремень портупеи, плотно прижатый к груди и шее Дотторе, и притягивает его к себе. Ему приходится задрать голову и приподняться, чтобы разглядеть в аметистовый глазах неудовлетворенность и злость перемешанную с печалью, вызванные предположительно от раздумий о своем бедном прошлом, а затем принять пылких и страстный, слегка агрессивный поцелуй. Девятый предвестник всегда был жаден, особенно до поцелуев Доктора, что тот не мог не отвечать на них, прижимая дрожащую руку к выразительному и аккуратному бедру. Но как только длинные пальцы прикасаются к воротнику рубашки, желая расстегнуть портупею и хотя бы пару пуговиц, Дотторе хватает Дельца за слегка обнаженные и холодные запястья, обжигая своими горячими руками. Он молчит, а пойманный даже не вырывается. – Дотторе, мы вместе уже два года, но ты почти не говоришь со мной и по-прежнему отказываешься от секса, – печально подмечает Лоне отстранённость любимого. А он молчит. Он не в силах даже поднять на него глаза. Он судорожно сжимает его запястья крепче, на что девятый предвестник задушено вздыхает от боли. Панталоне чувствует, как трясутся руки второго. – Пожалуйста, поговори со мной, – обеспокоено просит он. – Хотя бы в глаза мне посмотри. – Ты не захочешь, – тихо, почти шепотом, и холодно наконец ответил Доктор, так и не подняв взгляда на него. – О чем ты? – таким же полушепотом изумленно спрашивает Делец. – Ты не захочешь иметь со мной ничего общего.. – Дотторе, пожалуйста, скажи, что случилось? Дотторе отпустил его руки, но взглядом по-прежнему прожигал пол. Панталоне снял свои перчатки и отбросил их на стол, а обнаженными руками прикоснулся к лицу предвестника, приподнимая его голову и обращая его взгляд на себя. Доктор не может плакать уже давно, скорее, он никогда не мог, но по его глазам было видно, что он о многом сожалеет, он смотрит так, будто просит прощения, но все также молчит. Холод рук его любви на его лице всегда успокаивал и давал прийти в себя. – Прошу, скажи.. – прошептал Лоне. – Я не могу, – даже не прошептал, почти беззвучно отрывал рот. – Дорогой, – обратился он к нему, поглаживая его теплые щеки, – я люблю тебя любым, со всеми твоими страхами и тайнами, с недостатками и превосходствами. Я люблю именно тебя, Дотторе, мне не нужен никто другой. Даже если мне не по нраву то, что ты скрываешь долгие годы, я все равно не перестану любить тебя и восхищаться тобой, – успокаивающе и любовно шептал ему Панталоне, чего обычно себе не позволял, просто потому что не любил признавать человека на словах, за него всегда говорили его прикосновения, но сейчас Доктору были необходимы именно эти слова. Дотторе молча убрал его руки со своего лица и скинул его ногу с кресла, отвернувшись от него к столу. Лоне стоял на месте и даже не пытался взглянуть на то, что собирался тот делать, позволяя ему самому настроиться на это. Он медленно расстегивал рукав рубашки, после обнажая руку по самый локоть и неопределенным мычанием подозвал любимого. Панталоне подошел ближе и тихо и печально вздохнул, видя исколотую руку. Кладя руку на его плечо и привлекая этим его внимание, Делец ласково улыбнулся ему. Доктор посмотрел на него карминовыми глазами полными непонимания, после его взгляд медленно опустился на правую руку девятого предвестника, которую он стремительно избавлял от шелкового рукава. Когда бледная и тонкая рука прижалась к его левой, второй предвестник заметил, что к запястью этой самой бледной руки прижимается два слегка влажных круга. – Никотиновые пластыри? – подняв голову, изумленно спросил Доктор. Панталоне лишь кивнул, продолжая улыбаться. Впервые за последнее время Дотторе позволил себе улыбнуться самой искренней улыбкой, какой он мог, такой глупой, которая свойственна только ему. Впервые он позволяет себе вцепиться рукой в воротник Дельца и притянуть его к себе, целуя и покусывая сначала пухлые губы Панталоне, а затем переходя к его длинной и чувствительной шее, избавляя его от такой дорогой, но абсолютно не нужной сейчас ткани. Отныне они делят зависимость (любовь) на двоих..