Девочка с флейтой

      Трубецкой заглянул в полицейский участок к семи вечера. Пожарский к этому времени разобрал архив дела Духовика и подготовил все фотографии жертв, прикрепив их на пробковую доску, где уже висела карта. Каждую фотографию на место убийства жертвы. Доску, на которой он группировал подозреваемых и свидетелей, он откатил вглубь.       Едва Трубецкой появился, Пожарский провел его в хранилище вещдоков. Выложил на столик запечатанные флейты, найденные у каждой из жертв, и смотрел за тем, как по мере того, как Трубецкой поднимает один запечатанный вещдок за другим, краска сходит с его лица. - Что скажете, Александр Власович? - Поинтересовался Глеб Георгиевич. - Узнали хотя бы одну? - Да, - глухо отозвался Трубецкой.       Это был голос старика из легенд, которого соседи заколотили после смерти в его же доме. Это был голос живого трупа. - Все... Они все принадлежат школе... Это крах... Теперь нас закроют. - Нельзя исключать, - согласился Пожарский, жестом приглашая свидетеля покинуть хранилище и следовать за ним.       Заперев помещение с уликами, Пожарский провел белого как полотно зама учебной частью в свой кабинет. - Как давно Леонтий Матвеевич Гальпирин работает у вас? - Задал вопрос он.       Даты убийств были записаны у него в блокноте. На карте и фотографиях они ни к чему. У другой стены шелестел газетами молоденький констебль Иванов, добросоветсно перебирая газеты и вырезая из них статьи Борохтянова. - Да... Где-то с полгода, - пробормотал Александр Власович, смотрящий на молодого полисмена что кролик на змею. - Откуда он вообще взялся, где его нашли? - Продолжил допрос Пожарский. - Кажется, госпоже Добросклонской его рекомендовал очень высоко поставленный человек, - припомнил Александр Власович. - Барон фон Эверт-Колокольцев. Да, точно Иннокентий Викторович фон Эверт-Колокольцев. Единственный наследник баснословного состояния, финансирует детские приюты, учредил агентство по усыновлению. Обязал все частные школы брать на обязательное обучение одного-двух учеников из бедных семей. Когда пришла его рекомендация, мы были обязаны его взять.       Пожарский открыл свой блокнот, бегло проверил дату первого убийства. - Получается, на момент найма Гальпирина за рекомендацией фон Эверт-Колокольцева, вы уже работали в школе?       Александр Власович отрицательно покачал головой. - Нет. Это я так, по привычке сказал. Столько времени уже тружусь, что кажется, что чуть ли не всю жизнь. Но Гальпирина я хорошо запомнил. Мы с ним в один день пришли на должность заместителя директора. Я запомнил, потому что пока ждали собеседования, говорили. Он мне рассказал о музыке столько, сколько я за всю свою жизнь не слышал. На меня как озарение сошло: вот как играть-то надо! Я себя таким профаном тогда почувствовал. Даже подумывал, а не уйти ли? Ясно ведь, кого возьмут. Но меня вызвали первым, я сыграл, ответил на вопросы. Уходить собирался, до дверей дошел, и тут из кабинета такое донеслось! Как будто с десяток мартовских котов резали в подворотне. Я даже оглянулся, уж не брежу ли я? Решил ждать. Ну не мог человек столько знающий о музыке так бездарно играть, таких петухов пускать. Однако, оттуда вышел Гальпирин. Уж не помню, что ему сказал, он сам не свой был. Перенервничал может... Но в заместителем стал я, а его учителем взяли. Вот только работал он все больше на выезде. Если честно, и хорошо, для имиджа школы оно так целее.       Пожарский с минуту посидел задумчиво, обкатывая в голове новое имя. Барон фон Эверт-Колокольцев. Должно быть очень влиятельная московская знать. Зря он так мало посещал светских раутов в родном Питере. Может быть не сидел бы сейчас и не ждал от моря погоды. - Вы помните, где и с кем работал Гальпирин на момент 26 июля прошлого года? - Поинтересовался он. - Знаю. В Сергиевом Посаде. Ему как раз досталась одна из тех учениц, которая училась за счет школы по обязательству барона.       "А ведь я считал его слишком импульсивным", хмуро подумал Пожарский. - Ему нравилось работать в школе? - Поинтересовался генерал уголовного сыска, хотя этот вопрос можно было и не задавать. - Честно говоря не знаю, - развел руками Александр Власович. - Человек настроения. Говорил, вроде бы, что нравилось. Расхваливал учениц, да они у него и правда все как на подбор талантливые оказывались. Даже совсем бездарные, без зачатков музыкального слуха, те что из одного "хочу" приходили, и те раскрывались. Есть чем гордиться, как по мне. Не знаю. Я бы гордился. С другой стороны.. видел я как-то, как он флейту через весь класс запустил. Но значения не придал. Разозлился человек, вдохновение ушло, решил не трогать. - Ясно, - кивнул Пожарский. - Спасибо за сотрудничество, Александр Власович. Я запрошу у вас документы всех учениц Гальпирина и попрошу не делать из этого шума. Если Гальпирин захочет взять ученицу, дайте под мою ответственность.       Трубецкой понятливо кивнул, хотя выражение лица у него было отсутствующие. Известие, что школу могут закрыть давило на него, похоже, значительно больше, чем факты, свидетельствующие против коллеги. - Я пришлю их вам курьером. - Пробормотал он, поднимаясь. - Благодарю.       Мысленно Пожарский переключился уже на нового фигуранта. Барон фон Эверт-Колокольцев, наследник большого состояния, покровитель сирых и убогих. Такие подчёркнуто идеальные люди всегда вызывали у князя подозрения. В ангелов прагматик-Пожарский не верил. - Иванов, - окликнул он констебля. - Кончай с этим и займись Колокольчиковым. Чтобы сегодня к концу дня сведения были у меня на столе. - Есть, шеф! - Подскочил бойкий констебль и умчался.       Пожарский же откинулся в кресле, сложил руки в молитвенном жесте, как делал всегда, когда глубоко задумывался. Фон Эверт-Колокольцев и Гальпирин. Что их связывает кроме рекомендации этого самого Колокольцева?       Рассудив, что пока Иванов ищет иголку в стоге снега, целесообразно заняться чем-то более ощутимым, Пожарский выбрал Гальпирина. Фон Эверт Колокольцев, со слов Трубецкого покровитель сирот. Что ж, значит, следует отправить запрос на получение личного дела и дела об усыновлении во все московские приюты, пансионаты и агентства по усыновлению.       Получив в течение получаса вместе с делами учениц Гальпирина и его резюме, где значилась дата рождения, Глеб Георгиевич прикинул примерные года, в течение которых он мог жить в приюте и, если повезло, его могли усыновить. Решив рассмотреть дела учениц и сопоставить их с убитыми потом, Глеб Геогиевич прихватил резюме предполагаемого убийцы и направился в комнату, где теперь, помимо телеграфа находился еще и телефон.       Проведя более трех часов между двумя чудами техники, Пожарский выяснил.. абсолютное ничего. Ни в одном из действующих приютов Москвы на запрашиваемый период Леонтий Матвеевич Гальпирин воспитанником не числится. И не одно агентство не проводило процедуру его усыновления.       Значит, оставалось не так много вариантов. Точнее, только два. Вариант первый: запросить в государственной базе список расформированных по самым разным причинам приютов и поискать среди их списков нужное имя. Или же рассматривать версию, что юный Гальпирин жил на улице, и тогда выходить на городового Хитровки, где правила совсем другие. И цены тоже.       Пожарский решил в начале проработать первую версию. В конце концов, он довольно удачлив, авось и не придется связываться с Хитровкой. Вздохнув и поборов идиотское желание постучать по дереву и чертыхнуться на удачу, Глеб Георгиевич телеграфировал полицейский запрос в государственную базу.       Едва получив телеграфный ответ, Пожарский понял, что ночевка в участке войдет у него в привычку на ближайший месяц как минимум. Вот только есть у него месяц этот, прежде чем Духовик шлепнет кого-то еще?       Из размышления вырвал испуганный вздох молодого констебля Иванова. Он стоял перед столом начальника, держа с три десятка личных дел Ираклиев Вадимовичей Колокольчиковых, зарегистрированных по Москве и области, смотрел на дела учениц Гальпирина и пробковую доску с картой убийств и фотографиями жертв и выглядел так, будто вот-вот упадет в обморок. - Ш-шеф, - пробормотал молодой человек. - В-вы же нашли самого Духовика! Мы можем провести арест!       Пожарскому на миг пришло в голову, что именно так мог выглядеть молодой Эраст Петрович, стоя перед Бриллингом и глядя на него так, будто тот только что покорил Эверест. - Не можем, - отрезал Пожарский, садясь за стол и показывая констеблю на стул рядом, садись, мол, работать надо. - Но почему? - Взволнованно воскликнул констебль, едва не обрушив бумаги. - Потому, что если этот самый Гальпирин-Духовик не законченный кретин, то он уже уехал из дома казначея. И мы понятия не имеем, где его искать. Это раз. Трубецкой, что приходил опознавать вещдоки, упоминал некое новое лицо в деле. Барона фон Эверт-Колокольцева. Чёрт знает, кто это, но судя по тому, как ловко он всеми крутит, человек богатый и со связями. Он может быть покровителем этого нашего Духовика. Это два. Наконец, Гальпирин может оказаться лишь пешкой в куда более крупном деле, и если мы поторопимся, то посадим одного исполнителя, и через какое-то время наймут другого. Будет не Духовик, а какой-нибудь Пуховик. Это три. Я удовлетворил ваше любопытство, Иванов? Тогда берите стул и садитесь, чёрт вас побери. У нас работы поле не пахано!       Констебль, смотрящий на своего начальника, как на восьмое чудо света, схватил стул, опрокинул-таки бумаги, под чертыхания сильно помрачневшего шефа, кинулся их собирать, одновременно варить крепкий кофе и принимать с десяток увесистых коробок со списками и делами расформированных и обанкротившихся московских приютов.       Небо за окном медленно, но верно светлело.