буду рядом.

— Если ты его гипнотизируешь, то он не заговорит, я его лично летом выбивал во дворе, — хрипло ржет Кащей, а потом задумчиво проводит взглядом по темным узорами, обрамленного бордовыми краями, ковра. — Да и до этого он бы с тобой не стал говорить, если честно. Вова забавно морщится, ведет голыми, островатыми плечами. Загогулины на ковре не перестают казаться кровяными разводами, сколько бы он на него ни смотрел. От теплого желтого света ночника, услужливо появившегося подле кровати, восприятие искажалось. Они уже не казались настолько противными, но приятного от них было мало. Диван, маленький для двоих взрослых мужиков, совсем немного противно скрипит и Суворов медленно поворачивается к Паше, язык так и поворачивался назвать его таким ласковым «Пашка», но Суворов торжественно клялся не называть его так, три пальца на рабочей руке все таки жаль. Тот приподнялся на локте, глядя заполненной зрачком от приглушенного света зеленой радужкой. Отчего Володе хочется сравнить чужие ресницы ровно так же, как и девичьи, слишком большие. Даже у Наташки не такие! — Вов, совсем не отпускает или что такое? – Кащей звучит чуть-чуть скрипуче, но все та же хрипотца проскальзывает в его голосе. Он наклоняется ближе, совсем осторожно касаясь шершавыми губами теплой суворовой щеки. В прикосновение нет ничего такого даже, но отчего-то смущение пятнами идет вниз по шее, почти не алея щеками, и Павел проводит сухими губами по челюсти, привлекая внимание от мерзотных воспоминаний к себе. Володя медленно выдыхает, заметно расслабляясь когда чувствует вес на своем плече. Пашины пальцы кажутся обжигающе-холодными. Они скользят по разгоряченной коже, огрубевшие подушечки обводят острые ключицы, v-образную кость точно по середине, ведут ниже, метко очерчивают намечанные кубики мышц под кожей. Вове кажется, что у него на загривке шевелятся волосы. Он наблюдает сквозь чуть прикрытые веками глазами как рука родного медленно и тягуче двигается вверх-вниз, обводит вокруг пупка, но не спускается ниже. Его собственные пальцы левой руки осторожно зарываются в короткие, но все же немного жёсткие кудряшки на затылке, просто оставаясь там, не сжимая и не давя. Вова оправдывает себя тем, что так удобнее. Суворов не до конца разбирает, но от доверительного шепота, мягких-мягких поцелуев за ухом, теплого света ночника и прелестно контрастирующих поглаживаний совершенно точно клонит в сон. Кащей приподнимает уголки рта в едва заметной улыбке и оставляет широкую ладонь на хрупких ребрах Вовы, тыкаясь носом в его ямочку за ухом. Чудесный у него всё же Володя, самый лучший. Сопение успокаивает. Хотя бы Суворов мог засыпать в этой пропащей квартире с Пашей на диване, который пора бы выбросить на помойку, но денег нет особо, а на полу спать больная спина не тянет. Ниче, поютятся как-то осторожно. Им, в конце-концов, не привыкать. — Говорил же, плохая идея — со мной связаться. – Кащей говорит совсем тихо, боясь спугнуть нашедший на Вову сон, обещал ведь хранить и беречь его как зеницу ока.