Спрошу сам

Окунаю перо в капилляры И пишу дорогими чернилами Судьбы авторские экземпляры, С каждой строчкой прощаясь с силами. Не Есенин, метафорически Я кровавый почерк освоил. Не бывает эпох героических, Но всегда все рискуют собою.       — Михаил, в некоторых источниках встречается информация, что вы закодировались, чтобы работать над предыдущим альбомом. Скажите, а сейчас вы будете использовать тот же метод?       — Да прямо его спросите, что стесняетесь? Горшок, ты сегодня трезвый или под мухой? Только бухаешь или пожёстче методы стал применять? Как твоя группа? Способны тебя контролировать или им самим уже помощь нужна? Для вдохновения употребляешь или для удовольствия? Артисту всё можно или есть рамки? И, самое главное, музыка для тебя тоже наркотик?       — Я понял, что надо переходить к трезвому образу жизни. Но гастроли, всё это тянет… В общем, нездоровая там история. Пора осесть, меньше кочевать. А, ну, методы, если такой… Вот в анонимных алкоголиков я не верю, это почти, как секта. А человек, он ведь должен сам, понимаешь, самостоятельно для себя вывод сделать, куда ему двигаться. И я, мы все, вот и Саша теперь с нами. Мы осознаём, что нужно ещё научиться так жить. Если привык к другому, тяжело.       — Михаил Юрьевич, вы планируете посвятить свою жизнь театру? Или это разовый проект?       — О, хорошая тема. Горшок, что же ты не поступал в своё время на актёрский, раз за кулисы тянет? Училище в восемнадцать окончил, попыток предпринять можно было уйму. Или везде тянет самоучкой быть? И почему стандартная форма выступлений? Захотелось среди актрис потусоваться?       — Театр — это совсем другая дисциплина. Но у нас ведь не просто, вроде такого скучного, где только по программке можно сюжет понять. Это зонг-опера, понимаешь, зонги. Не монологи «подай-принеси». Песни. Будет моя, наша, музыка. Мы вот всей группой… И брат мой даже немного. Там нужно разное предусмотреть. Вот будет два альбома минимум. А потом… Ведь расти же надо, правда же, вот развитие, оно идёт. Иначе неинтересно.       — Михаил, здравствуйте, а когда мы увидим саму постановку на сцене? Все будут играть какие-то роли или выступят в качестве музыкантов?       — Точно, Горшок, сколько народ ждать будет твой бенефис? Как по пословице, три года? Аккурат к началу тринадцатого? Кого первым оприходуешь: Пашу или Поручика? А потом до пенсии с этой программой или через пару показов надоест? И, кстати, в театре надо слова запоминать и подчиняться режиссёру. Потянешь, Горшок, мир диктатуры?       — У нас уже идёт работа над второй частью. Параллельно подготовка… Ведь там же режиссёр нужен. Вот у него свой взгляд. Он видит суть, весь материал. Ещё, конечно, сейчас вкладываться надо в сроки, серьёзно прорабатывать персонаж. Нет такого, что свернул куда-то. Нужно по деталям следить, чтобы роль вышла. А мы, да, все. Все будут на сцене.       — Скажите, Михаил, а уход Андрея Князева что-то изменил в стиле группы? И…       — Ничего. Человек захотел, так и сделал по-своему. Не участвовал, не ждал. Ему хотелось постоянно… Ну, как в болоте, в общем. Это ведь неправильно. Мы сколько лет на сцене… Нам меняться, удивлять… Иначе хуже попсы получаешься. Они хоть по прихоти продюсера. А ты сам за бабло продаёшься. Подстраиваешься под заказчика. А надо наоборот публику за собой вести.       — Что, Горшок, даже вопрос не дослушал, чтобы я не влез? А на сколько вы договаривались с Князевым сделать перерыв в совместной деятельности? Эти сроки не сорвались? У него жизнь законсервировалась и не течёт, как у других людей? А подстраиваться под тебя полностью — это продаться, или такое рабство соответствует свободе? Устраивает теперь, когда второй солист на месте стоит и не нужно выделять ему пространство для манёвров? Куда ведёшь своих поклонников конкретно ты? Травить своего друга? Или для него не только в группе места нет, но и рядом с тобой? Плохо героев прорабатывал твой бывший соавтор, да, Мих? ------------------------------------------------------       — Миха, я с тобой скоро четвёртый раз закурю, а мне с моими связками, как ты знаешь, нельзя. Вот на фига такой цирк было устраивать? Сохранять в себе молодость духа — это, конечно, хорошо. Но ночной переезд в забитом плацкарте? Название «Арктика» понравилось? А если мы теперь с какой-нибудь простудой свалимся? Полвагона кашляло.       — Страх заболеть как-то не помешал тебе трепаться с тем активным архитектором-разоблачителем. «Ньютона не существует, это на самом деле Гаусс. Пятьсот лет назад Гибралтарского пролива не было. Тунгусский метеорит — это плазмоид Теслы, от последствий которого нас чудом спасли. Ведьмы — это бывшие жёны, которые состарились и надоели, и их сжигали, чтобы не разводиться.»       — Повезло мне, что он не полез в дебри истории, да, Мих? А то бы выгружались в Вышнем Волочке или сразу в Твери. Я почти смирился с таким исходом. Прикидывал, как сумки быстрее забрать.       — А чего ты его сразу не послал, Андрюх?       — Ревнуешь, что не на твоей лекции два часа просидел? Так нам обоим помолчать после концерта было нужно. Даже лучше, что ему собеседник в качестве мебели сгодился. А его устраивало, как я внимательно слушаю.       — Да такую чушь и спьяну не придумаешь. Присел он тебе на уши и погнал.       — Как будто бы новые для меня ощущения. Ещё и тёзка твой. И фамилия на «Го» начинается.       — П....., смешно, Андрей. Я нормальную литературу изучаю, а не выжимки из репортажей Рен-ТВ. А тебе, я понимаю, без разницы, что не читать.       — Не обижайся, я просто, словно в матрице, оказался. Две дочки ещё у него.       — Так, значит, и на тебя похож. Очень вдохновенно чушь порол. И глаза у него не карие. А божественный след инопланетян, которые пожертвовали собой ради спасения человечества, это вообще твоя вотч…       — Поругаться хочешь? Я до утра и не спал в итоге почти. Мне мужик с соседней полки прямо в ухо храпел. Как только я отошёл от монитора, пришлось сидя ехать.       — Мог поменяться со мной.       — На верхнюю боковушку, Мих? Спасибо, я пас. Внизу воздуха больше. Страдай от своих гениальных идей сам.       — Кстати, про воздух. А кто на нашу пресс-конференцию сразу после своего отделения от группы пришёл и сорвал её?       — Ну мне вообще-то до сих пор стыдно.       — Правда, что ли?       — Нет, конечно. Малёхо обиделся на ваши наезды и решил встретиться лицом к лицу. Знаешь, когда ты чуть не разбился перед первым же концертом, понятие страха немного видоизменяется.       — Тринадцать лет поражаюсь, что тебя тогда охрана не скрутила. А наоборот не давала никому микрофон отобрать.       — Просто они мои личные фанаты оказались. Прикинь, и такие бывают. Сам в шоке.       — Князев, что ты им насочинял?       — «Любовь негодяя». Я серьёзно, Мих. Старший смены вообще к будущей жене через ломтик хлеба подкатил. Пообещал, если что, двери заблокировать.       — Обязательно было скандал устроить?       — Миллионный раз говорю, что нет. Я не подумал, как это будет выглядеть. Не хотел взрыва эмоций и повторения спора о писателях в прямом эфире. Но это был единственный способ до тебя достучаться. Или мне надо было Ренегата, которого ты мне заменой взял, упрашивать ради очной ставки?       — И нормально бы всё прошло. А не как в итоге. Мы годами выстраивали имидж серьёзных людей, и всё опять скатилось к скандальной группе. Ты бы ещё драться полез.       — Если бы я был настроен на драку, то хотя бы пацанов своих захватил. По крайней мере, Диму и Каспера.       — Через Яшу бы задал вопросы. Или лично хотел ответ получить?       — Чтобы отвечать на вопросы, надо их сначала услышать. Задолбался я получать, и совсем не ответы.       — Вот я и думаю, что ты сперва собирался на жалость давить. Блудный сын явился с покаянием. И заодно лицом поторговать. Но что-то пошло не так.       — Миха, мне и сейчас Агата периодически говорит, что график два через два включает выходные, а не чередование концертов в разных группах.       — У нас по три выступления в месяц. Это немного.       — А у меня к ним ещё и по два-три собственных каждые выходные.       — Поэтому на сам-знаешь-кого ты так ни разу ещё и не выбрался? Может, в октябре? Будет с Лёшкой и симфоническим оркестром.       — Не могу, я, Мих. Слишком тяжело.       — Не усердствует там Реник. На бисе, да, отрывается в твоё отсутствие, но там пару песен всего. А хочешь, можешь и ты выйти на сцену.       — В Тодде? Сразу нет. И не из-за Сани.       — А почему? Роди хоть одну вменяемую причину.       — Не могу одну выбрать. Давай десять назову. Во-первых, я хочу видеть свою семью. Во-вторых, я пишу песни на две группы. Ренегат классно аранжирует, но своим самобичеванием иногда раздражает. Нравится выбрасывать своё же, я ему не сторож.       — Ты сам бракуешь основную массу его текстов. И музыку для нашей группы большей частью пишу я.       — Мих, я не закончил. Пятьдесят пять, ну максимум шестьдесят пять процентов чисто твоей музыки. Ещё до десяти в лучшие моменты Леонтьева. Остальная моя. А моих текстов всегда от девяноста и выше. В-третьих, я рисую экраны, опять же на две группы.       — Можно было нанять кого-нибудь. Ты сам на себя…       — Мне это нравится. Просто тоже съедает достаточно времени.       — Тогда не катит как аргумент.       — В-сколько-там-их, я запутался. Да, б…., Мих, как ты не понимаешь? Я не хочу видеть, как ты умираешь. Не могу.       — Но это же не по-настоящему. Актёрская игра.       — Мало там игры. Ты же мне показывал вначале, а потом психовал, когда я сказал, что ещё один спойлер, и я опять сматываю удочки.       — Получается, что ты не выделывался, а хотел реально бросить меня, Андрюха? Чтобы я дальше один за двоих? И за короля, и за шута, и за лесника, и за охотника? А ты свою романтическо-фантастическую линию гнуть. Зашибись, придумал.       — Нет, Миха. Это ты с пятнадцати лет мне рассказывал, как буду один за двоих я. Как самому продвигать наш мир, оберегать его наследие, развивать. Говорить, вспоминать, жить. Без твоего материального присутствия для остальных. Охранником и защитником.       — И как бы ты интересно усидел на двух стульях? Распустил своих и соорудил мне личный мавзолей?       — На двух? Легко. Мы уже который год это проворачиваем.       — Я не совмещаю.       — Мих, считай, что у тебя есть свой акустический в двух частях. Нумерация возобновилась со следующего.       — Мой, значит? Музыканты на Арбате в течение десяти минут спели сначала «Со скалы», а потом «Куклу колдуна», потому что, ну всё равно же придётся.       — И «Ничего на свете лучше нету» и зверевскую «До скорой встречи». И…       — Не части, Андрей. Это твоя музыка.       — Теперь в чём проблема, Миха?       — А зачем ты остаёшься в нашей группе? Искусственно делишь репертуар на две части. Не ошалел ещё от раздвоения?       — Что, Миша, теперь сам меня погонишь? А я наловчился уже маневрировать со стульями. Сейчас в моей жизни их штук тридцать. Тридцать, с…, штук, неприкрученных к полу стульев в гастрольном автобусе с убитой печкой.       — И причём здесь я?       — Есть круг людей, мнению которых я доверяю. И я не готов потерять ни одного из своих близких. Меня устраивает моя группа, моя семья и ты.       — А наша группа? Мы все…       — Мих, то, что я слушаю от тебя, я не буду слушать больше ни от кого из них. Если бы тебя не было, в моей жизни остались бы только одни музыканты. Те, кого я выбрал сам.       — Но спел же ты на Арбате «Лесника».       — Парень сам просил подсказать второй куплет. Сработала многолетняя привычка.       — Я лет семь уже ничего не путаю.       — А до этого двадцать?       — А если я, Андрюха, попрошу тебя определиться с единственным стулом?       — У меня есть аналогичное право. Кому из нас, Миха, будет сложнее? Сколько Саня остывал после моего возвращения? Вы, наверное, ящик сигарет скурили, пока он смирился с понижением в только что полученном звании.       — Ну а неприкрученные и печка?       — Ни отдохнуть, ни погреться. Я живу, как жонглёр на пороховой бочке. До первой искры.       — Тогда почему ты всё-таки в группе, если так мучаешься?       — Мих, я бы мучился, если бы ушёл. У меня есть отдушина, которую я построил сам. Моё тепло, в которое я всегда могу прийти, если начну коченеть. А в этом автобусе ты. И тоже стоишь в холоде посреди этих дурацких стульев. А сидящие пассажиры из других тёплых маршруток говорят, какие у нас толстые ж….       — И? Объяснять обычными словами ты не умеешь. Может, тогда сразу в песне?       — Всем всегда виднее. И как мы косячим, и что недодали, и как наживаемся на других, и насколько лёгкая у нас работа. С кем, где и когда. На тарифе Эконом или в метро?       — Так мы же уже в автобусе, Князев.       — Мих, этот фантастический автобус — просто наша общая жизнь. Так сложилось. Может, мы могли бы вести себя по-другому, и нам достался бы более комфортабельный транспорт. Но я рад тому, что есть. Лучше не бывает.