Пионы и О́ни

Где-то далеко, едва слышно, размеренно капала вода. Кап-кап-кап. Этот неуловимый звук сводил Киоши с ума — проведя взаперти, в темноте и одиночестве несколько дней, она могла слушать только стук капель по камню. Её единственная молчаливая компания — огромный чёрный кот дремал на выступе узкого окна-бойницы. Девушка не помнила точно, когда он пришёл, может, на второй или третий день, привлечённый запахом скромного нетронутого ужина. Глядя в его насмешливые жёлтые глаза, слишком разумные для обычного животного, Киоши не сомневалась, что навестил её никто иной, как бакэнэко. Свернувшись клубочком на отсыревшей подстилке из соломы, она вспоминала — единственная роскошь, доступная в таком месте. Широ, вне себя от ярости и горя, запер сестру в темнице и приставил к двери охрану. Киоши подозревала, что за свою сохраненную жизнь ей стоит благодарить Симуру, жену брата. Не услышь Широ от неё нежных, вдумчивых слов, то Киоши вряд ли бы дожила до следующего рассвета. Раз в день прислуга, каждый раз разная, приносила немного риса, воду и выносили ночное ведро, однажды принесли тёплое влажное полотенце, чтобы молодая госпожа могла протереть грязное, замёрзшее тело — Широ выволок её из спальни в одном окровавленном дзюбане и, похоже, распорядился, чтобы одеяло пленнице не выдавали. Прикрыв глаза, Киоши коснулась стены — чуть тёплая, влажная и шершавая. Она сглотнула, вспомнив обжигающую кровь матери на своей коже и безучастный взгляд Рёмена, провожающий их с братом. Понимала, что он не должен влезать во внутренние дела их клана, особенно между главой и младшей сестрой, но всё равно чувствовала лёгкую обиду, что он не заступился за неё, не пришёл навестить. Киоши тихо вздохнула, крепче сжимая сухие зудящие веки — она так и не смогла заплакать. Она понимала, что сделала, сердце её стонало от боли и скорби, казалось, все кости внутри сломали в одно мгновение, но слёзы так и не пришли, они настаивались внутри, подобно едкому яду, и травили душу. Поэтому, едва оказавшись взаперти, она оторвала подол ночного платья, пропитанный кровью матери, и запретила себе думать о том, что сделала. Ей было холодно и одиноко, лишь злоба, тихая и колючая, слабо тлеющая в груди, согревала и не давала сойти с ума. Как же ей надоело быть слабой, надоело, что любой, кроме неё самой, мог распоряжаться её жизнью и судьбой. Она невольно вспомнила Вэйдуна, отца и дядю Гэнзо — своими руками Киоши заточила их в нечеловеческие условия, и по злой иронии в скором времени сама оказалась пленницей. Распахнув глаза, Киоши осмотрела свою бледную, почти светящуюся во мраке руку — под ногтями темнела грязь и кровь — и пообещала себе, что едва окажется на воле, освободит Вэйдуна, а дядя, которому она отрезала язык и выколола глаза, получит милосердную смерть. Что касается отца… — Госпожа, Вы не спите? — по ту сторону крепкой двери послышалась возня и скрежет ключа в скважине. Киоши, продолжая сидеть на полу, прикрыла глаза ладонью — горящий факел вошедшего слуги слепил с непривычки. — Госпожа, прошу, следуйте за мной. Глава желает Вас видеть. Поначалу идти было нелегко — замёрзшие ноги подгибались и не слушались, слуга безучастно наблюдал, как госпожа цепляется за стену, прежде чем сделать шаг к лестнице, ведущей наверх из тюрьмы. Полуобнажённая, с распущенными грязными волосами, Киоши кривила бледные искусанные губы, заставляя кровь бежать по деревянным мышцам. Слуга отвел её в еле тёплую баню, где предложил бадью горячей воды, душистое мыло и полоску мягкой ткани для мытья. Неплохо, но не купальня в горячих источниках, где Киоши могла бы согреть промёрзшее насквозь тело. Ей казалось, что кровь, как и проклятая энергия, колючими кристаллами застыла в венах и сейчас, оттаивая, приносила всему телу невыносимую боль. Отмытая, причёсанная, в простеньком зелёном кимоно, она поела немного риса и бульона с кусочками нежирного мяса, запивая тёплым вином. Вряд ли Широ простил её, но и приводить в порядок для простой аудиенции не стал бы, брат не из тех, кто боится запачкать руки, — если бы захотел поговорить с сестрой, то просто бы спустился к камерам, в холод и сырость, где запах немытых тел и отходов пропитывает за считанные мгновения. Разве вид Киоши в порванной одежде, грязной, голодной, с потухшим взором не обрадовал его? Значит, причина была другой. Девушка предполагала, что имя причине было Рёмен. Её провели по знакомым пустым коридорам, через узкие редкие окошки виднелось темное небо с низко висящими сизыми облаками — будет снегопад. Мать переодели в самое красивое кимоно, что у неё было — тёмно-красное, цвета венозной крови, символ клана Камо, расшитое золотой нитью. Лицо покрыли толстым слоем белил, как и рану на шее, но рваные края, хоть и стянутые тонкой нитью, всё равно выступали через краску, напоминая жуткую разверзнутую пасть чудовища. Некогда мягкие и нежные руки с кожей красивого медового оттенка посерели и, казалось, ссохлись. Киоши крепко сжала липкую от холодного пота ладонь в кулак, ту самую, что сотворила клинок и убила Имир. Через несколько дней, если погода позволит, тело матери заберут в храм, где монахи будут петь свои грустные молитвы, чтобы её душа присоединилась к предкам и охраняла их семью из загробной жизни. Девушка подняла голову, словно желала увидеть свинцовое небо сквозь потолок. — Сестра, — Широ, с посеревшим лицом, в траурных одеждах, медленной, ломаной походкой, словно больной старик, вошёл в зал для прощания. Киоши обратила на него молчаливый взгляд — они любили свою мать. Несмотря на то, что Имир не хотела становится женой Кио и ни разу за совместную жизнь она не получила ни капли нежности и ласки от него, не говоря уже об уважении, она искренне любила всех своих детей. Она проводила ночи рядом с заболевшим дитя, читала им сказки, учила девочек плести красивые и удобные косы, а мальчиков правильно ставить тетиву. Она выгораживала их перед мужем за мелкие провинности и зорко следила, чтобы мерзкий дядя Гэнзо не трогал племянниц. Он остановился рядом с сестрой, карими, совсем как у матери, глазами разглядывая неподвижное холодное тело перед ними. А затем размахнулся и ударил Киоши по лицу. Удар был так силён, что клацнули зубы, а щека загорелась, как от ожога. Сгорбившись, Киоши прижала ладонь к горячей коже и закусила губу — она понимала, почему он так сделал. Ей тоже хотелось навредить себе. Разорвать на части, снять кожу и бросить кости псам. — Довольна? — схватив сестру за плечо, Широ волоком подтащил её к трупу и швырнул вперёд. Вскрикнув, девушка, неловко выставив руки, завалилась на каменный алтарь, почти коснувшись носом платья матери. — Взгляни, что ты наделала! — тонкие пальцы крепко вцепились ей в волосы, заставляя поднять голову. Глава Камо за волосы, причиняя острую боль, потянул сестру за собой и заставил наклониться над бесстрастным лицом умершей. Киоши в ужасе всхлипнула, чувствуя, как сладковатый запах начинающегося разложения проникает в лёгкие, странной приятной горечью оседает на языке. — Ты убила её. Убила нашу мать. Бессердечное чудовище, ты этого добивалась? — Широ, пожалуйста! — закричала девушка, упираясь изо всех сил, чтобы не коснуться тела. — Пожалуйста, хватит. Он неожиданно отпустил её, и Киоши рухнула к его ногам ворохом тяжелой зелёной ткани и спутанных волос. Впившись в лицо пальцами, девушка завыла, белки глаз налились кровью. — Ты даже не можешь оплакать её, — тихо и устало произнес брат. — Ты плохое дитя и ужасная сестра. Ты даже не человек, Киоши. — Я не знала, что это она, Широ! Не знала, не знала. Я просто не хотела, чтобы Рёмену причинили вред. Ты хоть представляешь, чем это могло для нас обернуться? — девушка вскинула голову, отчаянно всматриваясь в лицо брата. — Да неужели? — Широ схватил её за запястье и, наклонившись, приложил дрожащую ладонь девушки к своей щеке. — Чувствуешь, сестра? Это кровь и плоть. Такая же, как у тебя. Её дали нам отец и мать. Грех за отца лежит на нас обоих, но мать… Ты убила ту, чьё чрево дало тебе жизнь. — Широ… — тихо заскулила Киоши, чувствуя стылый ужас, сковывающий ей внутренности и конечности. Она никогда прежде не видела столько безумного взгляда у брата. — И знаешь, этот твой Рёмен… Он не так силён и страшен, как ты мне писала, — горячо зашептал брат, стискивая пальцами ладонь девушки, всё ещё касающейся его лица. — Быть может, ты меня обманула? И твой мерзкий хитрый план — это перебить всех Камо и остаться здесь вдвоём со своим любовником? Что он сделает, если я велю казнить тебя? Или прямо сейчас я перережу твою милую шейку и буду наблюдать, как жизнь медленно уходит из твоих глаз? — Не будешь. Рёмен в тяжелом ламеллярном доспехе с ассиметричными наплечниками стоял во входной арке. Волосы у него были мокрые и падали на лоб, а на тёмных сапогах блестела влага. «Снег. Это растаявший снег», — подумала Киоши и сама удивилась подмеченной детали. Он куда-то уезжал? Это объясняет, почему он не пришёл к ней раньше. — Рёмен, — неохотно отпустив руку сестры, Широ выпрямился и расправил плечи. В росте он не уступал красноглазому мужчине, но телосложение было менее крупным и крепким. — У нас траур, оставь нас. — Я пришёл получить то, что мне обещано. Я и так слишком долго ждал и был снисходителен к вашему горю, хоть ваша мать нарушила договорённость и все правила гостеприимства. — Прояви хоть каплю сочувствия. Женщина, что родила меня, умерла. — А женщина, что убила её, находится подле тебя. И что с того? Почему меня должно это волновать? — Я всё покажу. Сегодня же. Две пары глаз — алые и раскосые, другие — карие и круглые, уставились на неё. Рёмен едва заметно улыбнулся. — Хорошо. Идём, Киоши, поможешь снять доспех. Имя её, произнесенное мужчиной, несёт в себе обещание боли и угрозы, страданий и крови. Оно пахнет смертью. И нежностью. Поднявшись на ноги и поправив складки кимоно, Киоши послушно последовала за ним, не оглянувшись на брата. Следуя за Рёменом по темному коридору, Киоши, съёжившись от сквозняков и напряжения, глубоко задумалась, смотря себе под ноги. Из девятерых Камо в живых остались лишь сама девушка, Широ и младшая сестра Сора, остальные мертвы, к гибели троих Киоши в разной степени приложила руку. Брат не настолько глуп, чтобы казнить её, ведь их осталось так мало. Нужно подождать, пока он перебесится, не даст безумию охватить себя, и придумать, что делать дальше. Быть может, ей стоит выйти замуж и… — Господин? Могу я спросить, где ты был? Он бросил на неё снисходительно-добродушный взгляд через плечо: — Объезжал окрестности. — Зачем? — Ты решила, что можешь меня допрашивать? — Рёмен, — выдохнула Киоши прежде, чем придумать правильный или хитрый ответ. Боль рвалась изнутри, воплотившись в слова. — Мне было очень плохо. Она не договорила «без тебя». Он не ответил. Приведя девушку в её комнату, Рёмен закрыл дверь и встал у столика, не смотря на неё. Киоши, прежде помогавшая с доспехом своему покойному мужу, с едва уловимым шорохом одежды подошла к мужчине со спины и принялась за завязки, соединяющие пластины между собой. Крепкие узлы с трудом поддавались тонким негнущимся пальцам. Сначала она сняла тяжёлые наплечники, покрытые тонким слоем металла, складывая их на столик, потом принялась за пластины на кирасе, защищающие живот и грудь. Рёмен молчаливо возвышался над ней, высокий и сильный, с крепкими руками и сильными ногами, в широкой груди билось сильное сердце. — Я искал подходящую деревню. Ритуал потребует жертв, пока не известно, людских или духов. Нужно быть готовым. — Хорошо. — Что он сделал? Ты плохо выглядишь. Киоши подняла голову — под «он» Рёмен подразумевал брата? Алые глаза горели злобой, но лицо было расслабленным. Мужчина перехватил кирасу, слишком тяжёлую для женщины, и поставил рядом с собой. Девушка посмотрела на его крупные руки и, всхлипнув, сделала шаг вперед и прижалась лбом к его груди. Горячая ладонь накрыла ей макушку. — Ничего такого. Просто запер, чтобы я могла подумать о том, что я сделала. — Она ведь не смогла бы меня убить. Зачем ты заслонила меня? — Господин, моя мать родом из варваров. Они учатся ездить на лошади раньше, чем ходить, и могут оторвать человеку конечность, настолько силён этот народ. Даже если бы она не убила тебя клинком, то лезвие могло быть отравлено. Взяв её за плечи, Рёмен отодвинул девушку от себя, но не отпустил. Толстые сильные пальцы отодвинули ворот кимоно и скользнули ниже, к ключице, где алел грубый шрам от саи — девушка сама залечила себе рану. — Ты ведь знала? — большим пальцем он грубо и больно надавил на отметину. — Знала, что это твоя мать? Киоши перехватила его руку за запястье: — Да. Я почувствовала её. И приняла решение, когда призвала клинок. — До сих пор не могу понять, ты настолько глупа или умна? — Может, всё вместе? — с нежной грустью произнесла Киоши. Вытянув руку, она ласково прикоснулась к его лицу, отчего мужчина прикрыл глаза. — Скоро ты не будешь так охотно ластиться ко мне, — насмешливо проговорил он, касаясь губами её холодных пальцев. — Почему? — Ритуал изменит меня. — Не важно. Я буду рядом, пока ты меня не прогонишь. — Определенно, ты глупа. Ей не дал ответить стук в дверь — пришедший слуга оповестил о мужчине в монашеском одеянии, появившемся перед воротами в сильный снегопад. — Это не Ураумэ, — Рёмен нахмурился. — Слишком рано. — Почему ты не доложил главе? — Монах желает встретиться с Вами, госпожа. Киоши бросила обеспокоенный взгляд на Рёмена — он благосклонно кивнул. — Проводи в малый зал и вели подать подогретый саке. Главу не беспокойте, я сама разберусь. Спрятав кисти в рукавах, Киоши встретила незнакомца — мужчина оказался хорош собой, высоким, с тонкими чертами и узкими глазами, чёрные, как смоль, волосы собраны в хвост. Он кутался в прохудившийся плащ, через который виднелось монашеское одеяние и изящные руки. Красивое лицо портил шрам на лбу. — Госпожа Камо, — он низко, выражая почтение, поклонился. — Рассказы о Вашей красоте оказались так же правдивы, как и то, что солнце всходит на востоке. Рёмен, стоящий в тени позади девушки, насмешливо фыркнул — настолько слова монаха оказались лживой лестью. Киоши сама знала, что не обладала красотой, которую мог восхвалять народ. — Благодарю. Однако я сомневаюсь, что ты проделал свой путь в такую непогоду только чтобы увидеть меня. — Верно, — монах тонко улыбнулся. — Я пришел помочь. — Помочь? С чем? — С переводом одного свитка. Насколько мне известно, — его темные и холодные, словно антрацит, глаза остановились на фигуре Рёмена. — Он написан на древнем языке, коим ваш покорный слуга владеет безупречно. Киоши подавила дрожь: — Откуда тебе известно о свитке? — Моя милая госпожа, за свою долгую жизнь я узнал много тайн и секретов. Я расскажу обо всем позже, если позволите. — И что ты хочешь за помощь? — нахмурившись, подал мрачный голос Рёмен. — Ничего. Мне просто любопытно, что у вас выйдет, — монах ещё раз поклонился. У Киоши возникло ощущение, что он насмехается над ними. — Можете звать меня Кэндзяку, и я обещаю сослужить вам хорошую службу.