fencing you

       Монотонный шум режется острым звоном и выкриком «Блять!», Олег вскидывает голову и сканирует зал: Трубарёв бьёт с силой сломанную шпагу о пол, как разъярённый бык пыхтит. Значит, громкий звук — это отскок сломанного клинка о дорожку. Олег не мигает, глядя тускло, слегка щурясь.       — Ты себя в руках держи, что за психи! — Прокопенко машет Денису кулаком. Отсутствие на прошлой тренировке сказывается — у Фёдора Ивановича к Трубарёву теперь особое отношение. Ничего нового. Олег смотрит на фигуру Разумовского — худую и вытянутую, горящую из-за пробивающихся сквозь серое небо лучей солнца из окна. Он выглядит, как лишний кусочек пазла, шестерёнкой без нужного ребра, квадратным третьим колесом — Олег не знает, откуда столько метафор всплывает. Короче, по-еблански неподходяще, вот и всё. Олег вскидывает брови, когда Серёжа смеётся над словами Гречкина, в голове уже его крестит. Кирилл — фигура несуразная и опасная, Олег не любит иметь с ним дел.       — Волков, чего застыл! — Прокопенко сегодня в странном нечитаемом расположении, то ли шуточен, то ли серьёзен. Олег вздрагивает. — До чемпионата России четыре месяца, нет времени просто так стоять. — Лет пять-семь назад Олег бы напрягся, может, даже испугался. Когда Прокопенко не в духе, зал пылает изнутри, искры летят, а шпаги ломаются по три штуки за раз. Серёжа оборачивается через плечо, и они глупо смотрят друг на друга пару секунд, прежде чем Олег отводит взгляд. Из открытого окна в зал задувает — ветер холодный и свежий, воздух влажный. Вздохнув поглубже, Олег жмурится и считает про себя до десяти, чтобы вернуться в настоящее. Олег заходит в тренерскую пару часов спустя. Домой ехать не хочется, непонятная необъятная тоска охватывает грудь, и справиться с ней Олегу всегда помогает компания тренеров. Будучи круглой сиротой, Волков ещё в детстве диким лопоухим щенком смотрел на Фёдора Ивановича — первую значимую большую мужскую фигуру в жизни. Обычная практика. У всех спортсменов тренеры становится семьей, когда те переходят в большой спорт, по-другому не может быть, вы или сродняетесь на всю жизнь, или ты вылетаешь с турнирной таблицы, как съеденная шахматная пешка в первый ход.       — Фёдор Иванович? — Олег деликатно стучится в дверь. — Можно?       — Заходи-заходи, Олег.       — Не отвлекаю?       — Ты? Да если бы даже захотел, не смог бы? Уж на тебя найду время всегда. Что такое, говори?       — Да я просто … — Олег мнётся, а это неестественное для него состояние. — Может быть вам помощь какая-то нужна? Прокопенко всё понимает сразу, его сначала беспокойные суженные глаза вдруг озаряются тёплым светом, но он молчит, несколько раз кивает и достаёт из небольшого советского деревянного сервиза — как только смог в его пронести в «Импульс»? — две белые чашки с золотой каёмочкой. Олег мягко садится в кресло и упорно молчит, щелкая пальцами. Тело ещё разгоряченное, хотя он принял душ в раздевалке. По кампусу бродят спортсмены, их отдалённые сглушенные голоса доносятся через стены: гимнастки, футболисты и хуй знает, кто ещё. Но в этом разлёте слушков и дозвонов обрывков фраз Олегу привычно и безопасно, пусть, одиночество — его родное и любимое место, знать, что вокруг тебя люди всё же приятно и мирно. Олег смотрит на тренера.       — О, Волков, ты как всегда здесь, здравствуй. — Без стука в кабинет шумно заходит Алла Игнатьевна, цокая высокими ботфортами. Она мимолётом чешет Олега за чёрные слегка влажные волосы, как маленького насупившегося ребёнка. — Что, загрустил?       — Не смущай его.       — А я что — смущаю? Олег меня знает, я только из добрых побуждений своих парней тыркаю. Знает ведь? — Олег кивает, улыбаясь. — Ну вот. Так что, почему ты не едешь отдыхать? Вечером спарринги будут, а мне нужно, чтобы у тебя были силы пахать два с половиной часа.       — Чего ты к человеку липнешь, тренировка только закончилась, дай ему остыть. — Прокопенко достаёт еще одну кружку, розовую с серым дельфином. — Лучше скажи мне, какие новости от Леонтьевой, она про Разумовского мне вчера что-то говорила, но я не понял ничего. Алла Игнатьевна закатывает глаза и собирает руки на груди, белый бант на блузке мнётся, запах её цветочных пряных духов вдруг кажется тяжелым из-за вмиг ухудшившегося настроения.       — Да ничего путного. Как всегда ругается. Только почему-то на нас теперь, не знаю, она вообще в своём мире где-то витает, какие-то лишние проблемы выдумывает и всю администрацию заставляет их решать, а я очень не люблю такое.       — А все ещё говорят, что тренерами быть легко.       — Вот-вот. Была бы моя воля, придушила бы её. Олег, ты ничего не слышал. Олег отпивает из протянутой кружки чёрный чай и спрашивает:       — А что с этим Разумовским? Невесело усмехнувшись, Алла Игнатьевна качает головой.       — Да тот ещё кадр. В общем и целом, Мартыненко — это его бывшая тренерша из «Динамо», — была категорически против перевода в олимпийскую резиденцию, а сейчас каждый понедельник пишет жалобы на федерацию, потому что у Разумовского ещё числится московская лицензия, и он не может тренироваться в Питере.       — А это не так?       — Это так, только какая разница — какая лицензия, если федерация одобрила его перевод и лично финансирует содержание. — Олег присвистывает. Фёдор Иванович со знанием дела качает головой. — Да, в пацана очень сильно верят. Все. Так что, что бы ни произошло — Серёжа с нами далеко и надолго. А тренерша его очень громко возмущается, что пацана увели.       — Увели? Разве Разумовский не сам запрашивал перевод в Питер?       — Вот именно! — Алла Игнатьевна усердно и нервно кивает. — А по мнению Мартыненко мы его против воли перевели к нам. Ну бред же! Чтобы я вот так с спортсменами обращалась? Упаси Боже. Если «Импульс» считается самой престижной фехтовальной академией России — хотя московские клубы под дулом пистолета этого не признают, — то пути назад у Разумовского больше нет. Уйти из «Импульса» равнозначно только уходу из спорта в принципе, навсегда, с концами, ногами вперёд. Олег такой исход считает смертельным, и от едкого чувства дискомфорта поглубже зарывается в кресло, прячась за кружкой. Алла Игнатьевна с Фёдором Ивановичем продолжают горячий разговор — а с каждой новой репликой он становится всё едче, — о … «Непростом» характере председателя федерации фехтования Анны Андреевны Леонтьевой. Олег не любит ввязываться в сплетни за спиной, но общее настроение, воцарившееся в тренерском кабинете, разделяет. Леонтьеву не любит так же сильно. А получается что? А получается, что их новый рыжий огонёк будет мозолить глаза ещё уйму времени, и Олега такая перспектива не ободряет.       — Посмотрим на него в деле, да? Пусть с кадетами на парочку первенств скатается до чемпионата России, чтобы мы знали наверняка, с кем имеем дело. — Волков согласно угукает. Ему вдруг становится неожиданно странно подумать, что не только они — спортсмены, — но и весь тренерский штаб должны привыкнуть и принять в улаженный выстроенный коллектив новое незнакомое молодое и горячее лицо. Волков задумчиво чешет подбородок — цельного образа Серёжи он собрать в голове пока не может, поэтому и не знает, что от того ожидать. А неопределённость Олегу не нравится.       — Да Бог с ним, я думаю, что хороший он мальчишка. — В Алле Игнатьевне просыпается трепещущее материнское сердце. — Руки-ноги на месте, шпагу очень ловко держит. Я с ним персонально позанимаюсь, и будет гроза всех чемпионатов мира, вот увидите. — Фёдор Иванович, добро посмеиваясь, ей салютует. Тёплая атмосфера снова накаляется, когда Алле Игнатьевне приходит марафон сообщений. И только один человек может заставить её лицо так посереть от злости.       — Я не понимаю, я ей секретарша что ли?! — Алла Игнатьевна вскакивает и быстро уходит, по пути набирая сообщения. Олег и Прокопенко смотрят ей в спину сочувственно.       — Он правда такой хороший фехтовальщик, стоит всего этого?       — А сам как думаешь? Фехтовал же с ним.       — Я думаю … Я думаю, что ему нужно больше тренироваться, но талант есть. Пока не уровня сборной, но … Кто знает. — Олег жмёт плечами.       — Вот! О сборной пока и речи не идёт, он ещё птенчик совсем, только вылупился, да и тебе там с парнями сейчас очень хорошо должно быть, так что … Ладно. — Фёдор Иванович хлопает себя по коленям и растирает ладони. — Приедешь завтра к нам на ужин? От такой резкой смены Олег давится чаем.       — Да я даже как-то н-       — Не ломай мне тут трагедию. Лена по тебе уже соскучилась, каждый день у меня спрашивает, как у тебя дела. Так уж вышло, что статус «сироты» стал главным критерием отбора в школу «Импульса», иначе Олег не может объяснить, почему на одну фехтовальную школу у них такое сосредоточение детей без родителей. Обычно роль послушного доброго сына играл Гром — он был завсегдатаем семейных вечеров в доме Прокопенко, но с появлением в его жизни большой любви — аплодисменты Юле, — курсор сдвинулся в сторону Волкова.       — Если тетя Лена не против, то конечно. — Тушуется Олег, смущаясь. — «Не против»? Это ещё что значит? Конечно, не против, вы все нам как дети родные. Завтра в девять ждём. Олег отпивает большим глотком ещё чая, тайно надеясь, что тренер скажет что-нибудь, чтобы он подольше посидел с ним.       — Я сейчас пойду выбирать несколько новых комплектов спортивных для заказа детям, ты со мной хочешь?

***

Игорь недобро посматривает на Серёжу, а у Олега ноль желания узнавать причину. Он настраивается на тренировку в покое, но забывает, что тишина — это слишком дорогое удовольствие.       — Он мне знаешь, что сказал? — Ответ Игорю не нужен, он продолжает. — Что я делаю лишний шаг во флэше и из-за него проваливаюсь с дорожки, потому что не умею рассчитывать расстояние.              — Но ты не умеешь рассчитывать расстояние.       — Это неважно! Ты мне можешь о таком сказать, Прокопенко может, но вот этот товарищ о себе что возомнил? — Олег Красноречиво молчалив, надеется, что по взгляду Гром поймёт всё, что он хочет сказать. — Я щас ему покажу. Игорь решительно идёт в центр зала и хлопает Разумовского по плечу. Пугает не Серёжу, а стоящего рядом Вадима, тот аж за сердце хватается и шпагу роняет.       — Подключишься? Лис смеряет Игоря взглядом с головы до ног и, раздумав, кивает. Олег наблюдает с интересом за тем, как спокоен Разумовский, и как разгорячен и пытается это скрыть Гром. Волков делает ставку в голове: Игорь проиграет, потому что лезет на рожон, он фехтует уже второй час, весь вспотевший и уставший, перенапряженные икры чуть подрагивают, а взгляд немного ведет. Серёжа, наоборот, начинает свой второй или третий бой за вечер, в нём много сил, и не мылится глаз. Не, хуёвая затея. Гром — первоклассный спортсмен, мастер спорта, но иногда спесь нужно поубавить, если на кону стоит задетое чувство гордости. За ними наблюдают с интересом Дима Дубин и Кирилл. То ли у Олега в ушах позвякивает, то ли в зале и впрямь становится тише — злая аура настроения Игоря опаляет каждую голову. Бой начинается.

***

Воздух чистый, напитанный озоном. Пахнет асфальтом и взмоченной корой деревьев. Олегу нравится. Он снова выходит одним из последних из зала, задерживаясь одним на час, потому что до последнего отрабатывал нижние уколы в ногу, пока Прокопенко чуть ли не за шею не выгоняет ехать домой. Главные ворота за спиной скрипят, защелкиваются, кто-то бодро подступает по мокрой хлюпающей дороге.       — А ты чего ещё здесь? — Серёжа равняется с левого бока, но держит дистанцию в метр. Удивлённое лицо застигнутого за разбоем человека Олега смешит. — Остальные давно ушли. Он не в спортивной форме, а в излюбленном синем костюме. Волков ловит дежавю. За ухом мокрых после мытья и собранных в низкий хвост волос у Разумовского сигарета, и Олег на неё едко суживает глаза.       — Ой, бля, отъебись.       — Как угодно.       — Так а что? Уже ночь, а ты здесь, Фёдор Иванович же нас ещё в десять отпустил. Олег аккуратно, будто в трансе, шагает в сторону дороги, и Серёжа зачем-то плетётся за ним.       — Я дальше тренировался.       — Дальше? Откуда в тебе столько сил? — У Олега так показательно напрягается челюсть, что Разумовский понятливо хмыкает. — А, ну да. Скажешь что-то вроде «у меня нет другого выбора». В темноте, окруженный отблескам розовых фонарей в лужах, Сережа кажется моложе, чем он есть на самом деле, а Олег и не знает, сколько ему лет. Синие глаза становятся тёмными, как глубинные воды Чёрного моря.        Не кстати Олег вспоминает, как накануне Серёжа вышел против Игоря и … победил. Пятнадцать — двенадцать. Маленькая разница, да только это неважно — сколько бы уколов не разделяло проигравшего и победителя, роли расставлены. Игорь был поражен больше всех, он снял маску, заозирался по сторонам, и, за неимением другого выхода, произнёс, протягивая руку Разумовскому: «Ладно, ты был прав, лишний шаг делаю».       — Мне понравился ваш бой.       — С твоим-то Игорем? Спасибо, я не ожидал, что смогу победить. — Лишнее кокетство, Олег прекрасно видел, как он был напряжен, собран и уверен в себе. Другое дело, фехтуй они на равных условиях, если бы Игорь уже не был запыхавшимся и усталым. Сейчас Серёжа простодушничает, но Олег это никак не комментирует.       — Игорь ненавидит признавать свои ошибки, так что ты здорово его задел. Лучше больше так не делай, не говори, пока не спросят.       — Хорошо? — Серёжа нервно улыбается и дрожит от порыва ветра, достает сигарету и крутит между пальцами. При Олеге не зажигает, боится теперь? — Он не захочет мне как-нибудь отомстить в тёмном переулке?       — За проигрыш? — Волков беззвучно усмехается. — Если бы он хотел мстить всем, кому проиграл, я бы не дожил до своих лет.       — Ну да.       — Тебя может быть подвезти надо до дома? — Олег спрашивает из вежливости, сопоставив всю полученную информацию, уже почти наверняка знает, что Серёжа …       — Ой, не, я же в корпусе в общаге живу. Выбежал перед сном покурить, а то у вас тут на территории везде датчики стоят, вышел, а тут ты, неожиданно. — Серёжа носом кроссовка наступает в лужу. Диалог снова заходит в тупик. Тупики — причина, из-за которой Олег ненавидит заводить диалоги с людьми.       — Тогда до встречи. Он отворачивается и уже шагает прочь, как Разумовский, с несколько секунд поразмыслив, громко вслед говорит:       — Стой! А вы чё, правда в субботу пойдёте на попойку? Формально, приглашение собраться клубом в клубе на Серёжу распространяется в том числе, но видимо ни он сам, ни парни так не считают. Олег оборачивает голову: Разумовский остаётся стоять посреди тротуара в паре метров, засунув в рот сигарету. Посреди тёмной улицы, рядом с каменным высоким забором, поросшим лианой, он выглядит меньше и грустнее, но голос бодрый.       — Ты ещё не дорос до таких мероприятий. Неожиданно для Волкова, Серёжа смеётся, чуть не выронив фитилёк.       — Да мне уже сто лет в обед, как восемнадцать есть!