Круги на воде

У этого, который только что обернулся и еще пахнет человеком, темная серая шерсть. С белыми подпалинами. Поджарое тело. Вытянутая морда и желтые умные глаза. Он раза в два меня меньше, да и вообще еще подросток. Не настоящий зверь. Поэтому он любит играть. Припадает на передние лапы, выпрыгивает и даже пытается укусить. Клыки у него уже не щенковые, а самые настоящие. Только управляться с ними он не умеет. Поэтому огрызаюсь. Держу его на расстоянии. Мне для этого даже с места сходить не надо — поворачиваю голову и щелкаю пастью. У меня зубы не волчьи и не собачьи — скорее акульи. Все одинаково заостренные. Громоздятся в два ряда и постоянно чешутся. Но этого кусать нельзя. Он меня побаивается, поэтому каждый раз отпрыгивает. Но не боится по-настоящему. Поэтому снова берется за свое. Откуда-то я знаю, какой он в человеческом облике. Такой же надоедливый и полный энергии. Это другая часть меня знает. Слепой. Маленький волк снова прыгает на меня из засады. Наконец добирается зубами, ловкий. Прикусывает за лапу и наконец меня доводит. Взрыкиваю и бросаюсь на него. Ну, тут без шансов. Я знаю, что мои движения сверхъестественны, даже для этого мира. От такого броска не увернуться ни змее, ни птице, ни другому хищнику. Тем более такому начинающему хищнику. Волк катится кубарем, скулит и вырывается. Но я уже прижимаю его к земле всем телом. Мои лапы больше похожи на длинные, суставчатые руки. Взрываю когтями землю, совсем рядом с его головой. Чтобы он понял, что одного такого когтя достаточно, чтобы откромсать его башку. Но я не планирую ничего такого. В этот момент. Я просто играю. Я знаю, что Слепой не умеет играть. Поэтому он всегда был изгоем среди человеческих особей. Игра — это врожденная программа, для любого зверя. Человек это или волк — не важно. Даже человек и волк могут найти общий язык, играя. Но кто такой Слепой — я пока не могу понять. Но он не против, когда играю я. Этот, похоже, пугается всерьез. У него всего лишь третье обращение, долго бы не протянул, в любом случае. А тут еще такой стресс. Он трансформируется обратно, прям у меня под носом. Я не понимаю, почему его чуть не стошнило, когда я показал ему, как это происходит. Все естественно. Шерсть втягивается в кожу. Тело укорачивается, суставы выгибаются в более человеческую конфигурацию. Голова меняет форму, как пластилин. В последнюю очередь щелкает челюсть, когда все человеческие зубы встают на место. Мне нравится за этим наблюдать. Кожа у молодого волка как будто новая. Мягкая и раскрасневшаяся. На ней остались мазки крови и сукровицы, и пахнут они одуряюще. Я бы вылизал это человеческое тело и оставил на нем запах своей слюны, если бы Слепой не был так категорически против… Так, стоп! Что я против — это ничего не сказать! — Пощади, я сейчас задохнусь… Слепой… брейк!.. Волк закашливается, и я скатываюсь с него, возвращаясь в человеческий вид. Для меня это уже дело секунды. Остаюсь лежать рядом, пока тепло и боль в мышцах растекаются по телу. Шестипалый весит раз в пять больше меня, откуда что берется. Но после обращения такое чувство, что я таскаю его на своем горбу. А не просто живу в этом мощном теле. Меня как будто колотил весь Хламовник, как в старые добрые времена. — Дай сигарету. Волк бросает в меня джинсы и свитер. Пока он одевается и шебуршит по карманам, я лениво натягиваю штаны. Остатки шестипалого в моем мозгу шепчут: «Какая нахрен разница, одет ты или раздет…» Хотя, возможно, я перекладываю ответственность, и это полностью моя мысль. Главное сейчас — не открывать глаза. Иначе голова расколется, как после волшебных ликеров Вонючки. У шестипалого почти приятное зрение, смазанное, в оттенках серого и желтого. Человеческое после него невыносимо. Волк чиркает зажигалкой и протягивает мне раскуренную сигарету. — Как самочувствие? Выглядишь неважно. Еще больше, чем всегда. Наверное, это я должен спрашивать у него. Но мне не хочется даже пальцем пошевелить, не то что озвучивать целое предложение. Когда он перекинулся впервые, я был впечатлен. Не ожидал, что у него получится, вообще ничего не ожидал от него на Изнанке. Но он быстро освоился и оправдал свою кличку. Конечно, ему еще далеко до того, чтобы перепрыгнуть сразу в зверином облике. Как это делаю я, находя лазейку напрямую в Лес. Но… Если бы у Кузнечика была хоть половина того интереса к Изнанке, что есть у Волка, я был бы счастлив. Но он ни разу сюда даже не попросился. — Можно мне поискать Кузнечика вместе с тобой? Я знаю, почему ты уходишь каждую ночь и вообще, походу, не спишь. Ты и раньше был со странностями, но не настолько повернутым. А я… я тоже хочу его вернуть. Если ты считаешь, что он здесь — я хочу помочь. Волк говорит размеренно, затягиваясь между предложениями. Значит, заранее все обдумал. Не ерепенится, не выпрашивает — предлагает свою помощь на равных. Как же я не люблю, когда кто-то подхватывает мои мысли. Если это не Кузнечик. Особенно, если это Волк. — Нельзя, — сиплю. Меня разматывает между двух жерновов. Я хочу найти Кузнечика и буду таскаться сюда, как сторожевой пес на службу. Каждую ночь, пока не найду. И в то же время, я всеми силами хочу не допустить встречу Волка и Кузнечика на Изнанке. Даже если это будет в ущерб поиску. Беспринципная, слепая ревность. Как будто со смертью одного из ее источников, она вся перенеслась во второй. Не могу припомнить, чтобы я так сумасшедше ревновал Лося. — Почему? Мы могли бы гораздо… быстрее прочесать это место вдвоем! Я уже не такая обуза, как был в первые разы. Я могу быть здесь самостоятельно. Тебе же нужна помощь, почему ты не можешь это признать? Моя сигарета дотлевает до фильтра и обжигает пальцы. Бросаю ее в траву. Я забываю не только о том, чтобы курить, я даже дышать забываю от того, что клокочет у меня внутри. Если они встретятся здесь, то… то что? Кузнечик решит, что Волк забрался на Изнанку своими силами. Хотя очевидно, что без меня он скорее наизнанку бы вывернулся в буквальном смысле, чем хоть ногой побывал здесь. Я поражаюсь собственной мелочности и детскости своих претензий. Но претензии от этого никуда не деваются. Изнанка — это мое место. И я не потерплю видимости, что кто-то еще находится здесь на таких же правах. Волк может сколько угодно вожачить в стае, это меня не трогает. Но здесь он должен быть на поводке. — Не обуза. Но и не местный. Изнанка к тебе еще принюхивается. Она даже меня еще не приняла до конца… — полуправда, полуложь. Приняла, но может вышвырнуть в любой момент. — И я не хочу потерять еще одного состайника. Даже если им будешь ты. Фыркает. Подзуживания и подстебывания на Волка влияют благотворно. И отвлекающе. Срабатывает в десяти из десяти случаев. — Думаю, ты с превеликим удовольствием оставил бы меня тут, в каком-нибудь болоте. Какой проницательный. Если бы ты знал, насколько дословно я хотел этого еще год назад. А с тех пор что-то радикально поменялось, Слепой? — На время. В профилактических целях. — По крайней мере, на этой твоей Изнанке понятно, почему именно с тобой мы соревнуемся за место под солнцем… Знал бы ты, насколько мы не соревнуемся… — А в обычной жизни непонятно было? — Конечно, непонятно. В обычной жизни я тебя через коленку переломить могу. Ты же дохлый, как глист. Надо отдать Волку должное — рассмешить он способен. Отсмеявшись, поворачиваю к нему голову, не открывая глаз: — Когда я тебя чуть в толчке не придушил, ты не такой дерзкий был… Если и провоцирую, то самую малость. Я не ожидаю, что спустя столько времени эта ситуация повторится. С такой комичной точностью. Волк с рычанием кидается на меня, хватает за запястья и выворачивает руки мне же за спину. У меня что-то хрустит в правом плече, и я шиплю. Крепко вцепился, псина. Как будто и правда стал сильнее за это время. А может, на него Изнанка так действует… Подпитывает. — А я в тот раз отвлекся, — бормочет Волк и одновременно давит плечом мне на грудь. Выжимает весь воздух из легких. Интересно, ему тогда было вот так? — Если помнишь… я был занят более важным… делом. А ты просто воспользовался моментом… — И как дело, понравилось? — скалюсь ему в лицо. Хотя сам уже плыву от нехватки кислорода. Золотое правило Дома — умереть, но огрызнуться. — Пиздец, как понравилось. Повторим? Ну и конечно, это не вопрос. Это утверждение. Утверждение Волком своего права «что хочу, то ворочу». И самое непривычное, что я действительно не могу ему помешать. Он наваливается выше и еще сильнее, так, что ребра ноют. Длинная челка мажет мне по лицу, прежде чем он прижимается губами к моим губам. Надо же, не блефовал. Мне требуется пара секунд, чтобы принять решение. Либо мои принципы и самоуважение — либо я не умираю от удушья. Выбор неочевиден, но у меня еще дохрена дел в этой жизни. Которые никто, кроме меня не сделает. Поэтому мысленно посылаю Волка к черту, разжимаю губы и делаю долгий, упоительный вдох. Насколько позволяет тяжесть лежащего на мне тела. Прямо из его легких. Надеюсь, что забираю у Волка весь воздух, и что ему тоже станет хоть чуточку плохо. Он сначала открывает глаза — я чувствую движение ресниц на своей щеке. И только потом отодвигается. Не так, как мне хотелось бы, а на пару сантиметров. И руки мои держать не забывает. Что я упустил, с каких пор у Волка есть самоконтроль? И у него что, такие длинные ресницы? Нет-нет-нет. Не делай этого, Слепой. Не. Открывай. Глаза. В моей памяти есть коллекция моментов, когда мне пришлось подключить всю силу воли, которой я располагаю. Этот момент прямо сейчас заносится в почетный список. Я без понятия, что такого уж страшного может произойти, если я посмотрю Волку в глаза. Но я точно не хочу, чтобы это между нами происходило. — Ну что, взял реванш? Слезай. И возможно, мы сделаем вид, что ничего не было. Снова. — Нет. — Что? — Что слышал, — чувствую его усмешку. — Ты же вроде слепой, а не глухой… И снова меня целует. Наверное, на третий раз пора назвать вещи своими именами. Но этот раз вообще не похож на предыдущие. Волк делает это медленно. Как будто хочет распробовать вкус. Мне знакомо это медленное делание чего-то. Когда я пытаюсь разобраться в происходящем всеми рецепторами. Проникнуть под поверхность события, под кожу собеседника. Он прихватывает мою нижнюю губу и сразу же отпускает, оставляя мокрый след. Потом верхнюю. Потом прижимается и языком раздвигает мои губы. Лижется в стиснутые зубы, чтобы я его впустил. Где-то тут у меня срывает тормоза. Разжимаю зубы, уже чувствуя, как режется второй ряд. Это невозможно терпеть, оставаясь человеком. Язык Волка скользит по моему языку, и он даже не старается сделать это хоть немного… приличным? приемлемым? Таким, чтобы можно было притвориться, что это по приколу. Что это такая затянувшаяся шутка. Что это способ вывести непрошибаемого Слепого из себя. Язык Волка облизывает мой язык, исчезает и снова возвращается. Я чувствую каждую мелкую деталь, намного острее, чем точки брайля на кончиках пальцев. Что язык у него шероховатый на поверхности и гладкий с боков. Что с каждым движением его слюна наполняет мой рот, и что Волку это нравится. Чувствую его вкус, и даже у меня не помещается в голове, что разные люди могут настолько по-разному ощущаться. Это не солнце, молоко и арахис. Это сигареты, соленая кровь, соленый пот и холодная вода, которую он лакал из лужи несколько минут назад. Положа руку на сердце, я не могу сказать, что это сочетание хуже. А кое-кому внутри меня оно кажется лучше всего на свете. Когда Волк отстраняется, между нами остается тонкая нить слюны. Я чувствую, как она холодит губы. И что Волк задерживает дыхание, чтобы остаться связанными еще чуть-чуть. Интересно, какой я для него на вкус? Учитывая, что мы таскаемся всю ночь напролет, выкурили пачку на двоих, и я недавно был шестипалой лесной тварью… а когда я мылся в человеческом обличье, я уже и не припомню… Ладно, не так уж мне и интересно. Волка, кажется, все устраивает. Настолько, что он ослабляет хватку на моих руках. Очень удачно. Хотя я уже и без них справлюсь. -… Пиши завещание, Волк. Кому твой гипсовый доспех передать? Он даже удивиться не успевает, как я стискиваю его тщедушное человеческое тело средней парой лап. Перекатываюсь на него сверху, трансформируясь на ходу. Наваливаюсь со всей дури. Надеюсь, выгляжу достаточно омерзительно. Он придушенно вскрикивает, то ли от зрелища, то ли от того, как я приложил его о землю. Хотелось бы от того и другого вместе. Теперь уже я нависаю над его лицом и капаю слюной. Как быстро может поменяться расстановка сил, не правда ли? Если волк был вдвое меньше меня, то человек кажется совсем маленьким и беззащитным. Все равно удерживаю его, и когти рефлекторно впиваются, отпускают, впиваются, отпускают… Футболка сразу превращается в лоскуты и в паре мест пропитывается кровью. Но я уже не могу остановить шестипалого. Не могу остановить себя. Не могу провести границу между собой и шестипалым. И мы оба хотим придушить этого щенка. Или выпить его кровь? Или медленно, с наслаждением, сожрать. Или вылизать с головы до ног, как хочется уже давно, раздвинуть его ноги, которые только что крепко стискивали и удерживали меня, и… Блять! Слепой, ау! Ты хотя бы немного контролируешь этого чужого внутри себя?! Похоже, у нас с Волком появляется милая дружеская традиция. В самые неподходящие и опасные моменты его пробивает на хаха. — Ахаххаххах… Что и требовалось доказать… Ты только в теле большой уродливой собаки можешь меня заломать, — он давится смехом, и я слышу, что ему больно. Но берет себя в руки, — А в реальности, где мы люди… я бы тебя уже выебал… Вдох. Выдох. Секунда, чтобы разогнать марево в голове. Волк будет выводить даже смерть с косой, когда она за ним явится. Он ведь не понимает, что шестипалый может его убить, вот прямо сейчас и по-настоящему. И чтобы этого не случилось, зверю нужна какая-то компенсация. Мне очень не хочется. Но я ему разрешаю. Шестипалый наклоняется над Волком, который отсмеялся и теперь просто лежит. Раскинув руки, тяжело дыша и кровоточа. Бесстрашный, чтоб его. Широко раскрывает пасть и пристраивает зубы на шее Волка. Тот замирает. Да, если кусать здесь, то можно пол-туловища оттяпать. Пасть накрывает и шею, и плечо, и захватывает ключицу. Волку очень повезло, что шестипалый не будет кусать. Вместо этого он проводит по шее языком. Слизывает запахи и вкусы, которые хотел всю эту ночь. Проводит еще раз. Я чувствую, что язык у него — у меня — гибкий, как у собаки. И шершавый, как наждачка. Наверняка оставляет царапины. Это должно быть больно, но Волк стонет. Так, что я понимаю — ни черта ему не больно. Ему охренеть, как приятно. Он обхватывает руками голову шестипалого и прижимает сильнее. Так, что зубы все-таки впиваются в кожу. Остатками ума я размышляю, как объяснить состайникам в хлам истерзанного Волка, со следами зубов вдоль всей шеи? А телом чувствую, как от очередного движения моего языка у Волка дергается член. И как он шире разводит ноги, чтобы прижаться к телу оборотня. Ближе. Еще ближе. Это уже слишком. Даже для меня. Я никогда не думал о том, чтобы встретить человека с более странными фантазиями, чем у меня самого. Бесспорно, в этой сфере у меня подтекает крыша. Но Волк за одну вылазку на Изнанку пошатывает мою уверенность в собственной исключительности. Мне не хочется, чтобы это воспоминание приживалось. И пускало метастазы в отношения с другими… людьми. Поэтому разжимаю челюсти. Собираю в кучу то, что осталось от моих воли, мозгов, концентрации — и выталкиваю Волка с Изнанки к чертовой матери. Надеюсь, что он вывалится где-то рядом с душем. Или со спальней. Хотя бы на нашем этаже. Чтобы не было мучительно больно тащиться до кровати — и не пришлось отвечать на лишние вопросы. Зато мучительно больно завтра будет мне. Это место не любит, когда в него вмешиваются. И притаскивают сюда людей — или выпинывают их наружу. У Изнанки есть принцип строгой добровольности. Но Волка я просто не мог больше выносить. Или себя рядом с ним. Сам я делаю то же, что и всегда, когда я один. Бегу. До тех пор, пока не начинает светать. Выпадает роса, лапы и брюхо становятся мокрыми. На горизонте ощетинивается полоса Леса. Я добегаю до нее, когда солнце уже лижет землю первыми лучами. Валюсь в изнеможении, на опушке в приграничье. Когда я только начал перевоплощаться, у меня не было никого, с кем я мог бы играть. Как волк с шестипалым. Поэтому я просто бежал, до упора. До Леса или до куда получится. Во мне было столько силы, что я боялся не потратить ее здесь. Не знал, как она может выплеснуться, если я принесу ее в Дом. Сейчас уже не боюсь. Но бежать хочется, именно сегодня. Чтобы стряхнуть с себя случившееся. Бегство, такое же, как и год назад. Когда шестипалый начинает дремать — чувствую, что просачиваюсь в реальность. Не уверен, что до сих пор могу называть реальностью мир за пределами Изнанки. Для меня реальность перекочевала туда, уже достаточно давно. Как и всегда после забегов, нахожу себя в пыльном, богом забытом углу Дома. Тащу в постель комья грязи, чтобы послушать огорченные комментарии Кузнечика. ... Правда, Кузнечика уже месяц, как нет в Чумной. Когда я в рассветных сумерках пробираюсь к своей кровати, слышу шепот Волка: — Эй, Слепой… — Иди на хуй, Волк. В сонной тишине потрясенно вздыхает почему-то не спящий Вонючка. Прекрасно его понимаю, я тоже такого от себя никогда не слышал. Говорят, неразумные чувствуют атмосферу и настроение окружающих. Поэтому Слон издает один жалобный всхлип в полусне. Но продолжать, к моему облегчению, не решается.