Круги на воде

— Доброе утро, Слепой. — Почему именно ты… — Такова воля вселенной, возмущаться бессмысленно. Она послала самого мудрого обитателя Дома, чтобы засвидетельствовать твое возвращение в мир живых. Ну и… самого быстрого, чтобы принести благую весть остальным. — По-хорошему прошу, говори короче. — Все как обычно — угрозы и дискриминация. Знаешь, говорят, что горбатого могила исправит — тьфу тьфу, конечно… А слепого — дубина. Ох, нет, там про упрямого было… Про него следовало понять что-то раньше. Несмотря на обидную — даже для Дома, чересур обидную — кличку, его самого никто не обижал. Скорее, обходили стороной. Мы думали, потому что он бешеный, и никто не хочет привлекать к себе эту катастрофу. Сейчас, вот прямо сейчас, я думаю иначе. Он просто странный. Тоже слишком, как и его кличка. У него всегда при себе какая-то запрещенка, вроде окурков, таблеток или свежих новостей Старших. Он закладывает такие речевые обороты, от которых у Волка уши вянут. Да и истории у него более интересные, если вдуматься. Более реальные, менее сказочные. Настоящие взрослые истории. И какие-то волшебные пленительные глаза. Я сам не видел, Кузнечик рассказывал. Как же хочется первым делом спросить, как там Кузнечик… — Как тебя сюда пропустили? Это тоже не первой срочности вопрос. Но это подводка. Вонючка вдруг кажется мне очень умным и хитрым. И вообще мир предстает в новом свете. Как будто меня начали окружать очень умные и не очень приятные люди. Забавно, что себя я считаю умнее многих, но никогда не задумывался о своей приятности. А ведь другие, наверное, видят меня точно таким же, как я их. Если не хуже — они-то еще и глазами видят. Впрочем, это неважно. Мнение людей, за исключением Лося и Кузнечика, мне безразлично. А теперь даже эти двое отодвинулись на второй план. Можно сказать, у моего существования появился новый смысл. Узнать, какого черта я вернулся в этот мир, в тело убогого слепого калеки. — Еще бы не пустили! Тебя Лось на руках принес в палату, — начинает тарахтеть Вонючка, напялив привычный образ балабола. Ну меня теперь не проведешь, я вижу… чую, кто есть кто. И все-таки мысль о Лосе, прикасающемся ко мне, ошпаривает восторгом. — Всех тут на уши поднял, чтобы тебя откачали, врачей из Наружности позвали даже… Ходит мрачнее тучи, боится, что ты в кому впадешь. Я ему пытался объяснить, что ты не из таких, от тебя так просто не отделаешься… Но Лось теперь слышит только отчеты Пауков о твоем состоянии. А мы к тебе шастаем беспрепятственно. Уже вся группа подежурила по одному кругу минимум… Не говоря про некоторых оголтелых, которые ночевали у кровати больного… — Что со мной было? Мои руки начинают жить отдельной жизнью, как обычно, когда я изо всех сил думаю. Перебирают хрустящие от чистоты простынь, пододеяльник. Собирают информацию об окружающем мире, которой вдруг стало критически не хватать. — А это у тебя надо спросить, дорогуша. Где такую забористую дурь нашел? — он фыркает, и на секунду прорывается тот другой, совсем не добрый Вонючка. — Таким делиться надо, а ты все в одного… — Я бы поделился. Но самый большой любитель дури был на каникулах… Погоди, — руки замирают, переваривая. — Если вы уже здесь… и успели подежурить со мной… Сколько я в Могильнике торчу? — С точностью до часа подсчитывать не буду, — он всегда говорит о часах со смесью брезгливости и возмущения, — но дней — ровно десять. Уже и Первый День Осени отметили, и глинтвейн варили… — А откуда ты знаешь, что Лось меня «на руках принес»? — язвительно перебиваю, не в состоянии сдержать самую первую, острую реакцию. — Люди рассказывают, — явно передразнивает меня Вонючка, — те, кто видели… Вот теперь мне действительно горячо. Я слышал про то, что люди «краснеют», но сам, наверное, впервые чувствую этот прилив всей крови организма к лицу. Значит, видели, как Лось несется, чтобы спасти драгоценного Слепого… Моя злая ревность оборачивается злой радостью, но ненадолго. Слишком нелепо звучит. Скорее не несется, а уверенно и быстро шагет, чтобы принять меры как можно скорее… Интересно, а с кем несся бы быстрее, со мной или Кузнечиком?.. Ну вот и просто злость возвращается. … Или, может, с Волком? Нет, Волка Лось не очень любит. Как и я. — Десять дней. Мне показалось, что дольше… Закидываю удочку, прямо бессовестно, потому что надоело ходить вокруг да около. — А сколько по твоим ощущениям? — накидывается Вонючка с алчным любопытством. На секунду кажется, что он перепрыгнет из коляски в мою кровать, взгромоздится на грудь и начнет выпытывать подробности. — Больше, меньше? Как вообще самочувствие? Повторил бы этот опыт?.. Я весь сжимаюсь. Мне никогда не нравилось вторжение в личное пространство, по понятным причинам. В мое пространство не вторгались с добрыми намерениями. Но в последнее время это заиграло новыми красками. Чувствую, как шерсть у меня на загривке встала дыбом, и мышцы ног напряглись, готовясь к прыжку. — Ого, — его как ветром сдувает от кровати. — Кажется, очень долго. Не напрягайся так, пожалуйста. Во-первых, это вредно для здоровья. Во-вторых, ну какой же ты страшный. Не живи я с тобой в одной комнате, решил бы, что ты хочешь меня загрызть. — Вонючка, — пропускаю комплимент мимо ушей, зову его проникновенно. Это здорово действует на людей. Хотя после того, что я видел во сне? — уже не уверен, насколько он человек. Я в принципе видел всех наших. И на людей мало кто походил. Но нелюди бывают жалкие, а бывают — опасные. Вонючка и на коляске-то был скорее опасным элементом. — Давай ты поможешь мне разобраться, что случилось. Согласись, от дури по десять дней не валяются. — Может, у тебя гиперчувствительный организм. Кстати… — его голос мрачнеет. — Кстати?.. — Красненькую тебе все-таки влепили. Ну да какой вожак без красненькой… Проглатываю «при чем тут вожак?» и прикидываю. Одна красненькая в личном деле — мало что значит, а шансов заработать вторую у меня практически нет. Я, можно сказать, тихий пациент. Но все-таки… Лось, наверное, огорчен. А Кузнечик просто в ужасе… Надеюсь, у Вонючки хватило мозгов ничего Кузнечику не сообщить. — Хорошо, — скалюсь, чтобы немного припугнуть. — Так что у нас со случаями длительной отключки? Со всякими странными видениями. О, я прямо чувствую, как его уши превратились в локаторы и нацелились на меня. Слепой говорит о видениях? Таких оговорок не бывает. Давай, Вонючка, распутывай этот клубок. — Среди мелких такого не припомню. А вот Старшие всякое передают… из уст в уста. Записывают, в неприметных местах. Ну это ж старые Домовские легенды! Кто в них верит, только малышей пугать… — Что за легенды? Меня многие упрекают за то, что я разговариваю «в приказном тоне». И Белобрысик, и Волк, и до них… те, с кем я жил раньше. Кузнечик обычно за меня заступается. Но я действительно не могу контролировать этот голос. Он появляется, когда надо срезать путь до сути. Мне кажется, что я и правда сверну Вонючке шею, если он сейчас же не заговорит по делу. — Слышал про Ходоков? Его вопрос вводит меня в ступор. Я ожидаю, что мы обсудим доселе неизвестный вид наркотиков, сметрельную болезнь или, на худой случай, проклятие, которое на меня наложил кто-нибудь, кто раньше поколачивал. Но не эти откровенные сказки. — Слышал немного, — ничего хорошего. Что все Ходоки заканчивали либо в психушке, либо сразу мертвыми в самых неожиданных местах Дома. — Ты что, в это веришь? Вонючка выдерживает ровно такую паузу, что я понимаю — еще как верит. — Да ну нет, скажешь тоже! Просто ты спросил про странное, вот я и вспомнил прямо самое странное, что слышал, — шебуршит, как будто роется в бесконечных карманах своих одежек. — Еще говорят, что видения бывают от конопли, кувшинки голубой, белены, мака, мандрагоры и петрушки кудрявой… Не знаю, что из этого ты мог подцепить в сосновом лесу… Я бы предположил шишки! Но Волк обмолвился про траву… Хорошо бы найти образцы и провести независимый эксперимент по влиянию на подростковый организм… Вонючка тарахтит изо всех сил. Пытается замазать ту тревожную мысль, которую в меня поселил. Получается у него плохо. Такое уже не выкинешь из головы. Несмотря на его речевой поток и шуршание колес, от окна к двери и обратно, я слышу в коридоре быстрые шаги. Сильно заранее слышу, даже для незрячего. Как будто звериный обостренный слух еще не до конца меня покинул. Две пары ног. Одна шагает уверенно, а вторая — вприпрыжку. Вонючка втирает что-то про галюциногенные растения средней полосы, когда дверь палаты распахивается. Врываются эти двое, а вслед им — озабоченный голос Паучихи. Больше одного посетителя нельзя… ну, им разве что-то запретишь. — Слепой! Не успеваю даже обернуться, как Кузнечик оказывается рядом и обнимает меня. Своими угловатыми, неуклюжими гряблями. Но очень крепко. Переживаю больше не за себя, а за его драгоценные протезы, которые как будто не расчитаны на такие нагрузки. Слышу, как он вдыхает запах моих волос, зарывается в них носом. Хочется отодвинуться, вряд ли ему приятно. И в то же время, чтобы он продолжал делать это. Как странно. — Ну а ты чего, как неродной, — слышу Вонючку вторым ухом. — Я переживаю, что все лавры и объятия достанутся Кузнечику. А Волк, между прочим, тоже оголтело ночевал у постели больного… — беззаботно вещает он. А я чувствую, что в палате появился еще один человек, который хочет свернуть Вонючке шею. * Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап… Одна из раковин снова забилась. Капли из подтекающего крана падают в набравшуюся воду. Этот звук меня не раздражает. Наоборот, вводит в какой-то транс. Однажды Кузнечик рассказывал мне, как выглядят круги от капель на воде… Это описание тоже завораживало. Сегодня днем меня выпустили из Могильника. На все четыре стороны, здоров. Но если еще раз что-нибудь подобное… Лось укрыл меня своей большой ладонью и вывел в коридор. Но я почувствовал, что ему все еще за меня стыдно. И к своему ужасу, я не мог перед ним оправдаться. Он смотрел на меня, как настоящий взрослый человек. Если скажешь взрослому «я не виноват, меня что-то заставило» — потеряешь его уважение безвозвратно. Поэтому я промолчал. Между мной и моим божеством пролегла трещинка. Одновременно маленькая и непреодолимая. По его стыду за меня я понял, что он не знает о Доме всего, что знаю я. Иначе он расспросил бы… или хотя бы намекнул. Что случилось, Слепой? Что тебя подтолкнуло? Ты почувствовал что-то необычное? Что заставило тебя, интересующегося только мной, вдруг опуститься до такой мелкой радости? … Сейчас, торча в туалете и слушая капли, я думаю. А может Лось даже не знает, что я интересуюсь только им? Нет, невозможно быть настолько слепым. Уж я знаю, о чем говорю, ха-ха. Я смылся сюда из Чумной, потому что празднование моего возвращения затянулось. Кузнечик выклянчил у Лося плитку и кофе, а маленькую, но выполянющую свои функции турку откопали в закромах Вонючки. Красавица наделал апельсиновый сок — наловчился за прошедшее время… Мы побросали матрасы на пол и уселись кругом, вокруг воображаемого костра. Сначала я выслушал свою собственную историю. Со всеми нелицеприятными подробностями, вроде пены изо рта и мертвенной бледности. Про то, что Лось нес меня до Могильника, тоже упомянули, но это меня уже не так взбудоражило. Потом начались истории из поездки в морской Дом… Когда начали мериться привезенными ракушками, камнями и скорлупками, я уполз от освещенного кружка в темноту. Наверное, там была темнота, потому что меня никто не окликнул. Мне нравится в туалете. Здесь тихо, в такое время никто особо не заглядывает. Говорят, над раковинами висят зеркала. В них люди могут видеть сами себя. Я торчу над раковиной, напротив одного из таких зеркал, и держу глаза открытыми. Интересно, что бы увидел я? Будь я нормальным. Таким, как в том лесу… Мне нравится и то, что я чувствую здесь присутствие. Чего-то или кого-то. Оно не пугает и не давит на меня, скорее приглашает. Оно очень похоже на Дом, когда я познакомился с ним. Дом тоже манил меня по своим дорогам, и я не мог ему сопротивляться. Даже не хотел. Сейчас со мной рядом — что-то большее, чем Дом. Оно пахнет горькой мокрой травой… Когда в этом пространстве появляется третий — я чувствую это очень остро. Он вонзается, как нож, который режет травинки, уже немного вросшие в мою кожу. Мешает. — Любуешься? — усмехается Волк и подходит длинному ряду раковин. — Ты всегда крадешься за людьми, когда они ходят отлить? — Не за всеми. Только за теми, у кого ярко выраженные суицидальные наклонности. — Заботишься? — возвращаю ему саркастичный вопрос. Волк фыркает почти дружелюбно. Кап-кап — капает мое терпение. Меня раздражает в нем все, особенно его вальяжность и расслабленная поза, которую я прямо нутром ощущаю. Но почему-то решаю еще послушать. — Вообще ты удачно отошел. Я хотел с тобой поговорить наедине, без лишних ушей. — Что за секретность такая? — спрашиваю, по-прежнему уткнувшись в свое отражение. Знаю, его это тоже бесит — что я не поворачиваюсь к нему при разговоре, как нормальные люди. Хотя когда поворачиваюсь, он жалуется, чего его нервируют мои глаза. Непоследовательный Волк. — Да так, рассказывают всякие небылицы. Хотел напрямую спросить, чтобы удостовериться. Говорят, у нас свой Ходок завелся. Первый из младших. И сразу такой… легендарный. Скажи, Слепой, ты правда из этих? У меня мерзко сжимается горло. Я пытаюсь вдохнуть полной грудью, но получаются только короткие, свистящие вдохи. Кажется, это люди называют смехом и почему-то ему радуются. — Не знаю, Волк, — хриплю, чуть отдышавшись. — Что-то со мной происходит. Не знаю, Ходок я или нет, но иногда кажется, что я уже не Жилец. Тебе-то что? — Хочу, чтобы ты меня научил. Ходить на ту сторону. Чертовы рефлексы — я все-таки поворачиваюсь к нему и втягиваю воздух. Просто чтобы понять, не пьян ли он. Пахнет как будто обычным Волком — горячая кожа, влажные волосы, книжная пыль. А сегодня еще и кофе. — У тебя крыша потекла? На какую сторону и чему научить? Я где-то был, но поверь… тебе туда не захочется. — Захочется, Слепой. Ты должен меня научить. Вожак обязан заботиться о своих состайниках и учить их всему. Не отлынивай. Кап. Кап. Кап. Это начинает действовать мне на нервы. Руки сами, без участия моей воли, зарываются в волосы и как два больших паука перебирают пальцами по коже. Как будто немного успокивает. — Я не вожак, — бормочу, завесившись волосами. — У Чумных вожак ты. Слышу его удивленный смешок. Волк тоже замолкает на какое-то время. Нечто следит за нашими разборками невозмутимо, нависая, как крона огромного дерева. Пряча от внешнего мира. Краем уха, где-то далеко я слышу шаги в коридоре, и вроде бы даже смех, доносящийся из нашей комнаты. Но никто нас не ищет. — Интересная ситуация получается… Ну давай выяснять, кто из нас вожак на самом деле. Если ты — будешь меня учить, потому что таков твой святой долг. Если я — будешь учить, потому что я так сказал. А вожака надо слушаться… Волк сжимает мое плечо — кажется, он еще ни разу ко мне не прикасался. Тем более вот так по-свойски. Разворачивает спиной к зеркалам, лицом к себе. Как будто ожидает, что я сейчас встану в бойцовскую стойку, и мы правда начнем махать кулаками. Смешно. Даже если бы я захотел драться, против Волка у меня шансов ноль. Да и какой смысл? Вожачество мне совершенно не сдалось. Прямо сейчас у меня есть более насущные потребности. Например, уйти в лес и никогда больше не вернуться. — Покалечишь человека, только что вышедшего из Могильника - это плохо скажется на твоем авторитете, — я стою, вытянув руки по швам и ожидая чего угодно. В первую очередь, конечно, удара в лицо. — Что ж ты такой непрошибаемый, а… Чего я не ожидаю, так это теплого тела Волка, прижимающего меня к раковине. И его рук, которые блокируют меня слева и справа. Его запах накатывает на меня волной, и я чую в нем то самое. Нечто не человеческое, а звериное, далекое, как будто принесенное порывом ветра. Нечто, что заставляет моего внутреннего шестипалого ощетиниться. Еще я не ожидаю его губ на моих губах. Он приоткрывает рот, и я чувствую его влажное, обжигающее дыхание, и нежную изнанку этих губ. У меня внизу живота разверзается пропасть, в которую летят желудок, легкие и сердце. Никогда в моей жизни не было ничего настолько убийственного. Нет, вру. Было, когда я увидел дорогу. … В следующую секунду — не помню, как это произошло — я уже ощущаю его извивающееся тело между мной и соседней стеной. Если бы там была раковина, наверное, я бы сломал ему спину таким рывком. Под моей рукой движется его горло, в попытке вдохнуть. Надо приотпустить. Надо. И только потому что надо, а не потому что хочу — немного ослабляю хватку. — Ахххаха, Слепооой… — дыхание подводит Волка, и он хрипит. Нервирует меня тем, что не боится. Даже я сам себя сейчас испугался, но не он. — Все таки можно тебя вывести из себя… А то я уже думал, что ты сдох где-то внутри… — Поаккуратнее. Тут такие методы выведения из себя не приветствуются. Маленькое уточнение — за такие выкрутасы в Доме могут убить. Об этом я тоже слышал. Но в отличие от Ходоков, ни одного человека, зажимающего состайника, в живых не осталось. Уровень толерантности у домовцев еще ниже, чем у наружних. — Не знаю, не знаю… надо у Кузнечика уточнить, как он относится к таким методам… Тебя убью я, и прямо сейчас. — Не вздумай лезть к Кузнечику, — мой голос похож на шелест, и я еле удерживаю ладонь от сжатия со всей силы. — Вообще-то у него есть свободная воля. Не надо… распоряжаться… — Да. Только до его свободного волеизъявления ты можешь и не дожить. — Убьешь его лучшего друга? Сделай доброе дело… Это окружит меня ореолом героизма… Каким ореолом это тебя окружит, промолчу… Не могу больше к нему прикасаться. Отшатываюсь, и Волк сползает вниз по стене — слышу его загнанное дыхание откуда-то снизу. Меня передергивает от отвращения. Невольно отряхиваю руки, как будто можно сбросить с них ощущение его горячей, нежной кожи. Такой податливой и беззащитной под моими руками, на которых как будто прорезались когти. Кап-кап-кап. Растерзать-подмять-сожрать. Я разворачиваюсь и выхожу из туалета, так медленно, как только могу. Со стороны это точно не похоже на бегство, но внутри я бегу сломя голову. Значит, Волк, хочешь попасть на ту сторону? С каким удовольствием я бы отвел тебя туда и оставил насовсем. Но не в лесу. Он слишком красив для тебя. Я оставлю тебя на болоте. Где ты будешь метаться среди блуждающих огней и чавкающих шагов, принадлежащих не тебе. Пока не рехнешься. Или в пещере. Очень глубокой и очень темной… С такой темнотой не справятся даже твои волчьи глаза. Но сначала мне нужно научиться уходить туда самому.