Пластинки

Комната, ещё мгновение назад погружённая в неловкое молчание, огласилась шумным вздохом. —Пиздец…— еле различимо донеслось со стороны дверного проёма, в котором застыл высокий худощавый силуэт. Сал поднял на него глаза, уже забыв про выпавший из дрожащих рук канцелярский нож, следы использования которого яркими полосами красовались на бледных руках, частично скрытых под длинными широкими рукавами излюбленной чёрной толстовки и стекали неаккуратными пятнами на ковёр, оставляя после себя крошечные смазанные бутончики причудливых багровых цветов, будто нарисованных неумелым художником с непрерывным тремором рук. —Что? — прозвучало хрипло и приглушённо из-за куска пластмассы, скрывающего лицо. Ларри, всё это время стоявший у входа в комнату, ещё раз окинул взглядом раскинувшуюся перед ним картину, оценив весь масштаб пиздеца и, закрыв за собой дверь, подошёл вплотную. Он мягко опустился на колени рядом с сидящим на полу Салли, едва не запятнав джинсы свежей кровью с ковра. —Да нет, ничего. Абсолютно блять ничегошеньки, просто мой…— сложно было подбирать выражения в таких ситуациях, но за что Сал и восхищался Джонсоном — тот почти всегда сохранял трезвый рассудок, —Просто мой лучший друг опять чуть не вскрылся, слушая пластинки. Я их отберу у тебя, слышишь? Что ты там… Что ты слушал вообще, а? Ларри аккуратно взял в руки валявшийся рядом пустой конверт от пластинки и, увидев картинку на нём, невольно усмехнулся. —Ночь в опере? Ты… —Я… Что? Парни встретились взглядами. На лице Джонсона читалась невообразимая смесь эмоций, которую он и сам пока не мог разобрать. Что творится в его голове? Что творилось в голове у Салли, блять, Фишера, когда он снова решил искромсать себя, полностью оправдывая своё старое прозвище? Мальчишка в протезе опустил голову, не желая продолжать эту игру в гляделки и прижал ладонью кровоточащие царапины на левой руке. Ларри тихо выдохнул и сжал картонку в руках. —Подожди, дай соображу. Ты… Ты серьёзно сейчас? Сал, тебя довёл до истерики альбом, в котором есть песня о любви… К тачке, блять! Салли молчал. Он смотрел в стену пустым взглядом, тихо хлюпая носом каждые полминуты. Ларри, не получив ответа, вздохнул и положил картонку на место. Он придвинулся ближе, пока не решаясь как-то тронуть или что-то сказать. Пытался заглянуть в глаза сидящему напротив Салли, стараясь вычислить по ним эмоции собеседника, но взгляд скрывала порядком отросшая голубая чёлка. Судя по всхлипам, тот явно не пребывает в дичайшей радости. —Хэй? Почему… Ты не пришёл ко мне? Нет, ладно, ну… Ты же мог просто набрать мне, я бы примчался сразу же. Что такое, а? Салли отвернулся. Смотреть в эти обеспокоенные глаза не было сил. Он снова расстроил того, кто так о нём переживает. —Так, чел, ну-ка, посмотри на меня, — Ларри, протянув дрожащую от напряжения руку, осторожно развернул его лицо к себе, продолжая настойчивые попытки заглянуть прямо в глаза. Фишер мельком глянул на него, тут же снова отведя взгляд. Ларри заметил этот блеск глаз. Тот самый блеск, который глазам придают набегающие слёзы. Джонсон наконец отпустил его, а сам не двинулся с места. Он вздохнул, что-то пробубнил себе под нос. —Я подарил тебе пластинки с песнями твоей любимой группы не для того, чтобы ты в очередном приступе суицидального поведения послушал их и захотел вскрыться ещё больше, понимаешь? Я хотел, чтобы мы вместе танцевали под них, как… Ну вот как под Смысловую фальсификацию, например. Как они там, говоришь, называются? —Королева… —Сал, у тебя голос дрожит. —Я знаю. —Бля-ять… Ларри снова оглядел его. —Иди ко мне. Он давно уже понял, что Фишер ему доверяет. Всецело и безоговорочно. Хотя бы потому, что не пытается увернуться от объятий или скрыть следы наваждения, периодически его посещавшего и заставлявшего делать с собой не очень хорошие вещи. И он абсолютно точно знал, что сейчас может просто взять и прижать к себе этого парня, напуганного собственной выходкой. Ларри так и сделал. Застёжки протеза, сперва не желавшие поддаваться, через пару секунд тихонько щёлкнули, освобождая изуродованную плоть от инородного предмета. Протез оказался на полу там же, где и конверт от несчастной пластинки, продолжавшей крутиться в проигрывателе, а Салли — в медвежьих объятиях Джонсона, который и сам нихерово так разнервничался. У него мелко дрожали руки и бешено колотилось сердце — слышно было, как оно стучит прямо в рёбра там, куда прижималось чужое заплаканное лицо и рваное дыхание согревало кожу под намокшей от слёз футболкой. —Говорил же сразу звонить как только накатит, а? —Я… —Ты, ты. Дурень. Ёбушки-воробушки… —Прости. Салли прильнул к нему, холодными ладонями упираясь в худощавую грудь, чувствуя кончиками пальцев слегка выпирающие рёбра. Он чувствовал, как чужая ладонь с длинными узловатыми пальцами вновь и вновь проходилась по затылку, и постепенно успокаивался. Ларри — он ведь свой, родной, он тёплый и пахнет кофе с сигаретами, он с хриплым и ужасно приятным голосом, со слегка колючей щетиной на впалых щеках, с кругами под глазами, что уже стали шире, чем круг его общения. Это его Ларри, который, конечно, сначала будет возмущаться, может даже обматерит, а потом обнимет, согреет, прижмёт к себе крепко-крепко и не отпустит. —Джинсы мне теперь кто стирать будет? Я как будто на месте убийства побывал! —Не ссы, отстираем.