Синергия

Итадори Юдзи — студент, старший брат и невероятно уставший. Он сидит в вагоне поезда, и так и эдак примеривается к подголовнику, вытягивает длинные ноги и никак не может уложить руки. В голове два желания: уснуть или умереть. Юдзи выбирает что-то посередине, погружаясь в беспокойную дрему, полную неясных силуэтов и обрывков разговоров. Он не был дома три долгих года. Для оправдания подобной халатности у него нет ни одной внятной причины, понимаете, там учеба, другая жизнь, я вырвался, не скучал, сейчас мысли об этом — когтями по сердцу, нежная ложь, сладость для болезненных воспоминаний. Его побегу, именно побегу, ведь иных слов для столь поспешных сборов, резкого хлопка дверью, мокрой насквозь одежды, пока спешил до станции, не существует внятного оправдания. Он даже не уверен, что там все еще хотят его видеть, дед не в счет, для него он всегда будет непутевым любимым внуком, что пошел по стопам отца, а вот брат… Брат — это совсем другой разговор. Поезд резко притормаживает, поочередно помигивая лампочками, Юдзи еще сильнее съезжает вниз по спинке, больно ударяясь коленями о впереди стоящее кресло, и просыпается. Понимая, что отдохнуть больше не удастся, садится ровно, потирая одной рукой колени, другой выуживает из кармана телефон и открывает инстаграм. Проводя по экрану вниз, он обновляет ленту и подмечает новое обновление в профиле Сукуны. Палец зависает над фото: съехавшие рукава извечной темной худи не скрывают пару черных татуировок-браслетов на запястьях, они смотрятся не так инородно, как сигарета, которую он зажимает между пальцев, на ногтях — лак, неизменно черный, на большом и среднем пальце по кольцу. Его фотографировали сбоку, всего лица не видно, из приоткрытых губ сизый дым поднимается наверх. Дедушка точно такого не одобрил бы, на одобрение Юдзи Сукуне, скорее всего, наплевать с высокой колокольни. Они нормально не говорили давно: только сухие созвоны по праздникам, наполненные бессвязными вопросами, штампованными поздравлениями, едкими комментариями и бесконечным молчанием. Юдзи на автомате пролистывает профиль дальше, не цепляясь толком ни за один снимок. По кусочкам уже в который раз составляет образ брата, в детстве — не разлей вода, сегодня между ними — мировой океан. Всего три жалких года, течение времени неумолимо, упадешь — протащит по дну, перетрет камни воспоминаний в пыль, тут же исчезающую в потоке. Раньше над водой был крепкий мост, теперь там нет ни кирпича. Все что у Юдзи есть — цифровой альбом и несколько десятков комментариев от незнакомцев в нем. На столь скудном материале можно только приблизительно понять, чем живет Сукуна, ничтожно мало информации, каждый пиксель на фото засмотрен до дыр, Юдзи помнит в каком порядке снимки идут друг за другом. Когда-то он мог заканчивать предложения за братом, сейчас не сможет связать и пары слов, чтобы начать диалог. Пора собираться, синкансэн приближается к Сендаю, Юдзи убирает телефон и поднимается со своего места. Его не покидает ощущение, что все происходит как-то слишком быстро, еще мгновение назад он был в Токио, щелчок, и уже очертания родного города мелькают за окнами. Дом выглядит точно также, разве что табличку с фамилией сменили на новую: она сияет хромом в лучах закатного солнца, слепит, дышит оранжевым жаром. Ключ без проблем проворачивается в скважине, дверь открывается без скрипа, интересно, кто об этом позаботился. Юдзи проходит внутрь, стягивает кроссовки в коридоре, они ложатся красной кляксой посреди монохромной, естественно, черной обуви брата, заглядывает в свою комнату. В ней почти ничего не изменилось, не хватает каких-то мелких деталей. Поставь перед Юдзи две картинки: до отъезда и после, тогда он смог бы найти различия, но в сознании лишь лениво шевелится разрозненный образ, как фото со вспышкой во тьме, вся яркость в центре, края расползаются, растекаются, сколько не вглядывайся — ничего не понять. Он ставит рюкзак рядом с кроватью, разглаживает еле видимые складки на одеяле, задумчиво смотрит на стол, пытаясь понять, чего на нем не хватает, ровный слой пыли не может ему ничего подсказать. Взгляд бегает по комнате, пытается натолкнуть хоть на какую-то мысль, Юдзи кладет руку на столешницу, чертя по пыли волнистую линию от одного края к другому. На обратном пути его осеняет — манга, тут лежало несколько любимых томов, куда они делись — неясно. Он заглядывает за стол, под него, обходит с разных сторон и замечает один томик, застрявший между ножкой и стеной, достает его, и воспоминания сшибают его потоком. Сукуна — личное проклятие Юдзи, сложно поверить, он был таким милым ребенком: пухлые щеки, маленькие ручки, хвостом носился за братом, пока не начал взрослеть. Ему четырнадцать, стоит теперь посреди комнаты, руки в карманах, гремит цепью на поясе, качаясь с носка на пятку. Юдзи даже не помнит, что тот ему сказал и говорил ли что-то вовсе, весь образ заводит с полпинка, усталость шелухой слетает, шуршит под ногами, когда он толкает Сукуну к столу, краем уха улавливая звук упавших книг. — Ты меня бесишь, — хлесткое замечание брата только раззадоривает Сукуну, губы которого теперь расползаются в ухмылке. — И, — пауза длится и длится, трагичности не занимать, — что? Ты что-то сможешь мне сделать? Юдзи хватает брата за предплечье, касание сразу жжет даже сквозь одежду, Сукуна не остается в стороне, возвращает движение, тянет на себя, жмется от плеч до бедер, притирается-вплавляется и шутливо толкается вперед. Юдзи хватает воздух ртом, прикосновение оставит ожог, он уверен, снаружи никаких следов, но под кожей все горит, пожар полыхает от живота вверх и мажет по носу и скулам. Когда уха касается теплая волна выдыхаемого воздуха, он крупно вздрагивает. Сукуна одаривает его долгим взглядом, медленно переходя от бедер к глазам и вызывающе облизывается, запрокидывая назад голову. Только сейчас Юдзи подмечает тонкую шипованную полоску кожи, плотно обтягивающую шею, быстро бьющуюся жилку под чокером, он слышит ее стук у себя в ушах. — А так я тебя тоже бешу, правда? — шепчет-шипит Сукуна, возвращаясь к уху брата. Прошлое смазывается, где-то хлопает дверь в реальности или в памяти — Юдзи не различает, он всматривается в пыльный том в руках, отбрасывает его на кровать, будто тот может на него наброситься. Шаг назад — за спиной шуршит плакат с героиней его влажных мечтаний — Лоуренс, следующий эпизод прошлого затягивает, пока он комкает постер в руке. Он возвращается домой с встречи с бывшими одноклассниками, чувствуя себя свободным и счастливым, если в этом и есть какая-то вина алкоголя — наплевать, первые каникулы после ударного года в университете прекрасны. Юдзи застревает в коридоре и пытается стянуть кроссовок с левой ноги, неловко хватаясь за стену. Сукуна проходит из кухни в сторону своей комнаты, притормаживает, завидев брата, уже открывает рот — от этого не стоит ждать ничего хорошего — моментально захлопывает его, только щурится, присматриваясь к чужому лицу, тихо бормочет что-то под нос и молнией скрывается у себя. Юдзи придирчиво осматривает себя в зеркало позже, подмечая смывшиеся волосы, блонд ему не идет, надо краситься в розовый опять, следом видит смазанный отпечаток помады на щеке и красноватый след засоса на шее, приблизившись, можно даже рассмотреть отпечаток зубов. Он не помнит, кто его оставил и в какой момент вечера это произошло, все это кажется таким неважным, легко помещается куда-то на задворки, пускай. Зато злой взгляд брата долго снится теплыми летними ночами. Юдзи трясет головой, покидая спасительную опору в виде стены и, пошатываясь, идет прочь из комнаты, с него хватит на сегодня воспоминаний, доходит до кухни, хватает привычно стоящий рядом с раковиной стакан, наполняет его водой из-под крана и жадно пьет. Струйка стекает с уголка губ, щекочет шею, впитывается в ворот футболки, холодит. — Что ты тут делаешь? — Сукуна скрещивает руки на груди, бедром опираясь о стойку. Юдзи чуть не поперхнулся, вход-выдох, не хватало еще захлебнуться в собственном доме. — Пью, — упавшую на них тишину от этого ответа можно почти пощупать руками, — эм, привет? — Не думаю, что ты заскучал, впервые за три года, — брат одет как на фото, которое Юдзи видел, пока ехал в поезде. — Что-то забыл? — Я, — мысли тараканами расползаются внутри черепа, не догнать, только судорожно метаться из стороны в сторону. В висок бьется: забыл тебя, забылтебя, тебятебятебя — ввинчивается прямо в мозг, — извини. Кто из них больше опешил — сказать невозможно: Сукуна морщится, как от удара под дых, Юдзи еле успевает поставить стакан на стол, чтобы тот не упал на пол и не разлетелся осколками по всей кухне, хватит и того, что он сам пытается собрать себя по углам. — Ты же шутишь, правда? Ты не можешь исчезать, а потом возвращаться без предупреждения, только чтобы выплюнуть из себя жалкое извинение, — брат недоверчиво смотрит на него, после смеется так напряженно, что Юдзи почти хочет его ударить. — Видимо, не шутишь. Юдзи подрывается с места, это тот самый момент, который стоит упустить и все, возвращаться будет некуда - одни руины, едва не падает, запутавшись в ногах, цепляет пальцами за худи со спины. Сукуна, пытающийся уйти, тормозит, противится, дергает головой, с которой слетает капюшон. Он замирает на мгновение, только чтобы продолжить вырываться с удвоенной силой. Дергается вперед, но Юдзи держит крепко, подбираясь ближе, не отводя взгляда от прически брата. Время-вода подхватывает его и несет на три года назад. Перепачканная ванная, темные волосы разбросаны по белому кафелю, вода шумит будто в параллельной вселенной. Сукуна наугад цепляется ладонью за раковину, натыкается на машинку для стрижки и нечаянно спихивает ее на пол, грохот не в состоянии оторвать их друг от друга. Теплые руки на бедрах, язык брата в его рту, скользко, вкусно, почти жизненно необходимо. Мокро лижет чужие-родные губы, протискивается языком глубже, Сукуна стонет в рот, его трясет под руками. Юдзи спускается лихорадочными поцелуями от рта к шее, кусает до боли, никто, слышишь, никто не может посягать на тебя, кроме меня. Они растаскивают по полу волосы, под пальцами колко, но Юдзи не может перестать гладить затылку вверх-вниз, зарывается в шапку обесцвеченных волос, остался последний штрих, чашка с замешанной розовой краской опасно стоит у самых ног. Он отрывается от брата, шепчет про их необъяснимо важное дело, отпускает его, отходя на несколько шагов назад, чтобы не было соблазна тут же вернуться к приятному теплу. Заново перемешивает краску, пока Сукуна, все еще не произнеся ни слова, снова садится на стул, одергивая задравшуюся футболку. Пальцы Юдзи дрожат вплоть до момента, пока Сукуна не ловит их и не целует каждый в отдельности, оставляя влажный след в центре ладони, а после прикладывается к нему щекой, от подобного трепета Юдзи разваливается на куски. После нанесения краски, Сукуна подтягивает его за шлевки джинс к себе, припадает открытым ртом к члену через одежду, который тут же дергается под касанием. Сукуна чуть сжимает зубы. Он достает член прямо через ширинку, влажно лижет головку, слизывает смазку, которая моментально выступает вновь. Юдзи поверхностно дышит на краю сознания. Брат медленно, сантиметр за сантиметром, насаживается на его член ртом, а единственное о чем способен думать Юдзи — о невозможности вцепиться ему в волосы. И еще. Они действительно это делают? Дальше - порицание общества, отрешенный взгляд деда, больница, крематорий, опять, крест на их жизнях, сразу на могилах. Страх захлестывает с головой. Берег действительности сдирает кожу до костей. — Ты так и не перекрасился? — бритый затылок так и манит, он идеально лежит в ладони Юдзи, не то знание, что ему надо, непрошенное-полузабытое, это просто живет в его голове. Остальные волосы — розовые, немного короче, чем у самого Юдзи, примятые капюшоном, но все еще топорщащиеся во все стороны. — Какое тебе до этого дело? — Сукуна разворачивается, вырываясь из пальцев, удерживающих худи. — У тебя нет фото, — Юдзи отвечает невпопад, тянет руку вперед, чтобы убедится, что это все взаправду, но его перехватывают и сжимают за запястье. Он шипит от боли, но не предпринимает попытки освободиться. Сукуна отталкивает руку Юдзи от себя, разворачивается, чтобы выйти из кухни, но застывает, не сделав даже шаг. Трет пальцы на руке, которой коснулся брата, и оборачивается назад. — Я слабак. Не смог, просто не смог, понимаешь? Покупал краску, смотрел на нее пару дней, потом отправлял в мусорку и так несколько раз подряд, — взгляд Сукуны будто теряет фокус, сам он еле стоит на ногах, тело без костей. — Столько раз, что дед даже подзатыльник мне влепил, чтобы прекратил тратить деньги, все равно всегда возвращался к розовой. Ты нас,меня бросил, а я так и не смог отказаться от возможности хотя бы так чувствовать тебя рядом. Он ведет плечами, сбрасывая слабость, остатки еще липнут к пальцам — не смыть-не стряхнуть. — Ни черта обо мне не знаешь, врываешься в размеренный быт, блеешь какие-то извинения, аж противно. Тогда три года назад, когда ты оставлял синяки у меня на плече, пока я заглатывал твой член — тогда думал о наших высоких отношениях? Что это неправильно, нас не поймут и что о нас скажут. Признайся хоть себе, Юдзи, что думать головой — это не твое. Ты поддался импульсу, потом сбежал, а я расхлебываю это третий год, смотрю в зеркало, вижу тебя и разрываюсь между желанием врезать или взвыть, и во всем этом виноват только ты! Это рекорд — самый длинный монолог Сукуны с момента их расставания. — Ты старший, должен быть более мудрым и зрелым, — Сукуна грустно усмехается, — но мы живем в мире, где ты сбегаешь и прикрываешься сотней отмазок, а я вру деду что у нас все нормально, просто ты слишком занят. Лучше бы он ударил, серьезно, тогда вина перестала разъедать кости, делайте с Юдзи что хотите, кукла-вуду, просто пусть этот побитый усталый взгляд напротив не будет тянуть из него жилы. — Забирай то, что ты оставил и уходи, — он расправляет плечи, скрещивает руки на груди, закрывается моментально, разве что не обрастает иголками. Один шанс. — Покрась меня, — Юдзи шагает, замирает вплотную, — давай, несносный младший брат. У Сукуны расширяются зрачки, взгляд скачет с вымывшихся волос на глаза, губы и шею, беспорядочно облизывает тело, возвращается обратно к глазам и застывает. Юдзи шагает снова и снова, пока не оттесняет Сукуну к стене, расцепляет руки на груди, переплетает пальцы и фиксирует ладони на уровне бедер. Льнет губами к острой скуле, шраму, пересекающему бровь, расслабленному уголку губ, Сукуна отворачивается болезненно и сломлено. Юдзи не оставляет попыток, тычется в проколотое ухо, бодает в висок, целует угол челюсти, между бровей, крыло носа. Высвобождает одну руку, поворачивает лицо брата обратно к себе, мягко касается лбом лба. — Что ты тут забыл? — еле различимый шепот почти тонет в реве крови и стуке сердца. — Тебя. Сукуну больше не купить словами, он взбрыкивается, едва не разбивает Юдзи нос резким толчком головы, змеей пытается выскользнуть из ловушки между телом брата и стеной. Юдзи держит крепко, наваливается грудью, тише-тише, успокаивает как дикого зверя. — Пусти меня, пусти, — в голосе проскальзывают нотки на грани истерики, переходящее в ядовитое шипение. Сукуна царапает тыльную сторону ладони, впивается ногтями, жажда причинить боль рвется из него вместе с обидными словами, которые Юдзи слушает, вжавшись лицом в бледную кожу шеи: — Мы больше не семья? Может, на деда тоже наплевать, раз ему все равно недолго осталось? В обществе уже не осуждается инцест? Я просто редко в интернете бываю, не в курсе последних модных тенденций. Что изменилось? — Ничего из этого, — проводя губами по кадыку, Юдзи глотает чужую дрожь, гасит ярость, боже, как же он скучал, он не готов отпустить его больше ни-ког-да. — Изменился я.