О мозгошмыгах и тыквенных пирогах

8 апреля 2008 года Тонкий крик прорезал тишину леса, острый и холодный, как скальпель хирурга. Вспорхнули птицы, во все стороны прыснули мелкие зверьки. Другие звери – крупные, сильные, хищные – кружили в отдалении, осторожно сжимая петлю. Ветер пах кровью. Здесь кто-то умирал. В остальном этот весенний день был чудесен. Белесые лучи солнца падали сквозь прорехи облаков на едва начавшие покрываться листвой деревья и не спешившие распускаться розовые пионы вдоль тропы. Легкий ветерок шелестел в кронах и траве, игриво ластился к рукам Грегори Гойла, небрежно рвущего бордовый мох. Он тяжело повернулся спиной к солнцу, и русая щетина на его голове стала угольно-черной. Широкая тень упала на валявшуюся в нарциссах палочку Джинни Поттер, подбираясь к самой женщине. Та судорожно билась на земле, пытаясь дотянуться до своей палочки; в ее волосах запутались листья, а ноги обвило некогда свободное желтое платье, сейчас мокрое и тяжелое от пропитавшей его крови. В воздухе повис острый запах железа, но он не мог перекрыть аромат свежесорванного мха, маслянисто блестевшего в руках Грегори. Он склонился над Джинни, но та увернулась от протянутого мха и захныкала. Грегори все не уходил, тупо глядя на нее. Она попыталась оттолкнуть его, еле слышно бормоча: – Нет, нет… Пожалуйста… Мои дети… – и, вздрогнув всем телом от нового приступа боли, закричала. Грегори тотчас протолкнул мох ей в рот, и она поперхнулась воплем. Грегори насупился и встал, отупело глядя, как Джинни Поттер кашляет и отплевывается. В конце концов он развернулся и неуклюже зашагал по лесной тропе. Пятна света и тени перекатывались через него все быстрее и быстрее, пока он наконец не побежал, тяжело дыша и сотрясая ногами землю, прочь из леса, прочь от лежащей женщины. 2 мая 1980 года В тот год начало мая выдалось холодным. Сьюзен Гойл ввалилась в приемный покой Святого Мунго, обхватив руками раздутый живот и изрыгая проклятия. На возмущенные взгляды и замечания остальных пациентов ей было откровенно плевать. Постовая ведьма попыталась объяснить, что больница Святого Мунго принимает только больных с магическими заболеваниями и травмами, что в ней совершенно точно нет родильных палат и что леди следует говорить тише, и за свои старания получила расквашеный кулаком леди нос. – Достаньте, – проревела Сьюзен, морщась от боли при каждом вдохе. – Из меня. Это. Существо! Далеко не пушинка и в лучшие свои времена, теперь Сьюзен стала вовсе неподъемной. На ее багровом от гнева круглом лице сменяли друг друга болезненные гримасы, а свирепый взгляд держал всех присутствующих в почтительном отдалении от приемной стойки. Под угрозой лишиться разом всех остальных пациентов персонал вынужден был наконец найти ей каталку. Уложить на нее роженицу они смогли лишь с десятого раза, а когда ведьмы решили использовать лифт, Сьюзен подняла такой шум, что они сочли за лучшее устроить ее в спальне вахтера. Установить личность роженицы удалось не сразу; еще сложнее оказалось найти Томаса Гойла и вывести его из бесчувственного состояния, в котором он проводил большую часть будней. Упырья оперативная группа редко работала в полном составе, а остальные с радостью позволяли Томасу, не выказывающему особого таланта к работе, отсиживаться во время вылазок. Томас, в свою очередь, с радостью напивался вдрызг в подсобке, где его в конце концов и обнаружили колдомедики, напрасно отправившие уже четыре совы. – Без меня справится, - рыкнул он на просьбу медиков присоединиться к жене. Они все же настояли на своем, о чем незамедлительно пожалели, услышав первые слова Сьюзен в адрес мужа: – Я тебя удавлю твоими собственными кишками, слышишь, ты, выродок проклятый! После этого ругательства становились только изобретательнее, перемежаясь со все более назойливыми требованиями дать ей, наконец, обезболивающее зелье, а время шло, и четверг плавно перетек в пятницу. Наконец, когда даже главный целитель готов был сдаться и применить не самое безопасное зелье, прорезалась головка, а затем на свет появилось и крошечное тщедушное тельце. Щелчок ножниц, звонкий шлепок, нарастающий рев, ругательства отца и вопль матери, требующей чертово зелье, – так мир приветствовал Грегори Томаса Гойла. 9 июня 1981 года Год, месяц и неделю спустя Урсула Лавгуд осторожно водворила на место шпилькой серебристую шестеренку не больше молочного зуба в диаметре, вернула на полку новое хитроумное изобретение, взглянула на себя и чертыхнулась. – Ты что-то сказала, радость моя? – отозвался из соседней комнаты Ксенофилиус, раздумывавший над статьей о возвышении садовых гномов (а все из-за того, что Сами-Знаете-Кто собирает в неких гнусных целях армию джарви). – Кажется, воды отошли, дорогой, – сказала Урсула. – Будь так добр, позови акушерку, мне нужно еще кое-что доделать. За стеной что-то рухнуло и разбилось, и в комнату вломился вымазавшийся в чернилах Ксенофилиус, в русых кудрях которого запутались клочки пергамента кремового цвета. – Малышка уже выходит?! Преблагие святые! Скорее ложись! Нам нужны полотенца, и вода, и еще… – Ксено, – вздохнула Урсула, – роды уже начались, но малышка еще нескоро появится на свет, все это длится часами. Просто позови… Но Ксено уже и след простыл. Урсула покачала головой, нежно улыбнулась и вернулась к работе. Едва взглянув на нее, только что прибывшая акушерка попыталась отправить роженицу в постель дожидаться врача. Урсула рассеянно кивнула, не отрываясь от своего занятия – нанизывания на проволоку серебряной трубки. Тот же приказ, но уже полученный от врача час спустя, был встречен с таким же равнодушием. – Еще минутку, – сказала Урсула взволнованному Ксенофилиусу, носившемуся вокруг нее с полотенцами, которые уже высились на полу кучей до колен высотой. – Я бы уже закончила, но эти схватки меня отвлекают. Они в самом деле должны столько длиться? В конце концов втроем им удалось уложить ее в постель. Урсула вздохнула и заколола свои густые темные волосы отверткой. – Это, наверное, ужасно больно? – спросил Ксенофилиус, цепляясь за ее руку. – Терпимо, – задумчиво отозвалась Урсула. – Дай мне, пожалуйста, блокнот; стоит записать, выдержат ли мои чары… Ох, надо же! Мне кажется… Она прерывисто вздохнула, натужилась, и вскоре доктор держал в руках извивающуюся девочку, головку которой венчал мягкий пушок русых волос. – Ничего себе! – лучезарно улыбнулась всем Урсула, в то время как Ксенофилиус со слабым вздохом лишился чувств, а маленькое серебристое изобретение стало раскачиваться из сторону в сторону, выпуская небольшие клубы дурно пахнущего синего дыма. – Вот это да! 1 ноября 1981 года – Знаем мы их уловки! – возмутилась Сьюзен, небрежно усадив Грегори в манеж. – Как это какому-то мальчишке удалось победить самого Темного Лорда? – Да не цепляйся ты за эти слухи, – низкий хриплый голос принадлежал другой женщине. Грегори лениво проследил за ней взглядом, когда она с куда большей заботой опустила в манеж второго малыша, не забыв положить ему с дюжину игрушек. – Всего лишь денечек, да, Винсент? Кто у нас хороший мальчик? Ты у нас хороший мальчик! – эти грубые звуки скорее можно было принять за рычание, нежели за нежное воркование матери. – Да-да, ты! Винсент, не обращая на мать внимания, потянулся за мягким жмыром и зажевал его лапу. Грегори заторможенно следил за ним. – Лео и Томас наверняка сейчас там, получают новые указания, Сьюзен, вот увидишь. Винсент уставился на него в ответ своими темными глазищами. Грегори нахмурился, скривившись в напряженных раздумиях, и медленно пополз к ярким игрушкам, предусмотрительно не сводя взгляда с Винсента. – Им ничего не скажут, Вал. Ты же знаешь моего придурка, ему объяснять, что о дно котла стучать. Грегори подобрал мяч. Большой красный мяч, такой большой, что даже в рот не влазил. Винсент бросил жмыра и опрокинулся навзничь, немало повозившись в недоумении, прежде чем снова встал на четвереньки. – Ну, Томас ведь старается быть полезным, благослови его господь. На, Сью, затянись-ка трубочкой, авось и подуспокоишься. Тошнотворный сладковатый запах достиг манежа, отвлекая внимание Грегори от продвигавшегося к нему Винсента. Он чихнул, распахнув в изумлении глаза. Винсент удовлетворенно фыркнул, и Грегори перевел на него удивленный взгляд. – Стоит мне только подумать об этом… этом грязнокровке! А что, если все это правда, Вал? Что нам тогда делать? Я не хочу опять возвращаться к тем временам. У Томаса есть работа только благодаря Уилксу… – Ну-ну, милая, все будет в порядке, вот увидишь! Винсент выхватил мяч из рук Грегори и торжествующе засунул его в рот. Грегори скривился. Винсент смотрел. Грегори заревел. Винсент смотрел. Грегори начал завывать. – Да дай ты ему бутылку, авось заткнется. Грегори разинул рот, едва бутылка появилась перед ним, и схватив ее, удовлетворенно зачмокал. Винсент уронил мяч и возмущенно взревел. Вскоре он довольно чмокал со своей бутылкой рядом с Грегори. – Ты только посмотрю на эту парочку! Разве ж они не милашки? Совсем как наши мальчики, когда с работы возвращаются, – заворковала Вал. Обе женщины довольно захихикали. – Видишь, Сью? Все не так плохо! 3 ноября 1981 года – Ну ты и гад, Уилкс, – прошипела Сьюзен. – Ну ты и гад. Они встретились в «Дырявом котле», забившись в нишу у дальней стены. Вымазанный в саже и все еще недовольный из-за бешеного путешествия по каминной сети Грегори плюхнулся в углу и сердито жевал соску. – Раньше ты не так пела, – пророкотал Уилкс, едва высовывая нос из-под надвинутого капюшона, – совсем не так, когда умоляла меня помочь твоему никчемному муженьку. – Не пытайся задурить мне голову, – прошипела Сьюзен, – даже не смей напоминать об этом. За то дело было заплачено сполна. А я сейчас о нынешних временах говорю. В нише было темно и тепло, из основного зала доносился мерный гул голосов и потрескивание горящих в камине дров, но Грегори был слишком сердит, чтобы уснуть. Он недовольно заворчал, и сверху упала блестящая зеленая погремушка. Грегори недоуменно на нее уставился. – Блэк взорвал Петтигрю… – Крысе крысья смерть, – ухмыльнулся Уилкс. – Беллатриса свихнулась. Этот подонок Грюм убил Розье – Розье, господи боже мой! Как мы кончим, не догадываешься, а, Уилкс? А я ведь не хочу, чтобы меня Поцеловали, нет, не хочу. Ни за что, слышишь? В гробу я вас всех видала, знаешь ли, так что если меня загребут… Зарычав, Уилкс бросился на нее через стол, не замечая упавший капюшон. Сьюзен отбивалась от него стаканом. Вопли и крики взрослых заглушили рев Грегори, потерявшего погремушку в пылу битвы со скатертью. Увидев, что возвращать ему игрушку никто не собирается, Грегори встал на четвереньки и сам пополз за ней. Угрожающе наставленные друг на друга палочки он не замечал. Где-то вверху голоса перекрикивали друг друга: – Всем оставаться на… Уилкс! – Лонгботтом! – Ну нет! – закричала Сьюзен. Шипение и грохот заклятий заглушили предупреждающий вскрик женщины: – Фрэнк, берегись! В красном свете погремушка показалась черной. Грегори успел схватить игрушку, пока его мать визжала: – Круцио! Круцио! Авада… Игрушка сверкнула в зеленой вспышке. Грегори отпрянул на мгновение, а потом попытался запихнуть ее в рот вместе с соской. Что-то тяжелое рухнуло на стол и свалилось на пол, утянув за собой скатерть. Грегори встряхнул погремушку, и неожиданно громкий треск раскатился в наступившей тишине. Кто-то выругался и, закряхтев от натуги, поднял его в воздух. – Бедолага. Ну-ка, кто это у нас такой толстяк, а? Грегори, насупившись, посмотрел в нависшее над ним лицо и врезал ему погремушкой. 31 октября 1985 года Было уже поздно, когда четырехлетняя («Раз-два-три-четыре, мамочка!») Луна, задремавшая где-то между историей о шраме в виде молнии и поздравлениями, наконец отправилась в постель, все еще сжимая в липкой ладошке половинку шоколадной тыквы. Урсула улыбнулась, стерла блестки от хлопушек с щек дочери, аккуратно вынула из пальчиков конфету и завернула ее в фантик, чтобы Луна нашла подарок утром. (Ксенофилиус, разумеется, заверил бы ее, будто никогда не дает Луне сладости до обеда, а Урсула улыбнулась бы и кивнула, словно поверила ему.) – Стоит почитать о жертвенной магии, – задумчиво произнесла она. – Впрочем, исследовать такую вещь на самом деле практически невозможно. Может быть, если бы мы смогли натаскать несколько особенно умных сов или кошек… – Ты же знаешь, как Луна относится к твоим экспериментам на животных, – заметил стоявший в дверях Ксенофилиус. – Знаю, – Урсула нежно подоткнула одеяло Луны и встала, зевая и потягиваясь. – Спать? – Еще немного поработаю, – Урсула заклятьем притушила огонь ночника, превратив сияющее солнце в медленно вращающийся звездный шар, чьи отсветы затанцевали по комнате. – У меня тут появилась идея насчет формулы роста, и я хочу опробовать ее на практике. Может, посадим на грядке парочку тыкв-цеппелинов? – Никогда не доверял флотирующим фруктам, – пробормотал Ксенофилиус, глядя на спящую дочь. Урсула поцеловала его в щеку. – Милый, по-моему, тыква считается овощем. – Парящий плод? – нахмурился Ксенофилиус. – Звучит не слишком… – Луна сдавленно застонала во сне, и родители тут же обернулись к кровати. – Наверное, не стоило тебе рассказывать малышке о Сама-Знаешь-Ком. – Конечно же стоило. Мифы были историей, которая была в свою очередь мифом, вот в чем суть. Вот зачем нужна была «Придира». – С ней все в порядке, – Урсула слегка подтолкнула его к постели. – Поцелуй ее на ночь, и пойдем. Ксенофилиус поцеловал жену в щеку и склонился над дочерью. Луна тихо захныкала, ее глаза под закрытыми веками бешено вращались. Ксенофилиус потянулся убрать прядь волос с ее лица, но едва он дотронулся до нее, Луна вздрогнула, проснувшись, и широко раскрыла глаза. Через Ксенофилиуса прокатился потрескивающий разряд бело-синей магии, исходившей от Луны, долетел до стен, становясь все ярче и ярче, и охватил все еще стоявшую в дверях Урсулу. Наконец блеск начал угасать, но, казалось, его впитали сами стены, которые теперь сияли белизной, как и потолок, и ковер, и покрывало, и вся их одежда, и их мягкое свечение проникало во все углы, не оставив в комнате ни единой тени. – Ой. Это я сделала? – недоуменно спросила сонная Луна. – Тебе приснился кошмар, милая моя? – отозвался Ксенофилиус, безрезультатно пытаясь стряхнуть новоприобретенные светлые кудри. Урсула рассматривала спадавшие по плечам пряди, восхищаясь серебряным отливом, сменившим обычный русый цвет. – Что ж, – подытожила она. – Похоже, нынешний визит к парикмахеру можно отменить. 17 марта 1989 года День рождения Винсента никогда не проходил без поездки в зоопарк, потому что Винсенту нравилось дразнить мартышек, и обоим мальчикам нравилась выставка с драконом, пускай и ненастоящим, настоящими тут были только магнитофонные записи и большие подвижные диорамы. Винсент шутил, а Грегори по сигналу смеялся над его шутками, даже когда не понимал их. Винсент был намного умнее его. Мама Винсента не уставала это повторять. В зоопарке было здорово, хотя теперь Винсенту было уже целых девять лет, а это намного, намного больше, чем восемь. Грегори знал, что ему девять исполнится только через две недели марта, весь апрель и первый день мая, то есть через (тридцать и четырнадцать и один, что значит через три раза по десять и еще десять и четыре и один, что значит через четыре раза по десять и пять, что значит) сто лет! А еще их угощали мороженым, и тортом, и сосисками, и чипсами, и миссис Крэбб разрешила им возвращаться домой на автобусе Ночной Рыцарь и приготовила им горячий шоколад, и это было здорово! Грегори носил ключ от входной двери на шнурке (из-за шнурка шея чесалась, но лучше перетерпеть зуд, чем потерять ключ). Дома было темно, но радиоприемник работал. Передавали репортаж с какого-то квиддитчного матча. Отец развалился на кушетке, сжимая в руке полупустую бутылку огневиски, вокруг валялись пустые упаковки из-под еды на вынос. Обычно их убирает старая миссис Уилкс, когда наносит свой ежемесячный визит, чтобы отругать Томаса и надрать уши Грегори. Отец заворчал, увидев его. Комментатор задорно перечислял имена игроков и названия маневров. Грегори хотел пройти к лестнице, чтобы скрыться в своей комнате и наконец насладиться ирисками, которые оттопыривали ему карманы, и комиксами о Марвине, Чокнутом Магле (до выхода следующего номера остался месяц, всего-ничего потерпеть). Но дома было темно, а мебель здесь часто пускалась в пляс. В дурном настроении Томас распинывал вещи по всей комнате, не утруждаясь тем, чтобы вернуть их на место. Вот и журнальному столику, на который Томас обычно клал ноги, не повезло, причем столик этот оказался ровно такой высоты, чтобы со всей дури вонзиться пробиравшемуся по комнате Грегори под колено. Грегори взвыл. Томас грузной темной громадой поднялся среди голубоватых теней. Занесенная над головой отца бутылка сверкнула – и вдруг разбилась, без какой бы то ни было на то причины, просто дзынькнула и брызнула во все стороны осколками и огневиски. Отец и сын уставились на бутылочное горлышко, которое Томас все еще сжимал в руке. Наконец Томас рассеянно толкнул Грегори на кушетку. – Не сквиб, значит, – произнес он почти гордо, в основном с нескрываемым облегчением, и пригрозил ему кулаком: – Молись, гаденыш, чтоб у меня еще одна бутылка осталась. 19 сентября 1990 года – Фигляр! – взорвалась Урсула. – Шарлатан! – Тот человек из радио? – Луна взгромоздилась на табурет посреди мастерской матери и теперь поворачивалась на нем, не отрывая взора от кружащей вокруг Урсулы. – Наш новый министр магии, – поправила ее Урсула, взмахом палочки выключая радиоприемник. – Чертов Корнелиус Фадж, уж прости меня за этот древний эвфемизм, милая. Луна захихикала. – Он все испортит, – бормотала Урсула, тасуя набор хрустальных линз, пока между ними не запрыгали извилистые радуги. – Назойливый зашоренный традиционалист, – и уже громче она добавила: – Никогда не доверяй политикам, Луна. – Хорошо, мама, – послушно согласилась Луна, но, не сдержавшись, тут же спросила: – А почему? – На свете существует всего два вида политиков, – Урсула направилась к стоявшей у противоположной стены скамейке, и Луна повернулась вслед за ней. – Одни желают, чтобы мир оставался таким, какой он есть сейчас, во веки веков. К ним принадлежит Фадж, – добавила она, рисуя белым мелком руны на дереве. – Другие хотят во что бы то ни стало переделать мир сообразно своим взглядам. – Как Сама-Знаешь-Кто? – Да, дорогая, – Урсула отвлеклась: – Ты не могла бы подать мне немного сушеного кровяного мха? Луна тут же вскочила с табурета и встала на цыпочки, чтобы дотянуться до банок на буфете. Отыскав заполненную порошком темно-кирпичного цвета, она осторожно отнесла ее матери, не смея даже дышать. – Ты всегда должна помнить, – спасибо, – что новые идеи формируют наше будущее. Ты должна быть готова пойти на риск, пробовать новое, впитывать каждую каплю знаний, которую сумеешь добыть из окружающего мира. Внимательно слушавшая Луна кивнула со своего табурета. – Нет ничего, – Урсула на глаз отмерила серебряной ложечкой кровяной мох и добавила его в круг из рун, – ничего важнее в этом мире, Луна, чем оставаться открытым новым идеям и быть всегда начеку. Опустив банку, она повернулась к Луне: – Позволь себе… – и внезапно умолкла, распахнув глаза. Луна обернулась, чтобы узнать, что случилось, и едва успела заметить радужную вспышку, прежде чем мама рухнула, увлекая ее за собой. Вокруг бесновались цвета, давил невыносимый жар, дыхание перехватило из-за прижавшего ее к полу тела матери. – Что случилось? – спросила Луна, выбравшись из-под завала. Ответа не было. – Мама? Ты не ранена? Урсула лежала неподвижно, ее опаленные волосы обрамляли мраморно-бледное лицо и спадали на обгоревшую мантию. Луна затормошила ее, но мама внезапно отяжелела. – Мама? Проснись, мамочка! Проснись… Луна запрокинула голову и закричала. Она кричала, пока хватало дыхания: – Папаааааа! 22 сентября 1990 года Позднее все отмечали, что служба была очень хорошей, а маленькая Луна такой храброй – ей всего девять, а держала за руку плачущего отца, сама едва ли несколько слезинок проронила, благослови ее господь. А иногда, думая, что Луна их не слышит, добавляли, что если говорить начистоту, так покойная всегда была малость помешанной, и что ее смерть была лишь вопросом времени, счастье еще, что она не унесла с собой это бедное милое дитя. А Луна просто тихо сидела, помешивая свое мороженое Вечной Шипучкой, пока все не ушли. В дверях Ксенофилиус поблагодарил каждого гостя, пожал всем руки, позволил всем, кто хотел, обнять себя и поцеловать, и каждого, пробиравшегося по тыквам на грядах, проводил взглядом до самых ворот. Он сломался, еще не знал, как и когда, но сломался, и с этим нужно было что-то делать. Он займется этим немедленно. Завтра. Попрощавшись с последним гостем, он закрыл дверь и осел, не в силах стоять прямо. – Папа? – тихо спросила Луны. Она сидела на лестнице, обхватив себя за плечи. – Когда мама вернется? – Боюсь, никогда, любимая, – выдавил Ксенофилиус. Не сразу, но он все же оторвался от двери. Было поздно. Нужно уложить Луну в постель, и причесать ей волосы, и сделать еще множество вещей, о которых знала Урсула и которых не знает он, не знает так, как нужно, как полагается. Он тяжело осел на ступени, и Луна прижалась к его боку, свернувшись калачиком. – Она могла бы стать привидением, – предположила Луна. – Твоя мама слишком любила все новое, чтобы возвратиться вот так, – отозвался Ксенофилиус. – Смерть для нее всего лишь следующий эксперимент. Луна так долго молчала, что Ксенофилиус решил, будто она уснула, но Луна вдруг спросила: – Папа? А мама теперь счастлива? – Я думаю, ей жаль, что она не может быть здесь с нами, но мне кажется… Мне кажется, она попытается быть счастливой, как попытаемся быть счастливыми и мы, пока снова не встретимся с ней. – А мы встретимся? – Надеюсь. Нескоро, но когда-нибудь обязательно, – Ксенофилиус попытался улыбнуться дочери. Она сморгнула слезы и крепко обвила его шею руками. Он в ответ заключил ее в объятия, нежно погладив по голове. – Теперь мы остались вдвоем, милая моя. Мы должны стараться жить изо всех сил. – Оставаться открытыми новым идеям и быть всегда начеку, – закончила за него Луна. – Как хотела мама. – И-именно так, – Ксенофилиус поцеловал ее в макушку. – Как хотела… Но голос предал его, и Ксенофилиус просто стал баюкать дочь на коленях, снова и снова вытирая лицо рукавом, чтобы не намочить ей волосы. 1 апреля 1991 года Дождь лил в страстную пятницу и в пасхальное воскресенье, и все еще шел в понедельник светлой седмицы, когда Винсент Крэбб и Грегори Гойл в дурном настроении спускались по Косому переулку. По улочке носился ветер, попеременно меняя направление, так что не было никакой возможности повернуться к нему спиной или укрыться от тяжелых холодных капель, которыми он норовил исполосовать прохожих. Грегори, словно пес, замотал головой, стряхивая изморось с короткой щетины, но это не особо помогло. – Сюда, – Винсент подтолкнул его ко входу в магазин «Лучших Товаров для Квиддича». – Поступила новая партия. В витрине лежала новая метла, сияющая полировкой. Длинный хвост из тщательно подобранных прямых прутьев соединялся с рукояткой красного дерева, на конце которой было выгравировано (Грегори прочитал вслух по буквам) «Нэ-им-бэ-сэ два-о-о-о». – «Нимбус-2000», – едва ли не с благоговением повторил Винсент, прижавшись к скользкому от дождя стеклу, чтобы рассмотреть предел своих мечтаний. Грегори тоже собирался прильнуть к окну, но его отвлекла внезапно появившаяся в стекле размытая темная тень. Он как раз готовился обдумать, не привидение ли это, когда откуда-то сзади раздался голос: – Привет, Крэбб. Обернувшись, они увидели худощавого, бледного мальчика с острыми чертами лица. Окинув Грегори презрительным взглядом, он оттолкнул их от витрины и тоже стал рассматривать метлу. – Круто, да? – хмыкнул Винсент. Мальчик пренебрежительно фыркнул. – У меня, конечно, уже есть «Комета-260». Отец говорит, они намного лучше этих «Нимбусов», которым место на свалке. А это еще кто? – Это Гойл, – указал на него Винсент. – Грег, это Драко Малфой. Грегори приветственно кивнул. В Драко было что-то странное. Грегори потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что капли дождя не долетают до мальчика. Умно. – Кажется, мой отец однажды говорил про твоего отца. А может быть, даже дважды, – задумчиво произнес Драко. – Полагаю, ты тоже попадешь в Слизерин? – Грегори медленно мигал, глядя на него, но, очевидно, большего от него и не ждали, потому что Драко продолжил: – Разумеется, все Малфои учились в Слизерине. Отец говорит, это признак чистоты крови… Он умолк и презрительно усмехнулся, глядя на вывалившую на улицу толпу рыжеволосых детей. Двое мальчишек держались за руки и распевали во все горло: – С днем рождения нас! У нас день рождения! –…А вот здесь налицо признаки кровосмешения, – протянул Драко. Мальчики и в самом деле выглядели глупо, потому что смеялись, дурачились и отражались друг в друге вплоть до последней веснушки, и Грегори захохотал вслед за Винсентом. Драко одобрительно посмотрел на них, но тут же развернулся на каблуках и двинулся вниз по улице, словно позабыл и о рыжих мальчишках, и о метлах. – Пойдемте, – позвал он, – я собираюсь заглянуть во «Флориш и Блоттс», а потом к Фортескью, – и небрежно добавил: – Вы двое можете нести мои учебники. Винсент и Грегори переглянулись, пожали плечами и отправились следом. 1 апреля 1991 года Пока отец продвигал свою работу «Мифические существа (и где они обитают)» в книжном магазине «Тайнопись», Луна нашла себе убежище от ненастной погоды под навесом «Волшебного зверинца». На двери висело объявление: «Заказ на белых мышей задерживается», запись на окне гласила, что владелец за укусы, царапины и прочие повреждения ответственности не несет, а записка от руки, приколотая в углу, добавляла: «Клеток для детей не делаем», причем ярко-красное «не» было подчеркнуто дважды. Очередной порыв ветра окатил Луну водой. Она вздрогнула и, отвернувшись, внезапно столкнулась нос к носу с веснушчатой девочкой в забрызганной грязью одежде. Из-под рыжей копны волос блеснули озорные карие глаза, а рот расплылся в улыбке. – Ну и ветрище, а? – В самый раз, чтобы запускать змеев. Рыжая девочка с сомнением посмотрела на бушующий ливень. – Промасленная ткань воды не боится, – пояснила Луна. – Привет. Меня зовут Луна. – Джинни. Точнее, Джиневра, но меня никто так не называет, разве что мама, когда я что-нибудь натворю. Не хочешь войти? Луна покачала головой. – Не люблю клетки. – По крайней мере, так они не съедят друг друга, – заметила Джинни. – К тому же им недолго приходится в них сидеть. Здесь всегда бывают покупатели. Ну, сейчас их, наверное, нет из-за дождя. – Есть. Ты. Джинни рассмеялась. – Неа. Я прячусь от братьев. У близнецов сегодня день рождения, и они наверняка для каждого приготовили очередной розыгрыш. Они говорят, будто это семейная традиция Уизли, но Билл, Чарли и Перси старше их и ничего подобного не вытворяли. Так что никакая это, ясное дело, не традиция. – Все традиции с чего-то начинались, – пожала плечами Луна. Джинни обдумала это утверждение и вынесла вердикт: – Тогда у меня тоже будет новая традиция – прятаться от Фреда и Джорджа в их день рождения. Джинни с Луной заговорщицки улыбнулись друг другу. – А ты правда умеешь делать воздушных змеев из промасленной ткани? – Почему бы и нет. Я просто еще не пробовала. А ты знаешь Артура? – Джинни удивилась, но Луна не знала отчего: оттого ли, что она сменила тему, или что вспомнила это имя вообще. – Мой папа знает Артура Уизли. Он живет неподалеку от нас. – Это мой папа, – просияла Джинни. – А чем занимается твой отец? И Луна поведала ей про «Придиру» и про то, как они с папой живут в небольшой башне, а Джинни рассказала о жизни в Норе, которая, на взгляд Луны, была очень милой и суматошной. Они обсудили знакомые обеим окрестности и самые любимые места (Джинни любила все местечки, куда можно было забраться или вскарабкаться, а Луне нравилась река, и обе они восхищались огромным холмом, с которого так здорово было смотреть на закат), и животных, которых там можно было обнаружить, и прервались, лишь когда в переулок ворвалась разъяренная миссис Уизли, повсюду разыскивавшая Джинни. – Мне пора. Забегай к нам как-нибудь! – помахала рукой Джинни на бегу. – Пока! – Пока. Берегись капп! – предупредила Луна. Джинни рассмеялась и снова ей помахала. Луна подняла руку в ответ, но Джинни уже скрылась за углом. Только теперь Луна заметила, что дождь и не думал прекращаться. Обхватив себя руками, она нырнула под свое хлипкое укрытие, но как бы холодно ни было снаружи, внутри нее разливалось благодатное тепло, и улыбка не сходила с лица до самого возвращения папы. 2 мая 1991 года – Ну разве не чудесно? – захлопала в ладоши миссис Крэбб. – Как же ты вырос, Грегори, подумать только – тебе уже одиннадцать! Счастливо набивавший рот Грегори ее не слушал. Но миссис Крэбб не обращала внимания на подобные мелочи. – Ну-ка, детки, доедайте скорей, тогда получите двойную порцию десерта, – продолжала ворковать она. – У мальчиков должен быть хороший аппетит. Этот ваш друг Драко просто чудесный мальчик – такой воспитанный! – но настоящая бледная немочь. А этот Нотт – он хоть раз в жизни ел как следует? Да я палочки толще видала! Грегори с Винсентом быстро расправились с угощением, даже не притормозив перед мороженым и шоколадным тортом. Грегори громко рыгнул. Миссис Крэбб визгливо хохотнула и снова захлопала в ладоши. – Как быстро бежит время! Уже поздно, милый, пора отвести тебя домой, пока твой отец не забеспокоился, – нерешительно сказала она, словно и сама едва в это верила, и выдавила не слишком искреннюю улыбку. Грегори безучастно смотрел на нее. – Послушай, – торопливо добавила она, – возьми-ка с собой парочку совиных ирисок, да не забудь про шоколадные тыквы – наверняка скоро проголодаешься. Грегори благодарно кивнул и набил карманы сладостями, сгребая их горстями с праздничного стола. – Винсент, попрощайся с другом, – Винсент промычал что-то с набитым ртом, мотая головой. Ближайший общественный камин находился в трактире «Олень и пони». Миссис Крэбб попрощалась с ним у входа. Прежде чем дверь захлопнулась, Грегори заметил, как она направилась к барной стойке. Снаружи было свежо, но еще не холодно, и Грегори распечатал новую конфету-тыкву, пока шлепал по грязи и глазел на мерцающие звезды. Свет в окнах не горел, но отец был дома, лежал на кушетке у метавшегося в камине пламени. Увидев сына, Томас заворчал и пнул столик, на котором Грегори заметил обуглившийся с одного угла конверт. На пергаменте значилось его имя. Распечатав письмо, Грег медленно прочитал в свете очага написанные изумрудными чернилами слова: «Школа Чародейства и Волшебства Хогвартс». Точно таким же письмом уже много месяцев хвастался перед ним Винсент. – Денежки за тебя выложил Малфой, так что можешь ехать, – сказал ему отец. – По-моему, так зря потратился, ну да галеоны-то не мои. Грегори не знал, что он имел в виду, но слова «можешь ехать» понял и расплылся в улыбке. Внезапно отец вцепился в него. Грег ожидал удара, но Томас лишь притянул его к себе. – Так что лучше тебе держаться этого смазливого ублюдка, слышишь? Держись к нему поближе! – прорычал отец, встряхивая Грегори. Тот торопливо закивал, и Томас наконец отпустил его. – Черт бы побрал этого Малфоя с его замком и женушкой-ханжой! Больно много о себе воображает. Воспользовавшись тем, что отец отвлекся, Грегори ускользнул к себе в спальню. Не забыв загородить дверь, он присел на кровать и еще раз открыл письмо. Еще раз осторожно обвел пальцем то самое слово. Хогвартс! 9 июня 1992 года – Ну что ж, именинница, – подтолкнул Луну Ксенофилиус, – пора задуть свечи. – Одиннадцать свечек – это немало, папа, – торжественно произнесла Луна. – Давай задуем их вместе. Сдерживая улыбку, Ксенофилиус серьезно кивнул. Они склонились над блюдом, на котором по кругу были выложены одиннадцать кусков от одиннадцати разных тортов, каждый с небольшой сияющей свечкой. Луна заправила свои длинные волосы за ухо. – На счет три. Раз… Два… Три! Она задула одну половину, пока папа тушил другую, но между ними все равно осталась последняя упрямая свечка. Ксенофилиус разогнал сладковатый разноцветный дым. – Какой кусок тебе положить? – Ты попробуй кофейный пирог, – решила Луна. – А себе я возьму… Смотри, у нас гости! Три совы подлетели ближе, две из них – белая почтовая и официального вида бурая сова – почти несли третью, старую, словно запылившуюся бородатую неясыть. Луна торопливо вскочила на ноги, открыла окно и поймала качающуюся под собственным весом сову, которая упорно пыталась приземлиться самостоятельно. Бурая сова уронила письмо на стол, задумчиво покосилась на торт и, отщипнув кусочек свечки, улетела, а вот почтовая сова не отстала от Ксенофилиуса, пока тот не наскреб в карманах достаточно мелочи. Луна налила чай в блюдце для неясыти, отложила ей кусочек торта и только потом осторожно отвязала от лапы открытку. На обложке красовался огромный розовый торт, а когда Луна ее открыла, стол осыпал фонтан блесток. – С днем рождения, – прочитала Луна. – Твоя подруга, Джинни. – А это от меня, – Ксенофилиус протянул ей сверток, принесенный почтовой совой. – Не такой уж большой… – Прекрасный подарок, – прервала его Луна, достав из путаницы бронзовых и синих ленточек специальное издание «Придиры» и абонемент на семь лет. Она рассмеялась и, бросившись к отцу через всю комнату, крепко обняла его. – Спасибо, пап. – И конечно же мы знаем, что это за письмо, – Ксенофилиус распечатал официальное послание, все еще обнимая дочь одной рукой. Они хором прочитали его, и он пораженно рассмеялся. – Моя девочка в Хогвартсе, подумать только! Луна вплела ленты из подарка в волосы. Она уже давно решила, что попадет в Когтевран. А носить цвета факультета в день рождения – наверняка хорошая примета. – Если бы только твоя мама… – Ксенофилиус обнял Луну еще крепче и выдавил слабую улыбку. – Вот заработаю денег, и отпразднуем все как следует. Или даже отправимся в путешествие! – В Швецию, – предложила Луна. – Швецию? – смущенно переспросил Ксенофилиус. – Чтобы найти морщерогого кизляка, конечно, – Луна повернулась, чтобы еще раз обнять папу, и села рядом. – Они очень редкие, и мало кто может похвастаться, что видел хотя бы одного. Ксенофилиус понял ее не сразу, но, осознав, искренне улыбнулся. – Правда? – Самая что ни на есть настоящая, – улыбнулась в ответ Луна. – У них есть рога… И она принялась увлеченно расписывать кизляка, добавляя все новые детали, а Ксенофилиус не отставал, дополняя ее рассказ, так что вскоре Луна уже прыгала по комнате, изображая иноходь кизляка, а Ксенофилиус от смеха перевернул блюдо с кусочками тортов, и им пришлось есть все вперемешку. Луна решила, что это очень даже неплохой способ угощаться именинным пирогом. 31 июля 1991 года Отец вручил Грегори несколько сиклей, вытурил из «Дырявого котла» и велел не возвращаться без палочки. – И не вздумай потратить сдачу, не то схлопочешь у меня. Впрочем, Томасу не о чем было беспокоиться. Грегори не интересовали книги; зелья, считал он, еще куда ни шло, но палочки? Палочки манили его, как магнит. Волшебник с палочкой мог творить все, что угодно, и никто ему был не указ. Облупленные золотые буквы над входом гласили: «О-ли-ван-дер». Что-то такое оливки, Грегори знал, но при чем тут какой-то «ндер», предпочитал не задумываться. Грегори вошел в лавку. Внутри было пыльно, сумрачно и на удивление пусто, если не считать единственного кресла с высокой спинкой и тысяч и тысяч коробок, в каждой из которых, как он знал, лежит уникальная палочка. Грегори алчно пожирал глазами полки. Конечно, он и так собирался купить палочку, но куда лучше иметь две, а то и три, а может, и все пять! Он огляделся – вокруг никого, лучше момента не придумаешь. Крышка коробки с шелестом соскользнула, открыв его взгляду длинную красно-коричневую палочку. Осталось лишь сунуть ее в карман пальто, что может быть проще? Но схватить палочку он не успел. – А ты знаешь, что бывает с мальчиками, которые берут без спроса непредназначенные им палочки? Грегори дернулся и увидел старика с невообразимой седой шевелюрой, который не сводил с него бледно-голубых, подернутых туманом глаз. Грегори молча покачал головой. – Ну так что, хочешь узнать? – Грегори обдумал вопрос и отдернул руку от коробки. Старик холодно улыбнулся. – А голова-то не совсем пустая. Я – мастер Олливандер, а ты… Ты – Грегори Томас Гойл. Грегори удивленно на него уставился. – Мисс Блэк – ах, нет, уже Малфой – упоминала о тебе, – Олливандер пренебрежительно хмыкнул. – Полагаю, ты принес деньги. Грегори помахал кошельком, но тут же спрятал его в карман. – Не особенно щедрая плата, – неодобрительно отметил Олливандер. Грегори понятия не имел, откуда Олливандер это узнал, не открывая кошелька, но старик не собирался ничего объяснять и двинулся прочь. – К счастью для тебя, мы уже обо всем договорились. Вытяни руки, пожалуйста. Олливандер показал, что от него требуется, и Грегори раскинул руки. Напугав его, неизвестно откуда выскочила мерная лента, прошлась по рукам, плечам, свернулась и так же внезапно исчезла из виду, а Олливандер тем временем достал одну из коробок и сунул Грегу. Внутри была толстая палочка из дуба, почти черная, длиной с его собственное предплечье. Грегори взмахнул ею, как дубинкой – она мягко просвистела в воздухе, наполнив его ощущением тепла и надежности. Олливандер вздохнул. – Как предсказуемо – дуб и жила из сердца дракона. Даже думать не надо. Что за времена... Грегори его не слушал, он был слишком занят, размахивая палочкой. – Запомни, мальчик, палочка – всего лишь инструмент, – сказал Олливандер. – Пускай тщательно подобранный, но инструмент. Решение принимает волшебник и никто иной. Кто не владеет собственной палочкой, и с другим не сможет совладать. Грегори ничего не понял и только пожал плечами в ответ. Олливандер вздохнул. – ладно уж, беги, – сказал он напоследок и скрылся в глубине лавки. Грегори выскочил на улицу, пока старик не успел потребовать плату. Посмеиваясь про себя, он шагал обратно по Косому переулку, размахивал палочкой и чуть не налетел на тщедушного растерянного мальчика с взлохмаченными волосами, которого сопровождал огромный бородатый мужик. Собственная палочка, подумать только! Да еще и деньги при нем остались! Можно было посидеть у Фортескью, пообедать и вернуться без денег и ненужных покупок, как ему и было велено. Стоило ли желать большего? 19 августа 1992 года Утром они хотели отправиться в Косой переулок за учебниками и прочим – и Луна понимала, что даже со школьной стипендией купить все будет непросто, поэтому задолго до того решила найти букинистический магазин, попросить сшить ей форму на размер больше, чтобы носить ее подольше, а украшения сделать самостоятельно. Впрочем, последний пункт она внесла потому, что ей это нравилось. люди выбрасывают столько классных вещей! А ведь из них можно столько всего сделать, стоит лишь оставаться открытым новым идеям и, как выяснила Луна, иметь под рукой немного ниток. Так что утром они позавтракали вместе, папа показал Луне новый номер «Придиры» (в который она внесла несколько изменений), она сходила наверх переодеться, раздумывая, не замерзнет ли она в своем легком пальто в Шотландии и нельзя ли как-нибудь утеплить его магией, а потом спустилась в прихожую и увидела, что папа сидит на лестнице и то открывает, то закрывает какакую-то коробку. Луна постояла, подумала и присела рядом. – Привет. – Привет, милая. Ксенофилиус повертел коробку в руках еще немного и совершенно-явно-не-вдруг уронил ее Луне на колени. (Ему определенно стоит поработать над своим якобы невинным видом.) Луна аккуратно подняла крышку. – Ой, смотри! – картинно удивился Ксенофилиус. Луна улыбнулась ему и достала из коробки волшебную палочку. Почти с фут длиной, светло-коричневая, – из остролиста – она показалась Луне невесомой. Словно сама собой она затанцевала в воздухе, рассыпая аквамариновые искры. Ксенофилиус грустно улыбнулся. – Сердцевина здесь – волос из хвоста единорога. – Знаю. – Это… – заговорили они одновременно, посмотрели друг на друга и закончили хором: – … мамина палочка. Помолчав, Ксенофилиус чуть пожал плечами и добавил: – Вот так. Луна помахала палочкой из стороны в сторону. – Слышишь, как воздух рассекает? До свиста. – Я понимаю… – начал было Ксенофилиус, но Луна вдруг поцеловала его в щеку. – Ого. Так это была хорошая идея? – Конечно, – Луна уютно устроилась у него под боком (потому что она еще маленькая, а маленькие девочки могут так делать, но скоро она уедет в Хогвартс и не сможет обнять отца до самых каникул). – Понимаешь… С этой палочкой мне кажется, будто мама всегда рядом. Ксенофилиус не знал, что ответить, и лишь крепче ее обнял. – Я буду писать тебе каждый день, слышишь? Можно будет воспользоваться школьными совами, я спрашивала Джинни, а она узнала у Перси. – А я буду писать тебе в ответ, – согласился Ксенофилиус. – А там окажется, что до Рождества рукой подать. Луна улыбнулась. – Научи меня чему-нибудь. – Чему? – Свет, – решила она. – Научи меня зажигать свет.