"Преданность Правде"

«Мёртвый или живой — я твой.»

      Мир перестал существовать для Алеты Мехре, как и время. Сколько прошло? Минута? Час? Год? Сотня лет? Или тысяча? В холодной темноте было пусто. Совсем ничего. Мрак клубился, забирался под кожу, растекаясь оболочкой по телу… Таков был путь в Тамас-Виталу?       Алеты не знала ни где она, ни кто она. Она не ощущала ни тела, ни своей души, ни жизни в самой себе. Алета была мертва. Обременённо и безвозвратно.       Ещё при жизни она всё гадала, какова эта смерть и что следует после неё. Но теперь же она даже не знала, что было до. Если жизнь была нескончаемо длинной, невыносимо долгой и совсем короткой, обрывистой дорогой. Грозящей сломить тебя, то для смерти не было окончательной точки, так называемо конца. Даже если смерть казалась облегчением и освобождением от боли, лжи, страданий и увечий.       Там, по ту сторону, не было ничего. Лишь гнусная пустота, кромешная тьма и мрачная тишина. Там не было слышно твоего крика, если ты кричал, и мольбы о помощи, если ты молил. Там не было видно твоего укоренённого горем лица, солёных слёз, когда и если ты рыдал. Там ты не помнил, забывал, кто ты и как туда попал. Там ты не знал, да и не предполагал, что было до, что будет после. Там равнодушие. Там всё равно. Там лишь небытие. Там нет тебя, лишь пустошь, останки осколков раненых душ… Там нет надежды, ты ни на что не полагаешься. Нет жизни, нет начала и нет конца. И ты один. Совсем один…       Смерть — это не лелеющая ложь. Смерть — это правда. Горькая и отрезвляющая, гнетущая и славящая. Смерть — это холод, увековечившийся закат жизни. Смерть — это боль, даже если не болит. Смерть — это кровь, даже если раны уже не кровоточат. Смерть — это страх, даже если тебе уже не страшно…       Алета не может сделать вдоха. Глаза её прикованы к чёрному небу, устланному мириадами ярких звёзд. Их скопления рисовали невероятные узоры и картины. Никогда ранее Мехре не доводилось видеть нечто подобное. Хотя помнила ли она, что было раньше…       Мехре осмотрелась: по сторонам раскинулись величественные горные хребты, а внизу, под босыми ногами мерцал рыхлый белый снег. Алета повела ногой, стремясь раскинуть белые снежинки, но, выбросив стопу вперёд, она не тронула белого покрова. Мехре едва вскинула бровь. Испытывать эмоции ей было тяжело, теперь. Присела, сжала ладонь, но снега так и не коснулась, хотя и даже собственное прикосновение она не ощутила. Касаться собственной кожи было всё равно, что воздуха.

Лишь пустота…

      Минувший миг показался Алете безразличным. Её больше не было, а значит, и ничего не волновало. Мысль о собственной гибели не принесла ей никакой горечи. Она стремилась к облегчению, но теперь же оно тяжёлым камнем лежало где-то запертое внутри. Пустота ощущалась невыносимой. Но ей это было равнодушно.       Мехре двинулась вперёд. Снег под ногами не скрипел, не издавала ни звука. Тишина звучало глухо. Она всё шла, шла, не останавливаясь и не встречая на пути препятствий. Но, остановившись, поняла, что и на шаг не сдвинулась. Тогда и с этим она смирилась. Это было легко. Она всегда так делала — это она знала. Смирится, принять всё как есть и жить дальше было намного легче, чем сражаться и пытаться что-либо изменить. Даже когда от тяжести и беспомощности в груди всё разрывалось, хотелось плакать, хотелось выть…       Был ли теперь смысл о чём-то жалеть? Было бы легче обо всём забыть, если тишина внутри была тем, что она искала.

Бороться стоило бы до последнего. Но бороться она не желала.

      Тишину сколохнул зловещий шёпот, звучащий будто и в голове, и во всём том бесконечном пространстве одновременно.       — Но разве за истину не стоило бороться? За правду? — забормотали голоса из вне.       Бороться за истину? За правду? Всю жизнь судьба к Алете была не выносимо несправедлива. Если правда значила и справедливость, то бороться уже было не за что.       — Истина — это правда, дитя… — шёпот свесился справа, затем коснулся левого уха. — Но правда — это не справедливость, а горькое принятие настоящего. — голос снова залепетал с другого боку. — Того, что было, есть и будет.       Даже зная, как всё было на самом деле, мы можем покориться своим чувствам и солгать. Приняв неправильное решение. Приняв неправильный исход и приговор.       Голос встрепетнул Мехре. Заставил её задуматься и что-то почувствовать внутри.       — Тебе, было уготовано иное… — шипение стало грубым, почти злым или разъярённым. — Не смерть, дитя, не упокой… — а затем вновь мягким, лелеющим. — Твоя миссия! Твоё предназначение! Ещё не свершилось! — прибавилось ещё несколько шипящих голосов. Алета вздрогнула. — Смерть будет, но не раньше своего срока… — а затем звучал лишь один единый голос. Голос, похожий на твердящий правду. Твердящий, что было и есть и что будет.       Глубоко внутри Алеты хранилось понимание того, кому принадлежал тот голос. Но эти воспоминания ускользали от неё каждый раз, как только она подкрадывалась к ним поближе. Шёпот не замолкал, лишь становился всё объёмнее и громче, давил изнутри и снаружи.       — У тебя есть лишь один путь.       Звёзды угасали одна за другой, словно свечи, потушенные буйным ветром. Мир постепенно погружался в непроглядную темноту.       — Следуй моему зову… — приказала Тёмная Мать.       С того, как свет погрузился во мрак, прошло, казалось, уже достаточно времени. Алета продолжала идти на голос, словно завороженная. Сама её сущность тянусь к нему, петляла увалистой дорогой, не останавливаясь, даже когда спотыкалась.       Алете вспомнился Доран. Она не могла не думать о нём. Это было похоже на наваждение. Он был жестоким, грубым, яростным и безумным. В темноте бликом отразились его яркие янтарные глаза, похожие на дикое пламя. Хищные.       Доран был оберегающим, нежным и любящим… с ней. Суровый снаружи, непоколебимый, чёрствый и равнодушный. Расчётливый и мстивый. Он и вправду был палачом, раз не боялся нести смерть на своих руках. Своими руками.       Внутри него пылал ярый огонь, и всё на его пути сгорало. И Алета. Она тоже сгорела в его пламени, превратившись в пепел или лишь жар от огня. Рядом с ним она не могла остаться собой на примере, как остальные прогибаются под сильными и выдающимися личностями, так и она стала лишь сажей, приблизившись к нему. Но Доран не дал ей быть развеянной ветром. Она стала чистым золотом, из которого он кувал вытягивал и сжимал, выплетал и делал узоры. Она стала мягкой глиной в его руках, подчиняясь, потому что по другому не могла.       Стремись Доран, сломить её, она бы уже давно сломалась. Басу же желал держать её при себе, цельной, с развязанными крыльями, хотя и не отпускал далеко. Приручил. Ведь она бы уже не ушла…       До этого или прошлого, или будущего момента Алета существовала в темноте. Она вспоминала, а может лишь догадывалась о том, кто она, кем была. Но все чёткие детали о себе словно расплывались в непроглядный клубок паутины. Она была, но её не было.       Смерть уходила, а жизнь приближалась. Но если все твердили, что гибель — это конец, так почему же это стало началом?       — Ты должна поведать, где правда, а где ложь… — многоголосый шёпот возвратился и зазвучал чётче, ближе, хотя куда было, если было. — Твоё имя было дано тебе задолго до твоего рождения. Хотя и родилась ты в не уготованный тебе срок… — морозное дыхание овеяло её шею, и Алета вновь вернула ощущение собственного тела. — Судьба Пророка, ведающей из тени не о богах и их словах, а о неизвестной другим… — Тёмная Мать зловеще хохотнула. Её оскал был почти ощутим. Она молвила: — Истине.       Не должна была погибать, но погибла. Не должна была рождаться так рано, но родилась. Алета не принадлежала ни данному времени, ни даже самой себе. Она не была обычным человеком, но и быть ей не было суждено. Она была неожиданностью, нежданностью. И мать её, бесплодная до ныне, смогла родить единственное своё дитя. И даже судьба Алете не принадлежала. Уготованное ей было иным, но душа её должна была подчиниться тогдашним правилам. Не сражалась за жизнь лишь потому, что не должна была и вовсе быть рождённой. Дитя иного бога, но Тёмная Мать выиграла её в споре на кости. Деревянные фишки упали на землю, показав нечётное число, и теперь Ведающая Правду принадлежала ей.       — Нет своих, нет чужих… — забормотал, словно вовсе к ней и не обращаясь, голос. — Смерть ждёт всех, если род людской не опомнится, не прислушается ко мне! К нам! — воскликнула Тёмная Мать. Ей вторили сотни голосов молящихся и верящих. — Но ты… — Тёмная Мать молвила к Алете. Её голубые пальцы, измазанные в крови её врагов, коснулись лица девушки. Мехре не видела богиню, но ощущала каждой частичкой своего тела. И страха в ней не было, лишь трепет, волнение… — Ты, дитя, укажешь нам, где лжецы и где предатели. — шёпот стал тише, но ещё чётче и твердящее: — Где враги.       Алета уже ощущала, как тело её ломается, пространство становится невыносимым. Тьма пыталась пробиться в её тело, но свет был сильнее. Но подчинить её и не пытались. Она сама подчинялась. Так должно было быть. Так было правильно.       — Она поведёт за собой людей… — Тёмная Мать сверкнула острыми зубами и кровавым взглядом. — Разрушит всё. — голос стал вкрадчивее, быстрее. — Чтобы на этом пепелище выстроит новый порядок! — пальцы богини накрыли веки Алеты, почти оберегающе. Мехре, вновь подчинившись, сделал глубокий вдох, и лёгкие приятно наполнились воздухом. Жизнь возвращалась к ней. — Но чтобы не повторить былых ошибок и не пустить лицемерных змей в новый устой, нам… — Тёмная мать размазала полосы крови вниз по щекам Ведающей Правду. — Нам нужна ты.

Ты готова. Ступай же, дитя!

Да не сгоришь ты в пламени Сансары, покуда не исполнишь мою волю и своё предназначение!

      Резкий вдох заставил лёгкие болезненно расправиться. Алета остро ощутила яркий дневной свет, распахнув глаза. Он же и заставил её зажмурится, хрипло издав что-то похожее на стон. Больно. Сознание задрожало, сердце заколотилось, как тогда, на смертном одре. Нервно, быстро руки Мехре двинулись вниз, под одеяло, к животу, к тому месту, куда её ударили. Чуть ниже ложбинки между грудей. Ещё немного — и в кровоточащее сердце. Сквозь тонкую ткань сорочки чувствовалась перевязка. Она громко вздохнула и тяжело упала головой обратно на мягкую перьевую подушку…

Реальность оказалась куда страшнее…

Хотя и страх давно отступил.

Трек: «Немерено"/"Где ты?» — Элли на маковом поле/Лампабикт.

«Вечно завидовав птицам, которым досталась свобода…»

      Длинные полупрозрачные белые занавески балдахина едва колыхались на проникающем через распахнутые окна нежном потоке ветра. Изредка сквозь них на накрахмаленные белоснежные покрывала попадали прямые лучи тёплого солнца. Они ласково щекотали кожу и красиво мерцали, подсвечивая бликами пылинки и засветы.       Алета мгновение любуется тем, как заново ощущается жизнь и приток силы. Как прекрасно чувствовать собственное сердцебиение и дыхание. Казалось, ещё мгновение назад она была мертва, а теперь…       Собственное тело ощущается по новому. Она шевелит пальцами, кистями, головой. Это почти так странно, что она теряется, но медленно продолжает приходить в себя, вдыхая полной грудью. Рана на животе почти не болит, хотя, возможно это потому, что она не двигается. Голова немного кружится, но в остальном Алета ощущает себя вполне здоровой, выспавшейся и полной сил.       Мехре жмурится, поднимаясь на локти, словно ожидает боли. Но она не приходит. И тогда девушка с лёгким выдохом садится полностью, немного потягиваясь, не слишком сильно, дабы повязка не сползла, растормошив рану.       Алета с удовольствием крутит головой, разминая шею и стопы. Она вновь делает жадный вдох, свободно выдыхая через губы. Глаза приятно слепит беловатый свет, но не слишком яркий. Танцующие, едва блестящие ткани кроватного балдахина не дают солнцу ранить её и создают вокруг приятную чарующую обстановку. Словно она совсем не в этом мире, не в котором была раньше, или, сказать вернее, не в который возвратилась.       Чужой хриплый полусонный вздох заставляет Алету вздрогнуть, но на это тело уже отзывается болью. Хотя, вероятно, прошло уже много времени с битвы при храме. Для неё всё произошло лишь вчера. Мысли о том, что произошло в фестиваль, предназначенный дурга-пудже, и мысли о том, что она была мертва, даются Алете со странным равнодушием. Или принятием. Тёмная Мать указала ей на верный путь, дорогу, предназначенную ей. Да, погибло множество людей, да, сама она погибла от клинка, и да, она возвратилась из мёртвых. Всё было слишком странно, слишком запутано и сложно… Стоило ли принять это как данность? По крайне мере, сейчас Мехре приняла, а может, только понадеялась на это…       Всё ещё заспанные глаза Алеты находят виновника того, что её испугало. Вьющиеся тёмные волосы, похожие на львиную гриву, растрёпаны и взъерошены по белым покрывалам у противоположного конца кровати. Доран. С лёгкостью понимает Мехре. На её губах загорается усталая улыбка. Лев Басу вызывал трепет в сердце, теперь.       Алета немного меняет положение, подползая ближе к мужчине, удивляясь тому, как он, воин, столь чуткий во сне к любой опасности, вовсе её не замечает. Продолжая дремлить, уткнувшись в изгиб своего локтя, сидя прямо на полу возле изножия кровати. Как долго он здесь спал? И как много за минувшие дни? Мысли эти трепетом и волнением отзываются в груди.       Алета склоняется в сторону. Её волнистые волосы, скользят спадая набок. Она, хитро щурясь, разглядывает красивое, мужественное лицо Басу. Доран всегда был красив по-своему. Мужчин красили шрамы. Он имел их множество, а на лице виднелся один из самых опасных, наверное.       Веки Басу немного подрагивали, даже когда он спал. Суровость не сходила с его лица: крепко сжатые в полосу губы, сведённые брови, впалая морщинка на переносице. Его что-то сильно тревожило, не давало покоя. Острые скулы сейчас были впалыми, а под глазами красовались тёмные полукруги. Как давно его покинул сон? А его покой? Возможно, тот ушёл вместе с Алетой.       Кончики пальцев начинает покалывать от желания прикоснутся к опиваемой лучами солнца загорелой коже, и Мехре не лишает себя этого удовольствия. Теперь ей было нестрашно тянутся к нему на встречу. Лёгкие прикосновения почти щекочут. Она поглаживает, едва касаясь, щеки Дорана волнистыми движениями. Грудь сжимается, но не от боли. На губах же улыбка становится всё шире, когда Басу дёргается, наверняка подумав, что какая-то надоедливая мошка села ему на лицо. Но со второго разу он всё же устало приоткрывает глаза. Ещё мгновение он просто смотрит вперёд, прямо на Алету, а затем его глаза расширяются, и он ошеломлённо подрывается вверх, громко вздыхая…       — Здравствуй, — шепчет сипло Мехре, замечая, что горло у неё сильно болит и пересохло. Хочется пить.       — Голубка… — хрипло выдыхает ей в ответ Доран. Его плечи высоко вздымаются и опускаются, глаза бегают по её телу, словно не веря тому, что сейчас видят. Мехре столь большому вниманию немного смущается, отводя взгляд и натягивая одеяло повыше, но Басу этого даже и не замечает, бросаясь вперёд, крепко прижимая её к своей груди. Он заклято бормочет её имя, совсем тихо, чтобы слышала лишь она… — Я думал ты умерла! — восклицает Доран. Он всё тянет и тянет её к себе, крепче, ближе, утыкаясь лицом ей в плечо, жмурясь и до новых синяков впиваясь пальцами ей в кожу. Лишь бы вновь не ускользнула, не исчезла.       — Я тоже, — мямлит в ответ Алета, поддаваясь настойчивости Басу, опуская голову ему на напряжённое плечо. Сердце в его груди так быстро стучало, что её начало подстраиваться в ответ. Ещё никогда объятья Дорана не были ей так приятны. Он прижимал её к себе так, словно важнее неё никого в этом мире и не было. Чувствовать собственную ценность для человека, которого любишь, было намного приятнее, чем, по крайне мере, погибать.       — Я думал, что потерял тебя… — голос Дорана становится тише и звонче. Горячее дыхание скользнуло вдоль спины Алеты под рубашкой, а мурашки окутывают её кожу. Она понимающе кивает еле приоткрытыми глазами, глядя немного поодаль на окно, откуда доносилось пение птиц.       — Я знаю, — единственное, что могла ответить она. Всё внутри сжималось от тоски и напряжения множества чувств, похожих на радость и грусть.       — Я был готов, пойти за тобой! — Басу свёл брови, отвёл взгляд. Глаза же Алеты защипило от слёз. Признание было столь откровенным, что вызвало отблески боли в сердце. — Был готов лечь вместе с тобой… — совсем тихо добавляет шёпотом, чтобы никто не знал. Его руки ещё крепче обиваются вокруг девушки, так что рана на её животе начинает ныть. Но она молчит, не желая, чтобы он её отпускал. Был ли и вправду Доран готов подставить грудь под вражеский клинок ради того, чтобы сгореть вместе с ней в погребальном костре? Чтобы после отправиться в загробный мир вместе, сжимая ладони друг друга? Прямо как её родители…

Он был готов.

      — Всё хорошо… — Алета не может сдержать всхлипа, в горле застывает комок, и ей сложно дышать. — Всё хорошо… — шепчет она, прижимаясь ближе к Дорану. Вдох полной грудью даётся ей трудно, за ним следуют хлынувшие из глаз слёзы.       — Всё хорошо. — вторит Басу, пытаясь быть как можно более уверенным, убедительным. Всё должно быть хорошо. Теперь, после попытки стоющей жизни. Они должны были быть в порядке. Даже если это совсем не так.       — Мне так жаль… — охрипше, дрожащими губами молвит Алета, поджимая ноги. Одеяло комкается меж их телами. Они стремятся быть ближе. Стремятся не выпускать друг друга из объятий, некогда пытающихся сберечь Мехре от смерти.

Будь то смерть или её предзнаменование, они принадлежали лишь друг другу. Лев и его пташка…

      Слёзы текут непрестанной рекой, уходя вместе с болью и страхом, вместе со всеми обидами. Вместе с ноющей раной в сердце от клинка Тары. Вместе со смертью Тары. Почему? Зачем? Зачем она пыталась убить Дорана? Ответ был не так и сложен, и всё же даже слишком. И если бы хоть на мгновение кто-то усомнился в её преданности и попытался найти истину, то обнаружил бы, что дочь служанки, такая же слуга, была незаконно рождённой скрытой тайной дочерью одного из приближённых лиц бывшего генерал-губернатора Бенгалии. Того, кого свергли во время восстания, где погибло множество предводителей Дюжины. Восстания, за которое Дорана нарекли палачом. И восстания, во время которого Доран и убил того самого мужчину, посмевшего сблизится с индийской женщиной.       Было ли ошибкой тогда помиловать гневную, стремящуюся напасть на него за убийство её любимого женщину с дитям, маленькой девочкой на руках? Ответить на этот вопрос было слишком сложно. Жизнь и так слишком запутана, чтобы пытаться найти хотя бы один ответ. А найти правильный ответ ещё сложнее.       Тара желала защитить, спасти Алету. И Тара желала мести. Желала исполнить последнюю волю своей матери, стремящейся отомстить за убийство своего возлюбленного. Тара была лишь возмездием и невинной девушкой, не желавшей зла никому…

Вместе с Тарой погиб и последний близкий Алете человек из её прошлого. Но прошлое было на то и уходящим. Давно пора было всё отпустить…

Даже если больно, даже если невыносимо хочется рыдать…

      Члены Дюжины собрались в доме Басу по приглашению Видии. Алета тоже могла и должна была присутствовать. Она была последним членом своего рода и хотя не возглавляла семью, именно её фамилия в будующем должна была перейти к их с Дораном детям и детям их детей. А так же Алета стала символична. Все считали, что она мертва, некоторые видели её смерть собственными глазами. Но вот она во всей красе, полностью здоровая и уверенная в себе, стоит перед ними, придирчиво разглядывая каждого.       Алета не забыла о словах Тёмной Матери и стремилась исполнить её волю — найти предателя. А приобретённый дар в этом ей мог помочь. Он же и придавал ей уверенности. Помогал держать спину прямо, а голову высоко. Доран же лишь подкреплял её образ тем, что стоял позади неё, сурово оглядывая всех, кто подходил ближе позволенного. Желание защищать его любимую жену от любой опасности обострилось. Все в зале для совещаний чувствовали эту напряжённую атмосферу и обходили госпожу Мехре своим чередом.       Госпожа Басу поприветствовала собравшихся:       — Добрый день, уважаемые семьи Дюжины. — с непроницаемым лицом заговорила Видия, оглядывая холодным взглядом каждого. Задержавшись лишь на Алете и всего на мгновение. — Сегодня я созвала вас для того, чтобы поднять и, возможно, решить проблему, зудящую, словно заноза под нашей кожей все эти годы… — сентиментальности ей было не занимать.       Стоящий неподалёку высокий стройный юноша в белом одеянии шумно вздохнул, отведя взгляд. Это, вероятно, был Эрит, член брахманской семьи Тхакур. Алета слышала о нём, хотя и не могла припомнить, откуда.       — Нападение на Дюжину во время празднования, посвящённого богине нашей Дурге, стало последней каплей. — в голосе госпожи Басу сквозила ржавчина и взъевшаяся обида. — Каплей крови, которую больше не прольёт никто из нас. — и всё же она сдерживала себя. — Я надеюсь… — вздохнула женщина, её брови еле съехались. — У меня появились вопросы, которые хотелось обговорить при всех.       Алета попыталась сдержать рвущийся сиплый вздох. Какая бы поддержка у неё не была, волнение всё равно изредка, но нахлёстывало. Особенно, когда в комнате стояла такая натянутая, гнусная атмосфера.       — Думаю, так будет справедливо. Вы тоже можете спрашивать, если хотите. — бросила невзначай госпожа Басу.       По залу прошёлся шёпот. Лица глав семей выглядели напряжёнными. Зачем это всё затеяли?.. Рана на животе Мехре предзнаменующие запульсировала. С того момента, как она очнулась, прошло всего три дня. Доран и сам был против, чтобы она шла на собрание Дюжины, но запрещать ей не стал. Он на то права не имел. Хотя, будь это раньше, он бы просто запер её в поместье, как уже делал. Сейчас же ему Алету покидать вовсе не хотелось. Теперь, казалось, даже в собственном доме ей грозила опасность. Даже самый близкий мог предать.       — Первый вопрос от меня. — молвила Видия. — Скажи, Радж, почему ты перенёс собрание из Калигхата? — госпожа Басу вновь одарила всех ледяным прищуром. — Не мне же одной это решение показалось странным?       Толпа вновь начала громко переговариваться вполголоса. Алета искоса повернула голову к Дорану. Он кивнул ей, словно глаз от неё с начала собрания не отводил. Мехре осмелилась потянуть руку назад, коснувшись его ладони. Их пальцы переплелись и ей стало легче дышать.       — Видия, ты ни о чём подобном меня не предупреждала. Мы ведь могли обо всём поговорить наедине. — нахмурившись, сквозь зубы прошипел глава семьи Дубей. Радж был недоволен.       Невольно глаза Алеты метнулись к сидящей недалеко от матери Радхе и Сарасвати. Им с близняшками удалось всего на мгновение встретится перед собранием и немного обговорить. Казалось, объятия девочек тогда могли её задушить. Но хрип дяди сбил их с толку, и те смущённо отошли. И всё же Мехре для пущих раздумий удалось узнать, куда собиралась добрая часть наследников Дюжины, а ещё кто восстал из мёртвых, кроме неё самой. Дивия Шарма — была жива, правда ещё не пришла в себя. Но это Мехре знала ещё задолго до…       — А ты предупреждал? Ответь, пожалуйста. — голос Видии едва не вздрогнул. Но она сдержалась. Лицо её стало ещё более мрачным, отчего-то тоскливым.       Радж тут же вскочил со своего места. Амрита попыталась удержать его за рукав, но безуспешно. Доран сжал ладонь Алеты крепче, заметив, как вздрогнули её плечи.       — Это какой-то прилюдный допрос? Что происходит?! — завопил Дубей. — Я расскажу, мне скрывать нечего. — уверено заявил мужчина. — Калигхат, как главный храм, охраняли англичане. Проводить собрание там было нельзя, и я выбрал наиболее безопасный и удобный вариант. — Радж яростно приблизился и заглянул в глаза не повёдшей и бровью Видии. Прорычал через стиснутые зубы: — Вот и всё.       Алета перескакивала взглядом с одного лица на другое, пыталась зацепиться хоть за одну значимую деталь, пыталась найти хотя бы один дрогнувший мускул на лице хотя бы одного члена Дюжины. Кали подсказала бы ей.       — Все семьи были уведомлены об этом в день пуджи. Ничего иного я сказать не могу. — закончил мужчина.       — Хорошо. — едко усмехнулась в ответ госпожа Басу. — Твой брат во время нападения находился в другом зале с Дивией. — её глаза сверкнули опасностью. — Почему? — женщина откинулась на спинку дивана. Она пыталась показать всем своим видом, что слова Раджа ни как её не задели и никак на неё не повлияли. Пусть Дубей скачет и распинается в гневе. Она же будет величественно равнодушна. — А ведь многие именно из-за этого её оболгали и едва не прикончили.       — Позволь высказаться, сестра. — выступил Доран. Алета инстинктивно обернулась к нему. Басу же ступил вперёд, незаметно отпустив её руку. — Мы с Камалом сразу же нашли их, и Рам защищал Деви с нами на равных. — янтарные глаза мужчины перескочили на близкого друга. Тот кивнул ему. — Сомневаюсь, что он как-либо собирался причинить ей вред.       — Подтверждаю. — молвил Рай. Видия же закатила на это глаза, язвительно хмыкнув.       Все притихли. Никому не нравилось, к чему шёл этот разговор. Все чувствовали себя неуютно. Алета тоже, но лишь частично. Не участвовав в делах Дюжины долгие годы, теперь она не чувствовала к ней трепетной связи. Но накал был, и это могло повредить укладу Бенгалии. Как бы плохо сейчас не жилось, могло быть куда хуже, и обычный люд прочувствовал бы это первым.       — Ты к чему клонишь? — возразил Радж. — Не заходи издалека, выскажись прямо, раз уже мы все здесь собрались!       — Ещё успею… — ядовито бросила Видия.       — Ты собиралась сейчас всех нас задеть, чтобы посеять сомнения среди Дюжины о моей семьи? — господин Дубей пошёл в наступление. — Иного варианта у меня нет.       Камал попытался немного снизить градус напряжения, высказавшись в защиту ведающих. Он понимал все манипуляции Видии и желал сохранить здравомыслие, избегая подобных скандалов при семьях ниже по списку. Между собой они с Видией могли говорить о чём угодно, но не здесь… не при них. У властвующих семей Дюжины были свои секреты, которыми делиться они не желали.       — Оба Дубея помогали спасти Дивию. Это то, что знаю я лично. — взгляд Камала перескочил к Алете. Она неуютно поёжилась, глядя за спину Дорану. Воздух в комнате начинал сгущаться… — И не стоит забывать, что не одна она воскресла. Алета тому тоже пример. И Радж так же защищал и её всеми силами. Мы не можем закрывать на это глаза, Видия, при всём моём уважении и доверии, но ты и сама там была.       Госпожа Басу цыкнула. К сожалению, это услышали многие. Она умела подбирать нужные слова и аргументы, изрядно обходя не нужные и опасные темы. Но сегодня удача, видимо, была не на её стороне. Хотя возможно…       — Я хочу сказать кое-что от себя. — голос подала молодая невеста Раджа, и на губах Видии заиграла хищная улыбка. У малышки Амриты прорезались зубки…       Брат попытался её остановить, но четно.       — Не перебивай меня. — огрызнулась девушка. — Радж — человек чести. Он никогда бы… никогда бы не пошёл на что-то, что способно навредить всем нам. И всё, что он делал, было и есть во благо Дюжины!       — Очень мило. Спасибо, Амрита. — своим равнодушием Видия задела девушку, но та этого не показал, лишь обидчиво отведя глаза. Спина её осталась столь же ровной.       Алета услышала, как неподалёку перешёптывалась Маниша Банерджи с дочерью почившего Дикшита, Маньятой.       — Я считаю, что Видия слишком много на себя берёт, даже для властвующей. — голос женщины был ржавым и неприятным, сиплым. Алета невзначай скривилась.       — Мне тоже так кажется… — пролепетала Маньята. Это заметила не только Мехре, но и Эрид. Их взгляды на мгновение пересеклись и тут же разбежались.       — Откуда нам знать, что нападение организовала не она? Сначала резня, а теперь она созвала нас всех сюда, чтобы обвинить Дубеев!       — Согласна! — девочке прибавилось уверенности. — А дочь её, Сарасвати, исчезла прямо в тот момент, когда на храм напали. За всем стоят львицы! — это было наглым и слишком смелым обвинением. И, к сожалению, Эрит и Алета были не единственными, кто услышал это.       — Рычать издалека мы все горазды. — молвила Сара. Её взгляд был острым и проницаемым. — разве твой отец, Дикшит, не поплатился за подобные высказывания? Держи свой язык за зубами, пока его не отрезали.       — А может, он умер за правду?! — воскликнула Маньята. — И Шарма вместе с вами… хочет потеснить своего дядю под протекцией Видии. Анил тоже был тут. К сожалению.       Сара уже было дёрнулась в её сторону, как Доран грозно ударил кулаком по столу, заставив племянницу остаться на месте и обеих девушек замолкнуть.       — Язык за зубами придержали, обе! — грозно зарычал палач. Алета вздрогнула, испугавшись не самого мужчину, а его угрожающего голоса и резкого удара по дереву, который, прозвучав, заставил её сжаться. Он умел заставлять людей умолкнуть. Не так, как Рам Дубей, лишь начав говорить, но все методы были хороши, когда в Дюжине было полной лживых, нахальных змей.       Банерджи так и не угомонилась, продолжая вполголоса обращаться к рядом сидящим. Пока Радж с Видией отошли в сторону и решили всё же переговорить лично.       — Может, нам действительно пора что-то решить? Мы пять лет избегали друг друга, и вот к чему всё привело. — голос Маниши был похож на шипение змеи…       — Предательница и нахалка… — многоголосый шёпот прошёлся дрожью по спине Алеты. Она уже знала кому он принадлежит. Девушка огляделась. Никто, даже ведущие, его не услышали.       — Госпожа Банержи, не стоит. Сейчас не лучшее для этого время… — попытался вразумить женщину Рай.       — Да как же так, Камал? Когда решать, если не сейчас?       Эрит не выдержал и, громко вздохнув, решил успокоить женщину:       — Предлагаю остыть. Сейчас мы можем наломать дров, которые…

Это было опрометчиво.

      — А может, Тхакур в сговоре с Видией! — заголосил смуглый мужчина, его звали Чакарабарти. — Надоело находиться на вторых ролях, да Эрит? Решил подняться за счёт львиц? — Доран, обернувшись, недовольно оскалился. Алета нервно нахмурилась. Воздух стал столь густым что было трудно дышать. — Я верю нашим главным ведающим!       — Не забывай, с кем находишься рядом. — голос Дорана был низким, но таким, что услышали его все. В зале в миг стало тихо. — Я сейчас вышвырну тебя прямо отсюда и бровью не поведу. — Басу еле склонил голову набок, кивнул на окно и вернул свой хищный прищур к мужчине, словно молвя — давай, скажи что-то ещё! Я знаю, что смелости тебе не хватит.       Но Чакарабарти был или уж слишком смел, или уж слишком глуп, раз не поверил на слово палачу. Он усмехнулся, словно за жизнь собственную не боялся, и тут же его узкие глазки нашли отрешённую от разговора Алету, скрывшуюся за широкой спиной Дорана.       — Что же ты, палач, лучше жену свою защищай! Мы все видели, как тьма выворачивала ей кости! Боги давно отвернулись от неё! — затараторил тот, зазывая остальных его поддержать. — Это ведь её отец плясал под дудку англичан! Как убого выйти за дочь предателей! Или же…       На лице безобразного мужчины показался дикий, жалкий испуг, когда Доран с мрачным лицом резко схвати его за рубашку и с пугающей скоростью притянул, вдавив в свой торс. Лицо к лицу. Чакарабарти явно лишился разума, раз показал зубы, задрав голову. Росту ему было маловато, чтобы соперничать Дорану по силе хотя бы немного. Тот был огромным, массивным, высоким. Но Чакарабарти попробовал: — Или же вы давно в сговоре, а?       Казалось, нить, что с каждой секундой всё сильнее натягивалась, наконец, лопнула. Доран зарычал сквозь сжатые зубы и резко дёрнул Чакарабарти ещё раз на себя, ударив его лбом по носу с такой силой, что разразилось эхо хруста. С носа мужчины хлынула густая кровь. Все в комнате испугано ахнули. Алета схватилась за грудь, застыв на месте. Каково должно быть безрассудство, чтобы так нахально дерзить известным вспыльчивостью Басу. Доран же был известен и своей жестокостью, радикальностью. Он потащил Чакарабарти к окну, в которое мгновение назад обещал его выбросить.       Другие мужчину кинулись ему в след. Спеша остановить, но Доран с лёгкостью, свободной рукой растолкал всех, грозно рыча, что сейчас убьют этого лживого ублюдка! Алета же была не в силах не ступить вперёд, не остановить мужа. Невидимые руки Тёмной Матери, упавшие на её плечи, не давали ей этого сделать. Она ликовала, хохотала, словно безумна.       Доран, вдавив мужчину спиной в раму окна, перевесил его по ту сторону. Умереть с такого расстояния у Чакарабарти не получилось бы, но он бы точно до конца своей жалкой жизни остался инвалидом. А это не самая лучшая участь. Потому он визжал, словно маленькое дитя. С его глаз хлынули стыдливые испуганные слёзы. Он мотал руками, умолял отпустить. Но Басу был непреклонен, продолжая рычать ему угрозы и проклятья, пока их пытались разнять. Конечно же, ни у кого ничего не вышло. Когда дело касалось его жены, казалось, он становился бешеным, и уже ничего не могло встать у него на пути.       Нарастающие возгласы донеслись и до Раджа с Видией. И если первый поспешил помочь остальным мужчинам разнять двух сцепившихся. То госпожа Басу лишь довольно оглядела брата. Это ей было по себе. В подобном хаосе она ощущала себя вполне естественно и даже подливала масла в огонь:       — О чём вы там все шепчетесь? Может и нам расскажете? — она кивнула на занятого Раджа.       И тут же все стали обвинять друг друга. Высказывать наколенные за эти пять лет обиды и претензии, сорвавшись с цепей. Эта вакханалия продолжалась больше часу. Ни к чему здравому они так и не пришли, лишь окончательно разругались и ещё больше запутались в обвинениях. Но лишь к концу Алета, наконец, нашла то, что так искала.       Вытянутый худощавый мужчина с бронзовой кожей, скрытый в тени комнаты, объятый тьмой. Его лихой лик незаметен, не виден человеческому глазу. Едка полуухмылка на губах, знающий взгляд.       — Это он… — шепчет, внушая страх, Тёмная Мать. По телу Алеты прокатывает ледяная дрожь. Она, затаив дыхание, не может оторвать глаз от мужчины. Тот медленно поворачивается к ней, сложив руки за спиной. — Он предатель! Укажи… — шипит богиня, кладя свои ладони на шею, на плечи, на тело Мехре. Локоть девушки провисает вниз, рукой своей она не управляет, когда Тёмная Мать, с дикостью прижавшись изо спины щекой к её щеке, указывает её пальцами на предателя. Лгуна.       В комнате все затихают. Слышен лишь дикий хохот богини Кали. Слышен всем. Когда все головы поворачиваются к мужчине. Тьма нависает над всеми. Множество рук скрепляют присутствующих.       Ему задают лишь единый вопрос: верен ли он Дюжине? Глаза его темны, из них сочится кровь. Взгляд его прикован к Алете, и солгать он, как бы не силился, не может. — Верности в нём не осталось.

Она ведает правду. Солгать при ней никто не может. И все ей верят на слово… не по её желанию.

      Белый плащ скрывает её отрешённое лицо. То, как она сводит брови, сжимает в тонкую полоску покусанные губы, как смотрит из-подо лба с ненавистью, призрением. Глаза её блестят, но ни единой слезе она не даёт скатится вниз. Не моргает, ничего не говорит, ничего не слышит, лишь глядит перед собою въедчиво и гнусно.       — На колени его, — вкрадчиво выплёвывает Доран. Его голос холоден, остр, словно лязг схлестнувшихся клинков. Но лицо его непроницаемо. Лишь по взгляду можно понять, как призирает он — его.       Мужчину стражники бьют под колени, ставят на землю, крепко держа за цепь скованных рук. Он изредка стонет от боли. Его долго избивали на допросе, но так и нечего не узнали. Потому на губах его едва усталая, лицемерная, бесчестная улыбка. Он высоко задирает голову вверх, не желая смотреть в пол. Счёсанная скула, разбитые губы, под глазом огромная опухшая ссадина, весь в грязи, засохшей алой крови и боги знают в чём ещё. Но он не сожалеет ни о чём. И это заставляет Алету лишь сильнее его ненавидеть.       Глаза предателя хитры и лживы, оскал безумен, но сам он вполне вменяем, вполне серьёзен и жесток. Он всё молчал, никому и слова не сказал. Никому ни в чём, кроме собственной вины, не признался. Был готов к собственной смерти? Сам не отвергал своей вины.       — Так и будешь молчать? — наклонив голову в сторону, вопрошает палач. Всё это столь похоже, столь одинаково…       Алета сморгнуть не может, взглянуть на начавшего, ходит кругами, словно охотясь, Дорана — не смелется. Лишь стремится понять, зачем, почему, для чего — он это сделал… Предал Дюжину. И кто ему помог? Кто взял его служить?! Кому он предан?       — Я уже всё рассказал, — бешеная ухмылка мужчины становится острее, взгляд ещё безумнее. Он обернутся к застывшему где-то позади него Басу не может, но шею выкручивает почти до хруста, стремясь его увидеть, узреть…       — Лжёшь. — вдруг слова сами слетают с губ Алеты. Она, стараясь не подать виду, что испугалась, делает шаг вперёд, молвит слова, что шепчет ей сама Тёмная Мать. — Скажи мне правду. — требует. Стража, держащая до этого мужчину, натягивает цепи и заставляет его смотреть на госпожу Мехре. Доран в лице не меняется, лишь выжидающе складывает руки за спиною.       — Подойди ближе, де-во-чка… — словно змей шипит предатель сквозь окровавленные губы и зубы. Запах в тёмной темнице гнусный, тошнотворный, затхлый, под стать ему. Доран вести её сюда не хотел, долго сопротивлялся…       Алета делает несколько шагов вперёд, но тот вновь бормочет с нахальным оскалом. Он уродливый, подлый, богомерзкий предатель… Басу слышно хрипит, привлекая к себе широко распахнутые, блестящие влагой глаза Мехре, но она лишь кивает ему — не останавливай, не надо, я должна…       Алета смелется склониться ниже, нагнутся, почти встав на колени, чтобы сократить расстояние, пока кровоточащий рот изогнувшегося в цепях ей на встречу мужчины не оказывается промо возле её уха. Взгляд её искоса впивается в тёмный угол. Сердце стучит всё тише, она затаив дыхание слушает…       — Передать по ту сторону твоим родителям приветствие от любящей дочки? А Лета? — затараторил мужчина, тошнотворно захлёбываясь собственной слюной с кровью. — А? Девочка?! — он тихо, сипло хохочет, откидывая голову назад и так же резко выгибаясь вперёд, так сильно, что петля железная на его шее начинает его душить. — Это ведь я оболгал их! Я переложил всю вину на твоего отца! И подружка твоя из-за меня погибла! Это, считай, я её убил! А?! — озлобленно, обомлев злостью, агрессий рычит дрожащим голосом мужчина почти до пены изо рта, словно гордясь тем, что причинил Алете боль, причинил невыносимо сильную потерю…       Мускулы на лице Мехре дёргаются, губы начинают дрожать. Сердце в груди больно-больно сжимается, и ей становиться трудно дышать. За безумным шёпотом грязного предателя она уже не слышит ничего… Она знала что это правда.       Её семья, её родня — все погибли из-за него. Всех их оболгали, возненавидели, убили — из-за него. Из-за него она почти всегда была одна. Из-за него её любимый дядя страдал, мучился по брату. Из-за него она, маленькая, так много потеряла, так много пережила. Из-за него кошмары долгие годы её покинуть не могли. Из-за него погибли все, кого она любила, к кому так тянулась за помощью, поддержкой. Все, кто ещё долгие годы должен был быть с ней. Все, кто умер не своей жестокой смертью. Все, кто были вовсе невиновны…       Он не был ни англичанином, ни индийцем, но все олитые кровью дороги вели к нему, словно он сам оставлял все следы. Оставлял специально. Чтобы его нашли, чтобы никто никогда не отыскал всю цельную картину, правду, истину…

Но она отыщет, обязательно найдет…

      Как бы собственный разум не твердил ей отвернуться, не смотреть. Алета, когда Доран клинок заносит, смотрит прямо. Лицо её непроницаемо, почти что равнодушно. Лишь одинокая слеза, катящаяся к подбородку, стекает вместе с со всей болью… Ей его не жаль.

Даже когда голова предателя падает с глухим ударом на каменный пол, разливая лужу крови, алыбе брызги на белом плаще Алеты, она не отворачивается. Как бы тошно не было. Как бы перерастать дышать ей не хотелось…

      Так проходит несколько месяцев…       Только когда Доран возвращается домой, с его лица пропадает угрюмость и усталость. Плечи расслабленно опускаются, а голова перестаёт болеть от множества навалившихся за эту пару месяцев проблем. Дела в Дюжине, наконец, стремились на лад, но для этого пришлось поменять весь уклад и вычислить всех предателей и хоть на мгновение усомнившихся в верности крыс.       На улице уже почти стемнело, лишь последние апельсинового окраса лучи солнца бережно касались крон деревьев, опивая поднявшихся в небо после жаркого дня птиц.       Басу довольно вдыхает полной грудью свежий воздух, прислушивается к стихающему пению крылатых и едва слышному журчанию речки неподалёку. Он, сложив руки за спиной, расхаживает вдоль крыльца и сада, пытаясь заметить признаки жизни. Признаки того, где была Алета.       Обычно он находил её именно здесь, или под кронами её любимого лимонного дерева, ещё у клумб только расцвётших пёстрых белых лилий, или у бирюзового озера, на крыльце с чашкой чёрного чая и книгой. Но сейчас её не было ни в одном из этих мест. Он это знал, потому как обошёл почти весь сад, к своему удивлению заметив, что его жены нигде не было.       Куда ещё она могла запропаститься? На кухню? Пару недель назад она всё же отбросила идею научится не то что бы вкусно, а съедобно готовить. От неё этого не требовалось, так что она вполне могла жить в своё удовольствие и заниматься тем, что ей нравиться и тем, что приносит ей удовольствие и радость.       Доран входит обратно в здание поместья и задумчиво плетётся вдоль коридоров, раздумывая. Для сна было ещё слишком рано. Было бы странно найти Алету в спальне. Но ни в залах, ни в столовой её не было. Так что Басу ступил на лестницу, невзначай вспомнив утренний инцидент…       Лицо Алеты было цвета сочного граната, красным от кончика носа до ключиц. Это было не только смущение, а и стыд, смешанный с раздражением, каплей злости. Если она изредка была на неё способна.       Доран с интересом осмотрел её ещё с дверного прохода, пока она его не успела заметить. Мужчина ступил внутрь, по дороге подхватив вязку излюбленного винограда. Вазы с фруктами слуги теперь оставляли почти везде, было смешно то, как они пытались его задобрить.       Басу подошёл к Мехре, сидящей на коврике, пытающейся подогнуть стопы от настойчивых рук одной из служанок и уклонится от рук старшей служанки Дурги. При виде этой женщины у Басу на затылке волоски встали дыбом.       Доран с интересом заглянул седоволосой женщине под руки. Та умело и даже слишком втирала какие-то масла в волосы и голову Алеты массажными движениями чередуя пальцы и костяшки рук, да с такой силой, что Мехре шипела сквозь зубы от боли.       — Здравствуй, господин. — со странной полуулыбкой поздоровалась Дурга с мужчиной, продолжив настойчиво держать Алету на одном месте, начав заплетать ей крепкую косу из её длинный волос.       Мехре же, лишь из-под ресниц бросив взгляд на Дорана, тут же смущённо отвернулась. Басу на это подозрительно прищурился, закинув несколько виноградин в рот.       — Чем это вы тут занимаетесь, женщины? — мазнув взглядом по залу, который он видел уже десяток раз, интересуется Доран. С удовольствием вдыхая приятный аромат масел…       — Что, зрение уже подводит, господин? — ехидно ухмыльнулась старшая служанка, поменяв положение головы Алеты. Вторая слуга молчаливо пыхтела, вырисовывая большими пальцами рук какие-то узоры на стопах Мехре, массажируя специальные точки. — А говорил, что я стара! — хмыкнула женщина.       Доран съёжился, закатив глаза, расслабленно упав на мягкое кресло напротив, продолжив поедать ягоды спелого винограда с особой придирчивостью.       — Не скалься, Дурга, а то зубы ещё повыпадают. — невзначай заметил мужчина, мельтеша взглядом по округе, словно слова эти сказал вовсе и не он.       Алета не сдержавшись хихикнула. Женщина же тут же бросив заплетать ей косу, возмущённо вскочила, и схватив с подлокотника полотенце, как лупанула Дорана по голове. Тот от неожиданности пропустил удар, но тут же попытался шуточно от Дурги отмахнуться, но не оценив её в полной мере, получил ещё и по лицу.       — Имей же совесть и уважение к старшим! — залепетала женщина. — Я тебя что так воспитывала! Непослушный мальчуган! Ай, я тебе сейчас! — завопила Дурга. Доран же парировал, как мог от метких ударов, пока у него не вышло вырвать полотенце у неё из рук.       Алета хохотала уже в голос, дергая ногами. Слуга, что делала ей массаж, тоже заулыбалась, но не посмела обернуться, стараясь скрыть усмешку в плече.       — Старуха, к тебе уже подходить страшно! — в ответ зло выплюнул Дурге Доран.       — Кто из нас тут ещё стар?! А?! — схватившись за грудь, воскликнула поражённо женщина, словно слова её и вправду ошеломили. — Я в самом расцвете сил как говорится! А ты что же?! — дав лёгкого подзатыльника Басу, затараторила поучительно Друга, качая головой. — В своём то возрасте уже не можешь с мужскими обязанностями справиться!       — Ещё чего?! — удивлённо обернулся к Дурге Доран, широко распахнув свои янтарные глаза. — Это ещё почему?! — нахмурился он.       — Да ты посмотри, мы бедную Алету уже и маслами мажем! И в храмы водим! И даже по совету брахманов массажи иглами ей делаем! — начала перечислять женщина. Алета же съёжилась и, став совсем багровой до горячки, спрятала лицо в ладонях. — Молодая и плодородная! А ты?! — возмущённо, с ноткой разочарования протянула Дурга. — Эх ты…       — Боги, ты меня так со свету сведёшь! — изнеможённо схватившись за голову, прошипел Басу, отклонившись подальше от Дурги, готовясь к её новому воплю.       — Нам наследник нужен! А ты чем там занимаешься, а?! — поставив руки на бока, причитала женщина. — Может мне ещё со свечкой над вашей кроватью постоять? — затем она на мгновение притихла. Лицо же Дорана вытянулось от понимания того, что сейчас прилетит в его не скромную сторону. Виноград он благополучно не жуя, проглотил. — Сынок, ты то уверен, что точно знаешь, как там всё, — её брови приподнялись, а глаза метнулись показательно вниз. — Работает? А?       — НЕ! Про-дол-жай! — саркастично, почти испуганно перебил Другу Басу. Дальнейшей тирады он мог бы просто не вынести. Потому, кивнув с сожалением и сочувствием Алете, запомнив её раскрасневшееся лицо, бросился прочь, приговаривая, что у него ещё уйма дел…       Дверь в спальню знакомо скрипнула. Доран вошёл внутрь, быстро пробежавшись взглядом сначала по застеленной кровати, а зятем остановившись на хрупком силуэте Алеты, сидящей за туалетным столиком.       Мехре по началу вовсе его не заметила, яростно пытаясь расплети растрепавшеюся косу. Волосы спутались, и от того, как нервно она пыталась их распутать, появлялось лишь больше колтунов. Доран едва слышно хмыкнул, мазнув взглядом по её вытянутой струной осанке, напряжённому лицу, сведённым хмуро бровям, сжатым губам. О чём она размышляла?       Басу закрыл за собою двери. Те тихо хлопнули. Мехре, вздрогнув, замерла и быстро обернулась. На её лице тут же появилась лёгкая улыбка, лицо расправилось, но затем, всего за мгновение, она вновь помрачнела. Доран, лишь сощурившись, быстро оглядел её и отвернулся.       — Как прошёл твой день? — вопросил он, быстро мельтеша пальцами по пуговицам своего лавандового шервани.       — Отлично, — в тяжёлом выдохе Алеты звучало совсем иное. Она повернулась к зеркалу и продолжила, выдёргивая себе волосы, пытаться расчесать спутавшиеся локоны. — А твой?       — Отлично. — вторил ей Доран, сбрасывая с напряжённых плеч накидку, оставшись в одной лёгкой полу-расстёгнутой белой рубашке. Холодок прошёл вдоль кожи. — Тебя что-то тревожит. — не спрашивал, утверждал он, двинувшись к Алете.       Мехре лишь на мгновение вскинула глаза в отражении, тут же опустив их. Она вновь тяжело вздохнула, мажа глазами по широкой груди Басу, высоко вздымающимся плечам. На фоне него она казалась совсем ничтожной.       — Голубка? — невольно взбросив бровь, повторил Доран. Его горячие ладони аккуратно коснулись её открытых плеч. Спальное платье было недлинным и лёгким. Ночи нынче были очень жаркими. — Расскажи что произошло. Тебя кто-то обидел? — потребовал, но не настойчиво мужчина.       — Просто-просто… — она запнулась, вновь опустила глаза, щурясь от боли, вырвав ещё пару волосинок. Глаза уже щипило. — Просто уже даже слуги смотрят на меня… косо и… — у неё никак не получалось подобрать слов. Доран же внимательно слушал, не перебивал. С удовольствием вдыхая запах жасминового масла и чего-то ещё, то ли кислого, то ли слишком приторно. Алета всегда пахла приятно.       — Хочешь, я убью всех слуг, а? — с пугающим равнодушием и непроницаемым лицом вопросил Доран. Его горящие глаза метнулись через отражение к глазам Алеты. Руками он аккуратно поглаживая ладони девушки, забрал у неё расчёску.       Мехре лишь покачала головой отрицательно. Она хотя и знала, что Басу всего лишь шутит, но всё же иногда его безразличность в голосе, когда он говорил столь жестокие вещи, пугала. Губы Мехре дрогнули. Ей невольно вспомнились события у храма, тела людей, витающая смерть. Сейчас было уже легче, но…       — Не нужно, — тихо молвила она, положив подрагивающие ладони на небольшой пуфик с золотистой вышивкой, на котором сидела. Её пальцы впились в ткань, дабы не ранить ладони. Тревога в последние дни всё сильнее её захватывала…       — Расскажи мне, — глаза Дорана с равным отрезком времени в несколько секунд бегали то к отражающемуся в зеркале хмурому лицу Алеты, ища её красивые живые глаза, то к её струящимся по спине мягким волосам. Он осторожно поддел несколько локонов и провёл расчёской вдоль них.       — Их не за что винить. — молвила Мехре, шарпая ногтями по ребристой ткани. Её брови вновь немного съехались, потом расслабились. Она обдумывала, что и как сказать. — Слуги шепчутся за моей спиной лишь потому, что я ещё… — её ладонь легла на живот, чуть ниже шрама. — Не беременна. — к её щекам прилила кровь. Она свела колени.       Было стыдно и неловко признаваться в чём-то подобном, ведь они с Дораном так и не завели разговора, который должен был произойти ещё давно.       Иногда чужие взгляды и перешёптывания сильно задевали её, хотя сейчас она и старалась игнорировать их больше привыкая к людям.       — Ну и что? — вздохнув, молвил Доран. — Разве это так важно? — попытался расслабить девушку он. Его руки уже более ловко расчёсывали её спутавшиеся волосы, и совсем не больно.       — Это важно. — нахмурилась Алета. Её ладони вновь легли к ней на колени, и она опять начала сдирать кожу возле ногтей. Она часто так делала когда нервничала. — Скоро люди начнут говорить, что не только я не справляюсь, но и ты не можешь… Они уже говорят… — она закончить не осмелилась.       С Дораном они были близки, но всё же за всё это время так и не зашли дальше, чем поцелуи и жадные, требующие прикосновения. Басу не спешил начинать первым, а когда и начинал, почти сразу прекращал, видя крепко зажмуренные глаза Алеты и то, как она дрожала. А она всё никак не осмеливалась ему возразить, сказать, чтобы он продолжал. Ведь и вправду боялась. Может, она и слишком переволновалась, может, слишком больно ей вспоминать страх, овладевавший ей в начале их брака…       — Я не справляюсь? — с язвительным прищуром хмыкнул Доран. Его свободная ладонь коснулась её скулы. Костяшками пальцев он провёл линию, поглаживая. Хитро ухмыляясь. Алета инстинктивно поддалась ему на встречу. Её глаза забегали, а после осмелев поднялись вверх, встретившись с вычурным пронзительным взглядом янтарных глаз. Таких знакомых и родных…

Треки: The Party & The After Party — The Weeknd./Your Girl — Lana Del Rey.

      Внезапно Доран сделал шаг назад, оставив расчёску на тумбочке. На губах его появилась хитрая усмешка. Он не отрывал взора от глаз Алеты, следящих за ним в отражении. Басу раскинулся на небольшом диванчике, находящемся у изножья кровати. Откинувшись назад, он расслабленно широко расставил ноги. Мехре сощурилась, замысловато глядя на него в ответ. Что он задумал?       — Подойди, Алета. — потребовал мужчина, подзывая её к себе вальяжным кивком.       Мехре не стала ни перечить, ни сопротивляться. Она поднялась, обернулась, мазнув взглядом по его массивному, накаченному, сильному телу, и подошла ближе, замерев в мгновении от того, чтобы их колени соприкоснись.       — Ну же, — хитро улыбнулся Доран, покачав мускулистыми бёдрами.       Алета свела плечи, её щеки вновь запылали, но она не собирала останавливаться и отступать. Не уверено сделала шаг вперёд, ещё один, застыла коснувшись коленями обивки дивана. Басу хмыкнул и, глядя на неё снизу вверх, тут же быстро перехватив рукам чуть ниже её подтянутых бёдер, заставив Мехре, взвизгнув, подогнуть колени и упасть прямо на него. Доран тут же с лёгкостью подбросил её и пересадил на одно своё бедро полубоком, рокотом рассмеявшись.       Ладонь Алеты легла на широкое плечо Дорана, его же рука обхватил её талию, едва пощекотав рёбра. Мехре пересела немного удобнее, мягко улыбнулась, подняв взгляд на внимательно глядящего на её лицо Басу.       — Ну что…? — протянула она, вновь смущённо отвернувшись.       — Ответь мне, голубка… — Доран вздохнул, вновь расслабленно откинувшись на спинку дивана. Он не отводил глаз от прекрасно раскрасневшегося лица своей жены. — Хочешь ли ты этого? — его ладонь, лежащая на её талии, сжалась чуть сильнее. Басу приподнял вопросительно бровь. — Не другие, не слуги, не чёртова Дюжина и все остальные, — протараторил он, равнодушно взбросив рукой. — А ты. Чего хочешь ты? М? — глядя во встревоженные, неуверенные, широко раскрытые словно у лани глаза Алеты, вопросил Доран, дёрнув бедром, на котором она сидела, чтобы привести её в чувство. Вырвать из потока мыслей, что часто забирал её у него.        — Я хочу того же, — пролепетала себе под нос Мехре, шумно вздохнув. Сердце в груди неясно заныло.       — Лжёшь? — не утверждал, лишь спрашивал Басу, склонив голову набок. Так знакомо, так, как он часто делал.       — Нет, — начала Алета. А затем тяжело выдохнула. — Наверное. Я не знаю. — повела нервно губами она.       — Тогда, — вторая ладонь Дорана легла на бедро Алеты. Он немного приподнял её. — Скажешь, когда будешь готова. Ладно? — Басу поднимается, ставя Мехре на ноги. Теперь они меняются местами, и уже он смотрит на неё сверху вниз.       В на мгновение застывшем молчании было слышно, как горит воск. В комнате знакомо затхло, пахло свечами и едкими травами, маслами. Балдахин цвета вишни едва качались на открытом сквозняке…       — Нет, постой! — спустя раздумья нервно воскликнула Алета так громко, словно он собирался куда-то уходить. Доран еле улыбнулся, положив руки на плечи Мехре и насмешливо молвив:       — Стою, пташка…       — Я… я просто… — запинается Мехре, нервно кусая губы и мельтеша взглядом из стороны в сторону. Наконец она делает глубокий вдох, игнорируя дрожащие коленки, поднимает голову. — Я готова, — слова даются ей тяжело, потому что стыдно, потому что раньше было страшно, больно. — Просто, просто… мне просто не по себе… — тараторит она, язык заплетается, кончики её ушей начинают пылать, а тело сковывает странное непонятное ей чувство.       — Я знаю, — понимающей кивает Доран, убирая прядь растрепавшихся волос ей за ухо.       Алета была свободой в некотором смысле и самой что ни на есть тревогой. Страхом возращённым в ней с самого детства. Многое уже нельзя изменить. И даже если убрать гной и раны заживут, шрамы осунуться навсегда напоминая о всём пережитом.       — Просто давай попробуем… — пальцы Мехре крепко сжали край рубашки Басу, ища поддержки. В ответ ладони Дорана бережно погладили её плечи, ласково коснувшись шеи.       — Давай попробуем, — повторил Басу, едва улыбнувшись. Искренне, что было так странно. Его улыбки, не насмешливые, не злые, не опасные, приносили Алете покой.       Доран следом провёл руками по предплечьям Мехре, прежде чем сесть обратно на диван. Его колени коснулись бёдер девушки. Она еле вздрогнула, но не из-за страха. Лишь из-за волнения.       — Ты можешь делать всё, что захочешь. А если станет слишком просто — остановись. — кивнув самому себе, Доран попытался передать взглядом всю уверенность и твёрдость своих слов.       Алета что-то в ответ сказать не осмелилась, да и не нужно было. Тут же в горле появился комок. Сделав совсем небольшой шаг вперёд, она вновь осмотрела тело Дорана. Он давал ей полную волю. Но Мехре даже не была уверена как ей стоит начинать. Её зелёные глаза вновь и вновь нервно метались к лицу Басу, но тот был непреклонен, непроницаем и расслаблен. Его полуулыбка придала ей смелости.       Потому в следующее мгновение нерешительно, но она, опустив руку для опоры на его плечо, закинула сначала одну ногу на диван, а затем вторую, сев сверху. Юбка ночной сорочки задралась и складками упала выше коленей.       Доран одобряюще кивнул. В его взгляде появлялось всё больше игривости. Это придавало Алете уверенности, хотя всё её тело и пылало от волнения. В животе закручивался узел, а грудь сдавливало. Становилось всё сложнее дышать, но эта мука была приятной, интригующей…       — Могу я? — совсем тихим, осипшим шёпотом пробормотала Мехре, метнув взгляд к шраму на лице мужчины. Доран тут же фыркнул. Это его позабавило, он кивнул, самоуверенно ответив:       — Ты можешь делать со мной всё, что захочешь, голубка. — он едва придвинулся к её лицу, хрипло, игриво шепнув: — Касаться меня, где хочешь…       Алета тут же резко вздохнула, качнувшись на его бёдрах и смущённо мотнув головой. Слов ей робких не хватило, чтобы ответить хотя бы как-то… Потому она лишь медленно, осторожно приподняла правую руку и, ещё раз встретившись с Дораном глазами, наконец, совсем осторожно коснулась кончиками пальцев его щеки. Скользнула немного вверх, мазнув по шраму. Басу ответно гулко вдохнул полной грудью. Его плечи поднялись, тело напряглось он и сам не мог понять от чего… Алета же продолжила. Её большой палец лёг чуть выше густой брови, немного ощупав, она двинула руку вниз, проводя линию вдоль века Дорана.       Палач же с неким трепетом за ней наблюдал, впитывая в себя то, как подрагивали её распахнутые губы, как неритмично она делала вдохи, как глаза её красивые были прикованы к его шраму. Она благовела, но теперь не от страха. Трепетал, но не от боли. И ему это нравилось.       Алета качнула бёдрами, спазм переплетается ноющим волнением в животе, и она пытается усесться поудобнее, но в ответ на её движения Доран испускает низкий выдох, и она замирает. Мурашки прокатывают по всему её телу, и инстинктивно она одёргивает ладонь от его лица, но тут же её кисть перехватывают мужские мозолистые после многочисленных сражений пальцы. Доран заглядывая ей в глаза подносит её пальцы к губам, оставляя несколько совсем лёгких невинных поцелуев, но этого хватает, чтобы у Алеты перехватило дыхание, чтобы она запнулась, сбилась с ритма твердящего ей сердцем.       Вторая её ладонь падает ему на плечо. Она тревожится, что вот-вот и упадёт, свалится. Басу лишь посмеивается. Алета ставит и вторую руку ему на грудь, сама наклоняется ближе. Глаза её еле прикрыты, бегают из стороны в сторону. Она наслаждается тем, как его горячее дыхание щекочет её скулу, когда она склоняется еле в сторону и подбирается к его шее. Помнит, как он оставлял ненасытные поцелуи, и помнит, какие чувства это у неё вызвало. Теперь они поменялись ролями.       Но прежде чем оставить трепетный поцелуй на напряжённой шее своего мужа, Алета затейливо улыбается, стоит только отблескам огня окрасить серебристую серьгу.       Он сам сказал — делать со мной всё, что захочешь. И Алета охотно соглашается и делает. Её губы сжимают вокруг мочки его уха, язык едва ли неумело мажет влажную дорожку…       Доран Басу стонет низко, хрипло, так, что пробирает до костей. Он откидывает голову назад, сильнее наклоняется в сторону пташки. Руки его сами падают к ней на талию и сильно-сильно сжимаются. Так что там снова появляются его багровые отметины. Но Мехре свои манипуляции, свою игру не продолжает. Она лукаво щурится и растягивает на губах игривую, копирующую его ранее улыбку. Привстаёт, заглядывая в следящие за ней глаза Дорана лишь для того, чтобы увидеть, какие они дикие, бешеные, плотоядные.       Басу хочет её всю и без остатка, но не возьмёт, пока она не даст. И, возможно, Алета могла бы помучить его дольше, пока вся тревога и смятение в сердце не утихнет. Пока его пальцы не начнут впиваться в её плоть с такой силой, что она заплачет…       Доран смотрит на неё из-подо лба, из-под волнистых прядей волос, липнущих к лицу. Наблюдает за тем, как весело она вскидывает голову, как вновь качает бёдрами. Совсем осмелев, провоцирует его к действиям или проверяет выдержку. Он же говорил: не тронет, не обидит, не заставит. Алета ему верит и этим же и хитрит. Она имеет право.       — Раздень меня, — голос Басу совсем просёкший. И он не приказывает, скорее просит. Мехре усмешки сдержать не может, даёт себе власть с ним немного поиграть. Пока он даёт ей это делать. Она знает, стоит ему коснутся неё, и она растает, словно свеча…       Ладони Алеты немного подрагивают, сердце её колотиться что есть сил, грудь почти больно сжимается. Её пальцы мельтешат, расстёгивают пуговицы рубашки не с первой попытки, а глаза её почти жгут, столь въедчиво впиваясь в его медового оттенка кожу. Линии мышц, мускулы и множество шрамов, тонкие и и размашистые, глубокие и едва ли…       Вскоре виднеется полоска коротких редких волос, идущих вниз, к паху. Туда Мехре взглянуть сначала не осмеливается, но после всё же решается. Шумно выдохнув, увидев сильно натянутую ткань штанов мужчины, она тут же нервно поднимает глаза вверх. Виски её начинают пульсировать, кровь приливает к голове, и на её лице, кажется, уже нет ни единого светлого оттенка, кроме красного. Даже шея покрывается розовым цветом.       Доран лишь лихо, низко смеётся на её реакцию, подводит палец к её подбородку и, слегка толкнув, приподнимает голову.       — Смотри мне в глаза. — молвит он и на этот раз уже не просит. На его губах вновь вяжется почти оскал.       Мехре тут же посещает желание отвернуться, скрыться за платом струящихся волос или и вовсе сбежать прочь. Но всё в её теле желало иного. От скручивающихся пальцев ног, до немеющих ощущений в лице она желала другого. Потому Алета слушается и, стараясь даже не моргать, глядит лишь в глаза Дорана доверчиво. Его руки умело скользят вниз с её тали к округлым бёдрам, сжимают плоть, и Мехре сквозь распахнутые губы издаёт едва ли что-то похожее на полу стон. Но сейчас и этого хватит.       Ладони Алеты вновь опускаются на широкую, сильную, мускулистую грудь Басу. Пальцы скользят вдоль шрамов, вырисовывая замысловатые рисунки, понятные лишь им двоим. А Доран лишь наслаждается, дышит громче, и сердце его бьётся гулче. Совсем он не бесчувственный. Его руки настойчиво складывают юбку ночной сорочки Алеты у её бёдер, задирают, пока он не касается голой плоти, начинает выводить свои узоры, едва царапая ногтями. Изредка, почти впиваясь.       Невольно ей вспоминается их первая брачная ночь. Его аура всё столь же мрачная, пугающая. Она всё ещё жжёт кожу, несёт за собой кислый запах смерти и крови. Мехре делает едва слышный сиплый, неровный вдох. Пальцы скручиваются, немеют. Она с нажимом водит ладонями по его едва влажному торсу.       Раньше она гадала о том, прячется ли всё самое страшное во мраке, в тишине, молчании, когда не слышно ни дыхания, ни жизни… Всё оказалось правдой. Тьма, затишье напоминали смерть… Но не когда она рядом с ним. Не когда рядом Доран. Не когда его руки ласкают её тело. Слепость перестаёт быть страшной, когда он низко, хрипло дышит, опаляя горячим дыханием её шею. Становится совсем и вовсе не страшно, скорее дурно…

Он всё ещё её проклятье. Проклятье до бледнеющих костяшек рук, до спазмов внизу живота, до жара между крепко сжатых или разведённых ног…

      Сердце в груди колотится, словно сумасшедшее, словно, как и тогда. То, что должно произойти в этой комнате, уже и не так страшно, уже и не так не хочется. Знала бы она о таком сокровенном желании, удовольствии, скрытом от глаз, если бы Доран ей его не показал, не научил?       Доран был жестоким человеком, но теперь это вовсе не пугало. В некоторой степени даже заставляло кровь в жилах кипеть. Начиная от его грубых рук, что с такой нежностью касались лишь её, заканчивая неприсущей ему терпеливостью, которую он обрёл лишь для неё. Ей раньше претили мысли о том, что убийца мог бы принести ей удовольствие, раньше это было ненавистно, раньше — отвратительно, непозволительно, запретно. Она считала, что лучше она ничего не будет испытывать. Так будет легче. Теперь же она желала этого настолько, что дышать становилось невозможно.       Доран двигается медленно, самоуверенно, словно хищник на охоте. Его мозолистая ладонь оплетает шею Алеты, сжимает. Мехре громко сглатывает, язык стягивает к нёбу. Её плечи едва приподнимаются при вздохе, но в лёгкие воздух так и не попадает. Она выгибается дугой, и Доран смотрит на неё дикими плотоядными глазами снизу вверх. Он тянет её ближе к себе, наслаждается тем, как она сжимает его предплечья и отчаянно ерзает, покачивает бёдрами.       Губы Алеты распахнуты, глаза едва приоткрыты. А Басу скалится, улыбается острой улыбкой, когда по его паху проходит спазм и мышцы столь сильно сокращаются, что он почти дёргается.       Доран вздыхает, разжимает хватку, и Мехре отчаянно делает сиплый вдох, жмурится, облизывая пересохшие губы. Тут же горячая ладонь мужчины ложится ей на подбородок. Он большим пальцем оттягивает её нижнюю губу, размазывая влажную дорожку вниз. А затем, скользнув пальцами на заднюю часть её шеи, дёргая на себя. Резко и с такой силой и неожиданностью, что у Алеты сбивает дыхание. Её глаза на мгновение испуганно расширяются, но перед собой она обнаруживает лишь два пылающих огонька, хотя едва ли их можно было так назвать.       В глазах Дорана пылал весь мир и больше. Он бы сжёг весь мир до тла — ради неё. Губы Алеты требовательно и жадно сминают, впиваются. Она не может дышать и тихо стонет в страстный поцелуй.       Пальцы на ногах немеют, и в груди Мехре сердце трепещет так, словно готовится проломить грудную клетку и сбежать оттуда. Ей бы хотелось этого. Доран целуется властно, настойчиво, вместе с касаниями передавая всю силу своего желания…       Они жмутся вперёд, словно прокажённые, глотая воздух перед тем, как их губы вновь столкнутся. Кусают друг друга до крови и сжимают плоть друг-друга до синяков. Свободная ладонь Басу вновь сжимает бедро Алеты, оставляет красные отпечатки, отметины, следы. Дёргает вновь на себя, хотя ближе уже некуда.       Доран громко вдыхает полной грудью. По паху от давления расползается едкое удовольствие. Алета с тихим стоном выдыхает ему в такт, жмурится от того, как спазм сжимает всё внутри, заставляя плоть между ног пульсировать. Перед глазами всё уже плывёт, в ушах звенит, но ответные пылкие взгляды Дорана всё такие же чёткие, почти упрямые и жадные.       — Всё ещё хочешь этого? — хриплый шёпот сначала сбивает с толку. Алета почти приходит в себя, тяжело выдыхая. Кончики их носов соприкасаются. Вдох на выдох. В комнате тихо, и кроме их дыхания и стука сердец больше ничего не слышно. Лишь где-то по ту сторону сознания на пол капает горячий воск, танцует пламя на ветру. Это лишь сильнее распаляет.       — Да, — мелко кивая, молвит Мехре и сама тянется вперёд за поцелуем. Её пальцы обхватывают голову Басу с двух сторон, путаются в его волосах, пальцы гнутся, суставы ломит, и она уже совсем не может сдерживаться. Совсем не представляет, как справляется Доран.       С тихим щелчком Басу расстёгивает за её спиной застёжку, и Алета не стремиться удержать скатывающуюся к её талии ночную сорочку. Пылающие, почти жгущие кожу глаза Дорана находят её оголённую грудь. Его бёдра ощутимо дёргаются. Мехре при этом движении громко вздыхает, её щеки алеют, по телу пробегает дрожь.       Она алчно не смелется взглянуть на Басу, неотрывно глядящего на её тело. Но стонет так укоризненно, когда его шершавые руки скользят по обе стороны плавными движениями вдоль напряжённых мышц плоского живота, затем по торчащим рёбрам двигаются вверх, большими пальцами он едва задевает вздёрнутую грудь. Алета покачивается, отклоняется немного назад и закусывает губу, игнорируя железный привкус на кончике языка.       Внутри страха нет, лишь волнение. Страх ушёл давно. Ему заменой стало желание. Похоть. Она же и отражалась в расширенных тёмных зрачках Дорана. Палача.       Ладонь Басу накрывает небольшую грудь. Внутри Алеты вот-вот и что-то разоврётся на тысячи осколков. А может, вместе с тем стоит и ей разбиться. Она прикрывает глаза, сжимает губы от напряжения. Доран же притягивает её к себе и мажет губами по пылающим щекам. На мгновение её грудь соприкасается с его мускулистым голым торсом. Тело к телу. Плоть к плоти. Ощущения эти почти сводят ума, почти заставляют тонуть в этом омуте. Его пальцы впиваются в кожу. Эмоции и чувства захлёстываю с головой, отнимая весь едкий кислород.       Доран мажет губами по её ключицам, едва прикусывает кожу, нагло желая оставить на ней множество напоминаний о себе. Мышцы его плеч напрягаются под её нежными касаниями, её ладони скользят вдоль…

Они тлеют вместе.

      Доран Басу смотрит на свою уже жену, внимательно исследуя все новые участки её тела. Алета была красивой девушкой и всё ещё слишком молодой. Слишком молодой для него. Но что помешает ему желать её? Разве смогут ему помешать боги?       Красивые, словно два изумруда, чистые глаза Алеты сейчас не было видно за глубокими тёмными зрачками. Осталось лишь желание. Если быть честными.       Сердце Мехре трепетало, словно воробьиное, а перед глазами мелькала размытая пелена. Она стала слишком смелой, слишком любопытной, но ей это нравилось.       Ладони Дорана сжимают её грудь, затем осторожно, внимательно следя за реакцией девушки, поглаживают. Он всё сильнее раздвигает ноги, инстинктивно, а Алета всё яснее чувствует, его возбуждённый член упирающейся ей в бедро. Это почти не стыдно. Это вполне уместно. И это всё ещё сводит с ума. Грязно, порочно, но разве теперь им кто-то запретит? В эту игру могли играть лишь они двое.

В глазах голод.

      Доран привстаёт, не разрывая мыльного зрительного контакта с Алетой, на его губах всё сильнее растягивается хитрая, едва ли ухмылка. Первый влажный поцелуй возле ключиц, такой же немного ниже. Алета выгибается сильнее, настолько, что хрустят кости. Она сводит жалобно брови, не может избавиться от мучающих всё тело ощущений.       — Голубка… — шепчет хрипло голосом, просякшим желанием, вожделением, потребностью. Это слишком и это всё ещё не достаточно. Следующий влекущий поцелуй Доран оставляет на ложбинке между груди Алеты, на месте небольшого бледно-розового шрама от клинка. По телу пробегает дрожь, сердце больно, невыносимо сильно сжимается…       — До-ран… — на выдохе, полустоне мычит Мехре, когда Басу слащаво ведёт мокрую дорожку вниз кончиком языка. На её бёдрах уже расцветают синяки от его впивающихся в плоть пальцев…       Но Доран на то и хищник, что любит играть со своей добычей. Он оставляет последний поцелуй ещё ниже, манящее других, наклоняя Алету сильнее назад. А затем, он так же резко выпрямляется всего в мгновении от её губ. Он со смешком ухмыляется и с удивительным равнодушием, почти беззаботностью, безнаказанностью откидывается назад, на спинку дивана, ложа руки на быльце позади.       Алета не понимающе сводит брови, почти так, словно сейчас вот-вот и заплачет. Она сжимает бёдра поверх его ног и непонимающе, разочаровано вздыхает. Даже говорить теперь сложно…       — Что сл… — молвить почти не возможно. Язык путался, губы болели от поцелуев, грудь быстро-быстро вздымалась на вдохах и выдохах. Сердце в груди колотилось, словно бешеное, совсем дикое, как и сощурившиеся глаза Дорана. Его брови выгибаются хитро и задорно, злорадствующее. Он склоняет голову едва вперёд, смотрит из-подо лба нагло, так, что захватывает дух, так, что пульсирует между сжатых бёдер, так, что почти невыносимо пусто. Нечестно…       — Раздевайся. — приказывает Доран, растягивая на губах хищный оскал. Грудь сдавливает ещё пуще, сильнее и больнее, а рёбра трещат так, что вот-вот и раздаться хруст переломанных костей. У Алеты отнимает дыхание и в висках пульсирует до темноты в глазах.       Во многом она означала нерешительность, сомнение, волнение и страх, стыд. Но даже так, пронзительный взгляд Дорана принадлежал ей и он же придал ей уверенности. Его шаловливая ухмылка соблазнила, расслабленная самоуверенная поза вынудила. То как он нахально расставлял ноги ещё шире, вальяжно, самодовольно…       Алета сипло вдыхает и убирает ладони с его торса. Он дал ей выбор: подчинится или остановить опасную, далеко зашедшую игру. Мехре поднимается. Её тёмные волнистые волосы спадают на плечи и прикрывают вздымающуюся грудь… Она отступает, делает несколько смелых шагов назад, глазами бегает по его массивному сильному телу, излучающему опасность, но она не смелется смотреть ему в глаза. Даже если очень хочется…       Её покорность лишает Дорана всего самообладания…       Алета отпускает держащуюся на её бёдрах лишь её трясущимися руками скомканную ночную рубашку, и та волной скатывается вниз. Холодный воздух опаляет тело. Заставляя кожу покрыться рябью. Ткань падает к полу с тихим шуршанием и лишает Мехре какой-либо защиты. Впредь глаза Дорана будут ещё внимательнее, без единого намёка на стыд. Лишь плотоядный голод и желание. Беззащитная, нагая и честная к самой себе и перед ним. Это подчиняет.       Доран жадно, увлечённо рассматривает всё, что попадает под его взор. Его влечёт, манит каждая её частичка. Каждое упоминание и напоминание о ней. Вся она с первого глотка и до последнего. Алета — это потребность, с которой он вполне готов мирится и которую вовсе не готов отпускать.       Её тело — красивое, слишком идеальное. Хрупкие дрожащие плечи, вздёрнутая грудь и продолговатый шрам под сердцем. Узкая осиная талия, где так уместно смотрелись его грубые руки, крепко сведенные подтянутые бёдра, которые хочется неистово сильно сжать, развести, оставить там как можно больше багровых отметин от пальцев, ладоней и губ. Её алые коленки дрожат, а Басу так хочется поцеловать её тонкие щиколотки, пальцы, которые она нервно заламывает. Если бы он выбирал как ему погибнуть, то выбрал бы её объятия, её нагое тело, млеющее под ним.       Она такая ненастоящая, хрупкая, словно хрустальная статуэтка или птица — которой он так сильно хотел сломать крылья. Но покорился ей сам. Гибкая, лёгкая, изящная и слишком, слишком красивая.       Алета крепко прижимает одну руку к груди, другой скользит вдоль сжатых бёдер. Улыбка на лице Дорана становится размашистой, а мысли всё порочней. Лгать незачем. Он уйму раз представлял, как в непомерной ночи она ласкает себя до дрожи, стонет так отчаянно его имя. Если быть честным, то он желал это увидеть своими глазами, узреть наяву. Но это уже не сегодня…       Во рту у Алеты пересыхает, она в очередной раз постыдно смущается, жмурится, вся раскрасневшись. У Мехре внутри всё колотится, а собственное тело, кажется, трясёт от истомы и желания, восторга и волнения. Страшится и всё же с удивительной лёгкостью крадёт его душу, сердце и всего его самого.       Дорану же так хочется прикоснуться к ней, прижаться, вжать её, хрупкую, в себя. Он бы поклялся, что это всё мираж, его искалеченная болью фантазия. Было легче поверить, что он сошёл с ума.       Алета — дороже последнего глотка воздуха, дороже смерти и клинка, дороже гибели и жизни. Бремя унесённое болью и ветром, и пламя, сгораемое в слезах. И Дорану так хочется, чтобы лишь для него.       — Подойди, голубка… — его голос тёмный, мрачный и хриплый, просякший вожделением и алчностью…       Тишина, что сопровождала их, замирает на несколько мгновений, длящихся целую вечность. Пламя свечей дрожит, с улице доносится шуршание листвы деревьев…       Блики от огня, такие приторно жёлтые, словно солнце на закате. Они скользят по бронзовой коже, по исчерченному мышцами и шрамами телу Дорана, по правой части его лица, оставляя левую в тени, так, чтобы было видно, как горят его глаза. Глаза Алеты отвечают с таким же пристрастием, и она шагает вперёд, к нему…       Руки Дорана горячие, пылкие и жадные, желающие. Они скользят по гладкой загорелой коже, гладят плавные, слегка исхудавшие изгибы, щекочут грубо и лаская окрашенную жёлтым мерцанием кожу. Басу дышит низко и громко, смотрит снизу вверх, когда с лёгким шлепком по бедру тянет смущённую Алету на себя, сжимая под ягодицы, она громко вздыхает, но послушно млея тянется к нему на встречу.       Её пальцы впиваются в его голову, тянут его мягкие волосы. Томное, опаляющее дыхание Дорана расходится мурашками по подрагивающему плоскому животу. По нежной, бархатной коже. Столь уязвимо.       Внутри всё сжимается. Мышцы сокращаю. У Алеты в ушах начинает гулко звенеть. Каждая частичка тела напрягается неистово сильно, до боли, до крика. Так, что хочется взвыть и заплакать.       Мокрые губы Басу щекочут гладкую кожу запретными поцелуями, скользят с равным расстоянием. И больше всего на свете Мехре боится и желает, чтобы он опустился ниже.       Спазм между сжатых бёдер заставляет её содрогнуться, пошатнутся. Руки падают к палачу на напряжённые широкие плечи, и ногти впиваются в его бронзовую кожу. С губ слетает что-то невнятное, что-то похожее на плач и хныканье, нытьё. Она жмурится, запрещает себе дышать. Доран же, разыгравшись прижимается к её животу плотно щекой, громко тяжело выдыхает. Кончики его волос скользят, щекотно так, что сводит ноги, так, что колени подгибаются.       Они ненасытно цепляются за силуэты друг друга, хватаются в попытке не пойти на дно, но в итоге шагают в пропасть вместе. Обречённо и отрекаясь от всего.       Ладони Дорана считывают каждую цветную родинку на теле Алеты, запоминая каждую. Он страстно жмёт её все ближе, вжимает в своё тело, с тяжёлым полурыком толкаясь пахом между её раздвинутых по обе стороны от его бёдер ног, жалея лишь об одном — он всё ещё не раздет.       Басу кусает её шею почти до крови. Алета же закидывает голову назад и вперемешку со стыдном и удовольствием, сквозь стоны хнычет, елозит, чувствуя упирающуюся в её бедро плоть и ощущая, как ладони Дорана всё дальше, всё смелее заходят на новые участке её тела, молча спрашивая разрешенья и видя её удовлетворённую реакцию на раскрасневшемся лице, ныряя межу подрагивающих бёдер.       — Пожалуйста… — млеюще и потеряв остаток сил, шепчет Алета, глотая звуки. Но Басу всё слышит, каждый истошный стон и полу вздох. И сдержать себя не может, сколько бы выдержки в нём не было. Он инстинктивно выбрасывает бёдра вверх, толкает затвердевшим членом на размашку, слабо и умело раздвигает пальцами в это же время складки плоти, пылающее самым что ни наесть огнём.       Мехре стонет протяжно, громко, грязно и вязко, отрезвляюще, сама пьянея на глазах. Её веки прикрыты, губы дрожат словно в мороз, как и всё взвинченное тело. Вот-вот и что-то произойдёт. Вот-вот и она испарится…       Выгибаясь навстречу Дорану, Алета почти плачет, чувствуя поцелуи возле рёбер, что он пересчитывает губами, оставляя алеющие следы. Мехре млеет и тает под его натиском. Ей стыдно. Немного страшно. Слишком волнительно. Нагой её видели лишь слуги, но к тем она привыкла с детства, а сейчас… Она не просто оголилась перед ним, она отдавала ему свою сокровенную душу, частичку себя…       — Мг… — Алета издаёт непонятный звук и еле хмурится, когда мозолистые грубые пальцы Дорана двигаются настойчиво дальше. Но он всё же приостанавливается и спешит её успокоить, заверить, что всё в порядке.       Вновь ближе прижимается к ней телом, тянет к себе и кладёт её голову себе на плечо, заставив прогнутся в спине, пытаясь нажимом показать ей, что она в безопасности. И это на удивление, но работает. Близость была чем то запретным и тем, что давало Алете безопасность и спокойствие, уверенность. Вдох к выдоху, лицо к лицу, тело к телу, сердце к сердцу. Ближе, крепче и сильнее…       Мехре, заглянув в глаза Дорану, слегка кивает головой, запутавшись в собственные густых волосах, спадающих ей на лицо, на грудь и спину и на плечи Басу.       Они не разрывали зрительного контакта, когда мозолистые и теперь по сравнению с теплом между напряжённых ног Алеты, холодные пальцы касаются влажных от истомы складок вновь. Мехре встрепенулась, сипло и сорвано вдохнув, тут же сжав мускулистые предплечья Басу. Столь откровенная поза, столь яркие эмоции и откровенные сердца.       Мехре вновь задерживает дыхание. Её висок опалил горячий выдох Дорана. Его взгляд был ясным, но всё таким же хищный и опасным, и лишь тёмные бездонные зрачки выдавали и влекли. Один из его пальцев скользнул медленно ниже, проходя между плоти, внутрь. Алета выгибается сильнее, струны накаляются, всё в теле пылает и горит. Доран раздвигает свои ноги шире и этим раздвигает и колени Алеты. Он успокаивающе, хрипло шепчет:       — Такая красивая голубка… — тяжело, пылко выдыхает. — Такая прекрасная… — игриво скалиться. Кожа Мехре вновь покрывается мурашками. Она, настойчиво убеждая себя, что всё в порядке, упирается лбом в плечо Дорана, прижимается, уверенно, отдавая себя, податливую, ему в руки.       По его пальцам стекает полупрозрачная липкая жидкость. Возбуждение пылало в крови, искрилось в глазах, отдавалось дрожью в коленях и кончиках пальцев, гладящих шрам на лице палача.       Доран едва щурится, метает взгляд вниз, туда, где его ладонь касалась девичьих бёдер, настойчиво ласкала клитор. У него тянет пах, член пульсирует уже от боли. Как давно он мечтал об том? Как давно представлял себе это? Как давно хотел её под собой, податливую, нежную и, что главное, влюблённую? Такая невинная, чистая, мысль — запятнать её, оставить на её теле множество своих следов, присвоить её себе полностью — вовсе не претила ему. Он желал этого.       — Не смотри… — ноюще мычит Алета, сводя оголённые плечи. Вдоль её тела ходил мороз. Спасением от него были лишь прикосновения её мужа. И разве это плохо?       — Это ещё почему? — едва усмехнувшись кончиком губ, вздёргивает бровь Басу. Он метает взгляд к раскрасневшемуся лицу Мехре. Боги! Он желал видеть её такой каждое мгновение, от рассвета до заката и от заката до рассвета. Полностью обнажённой, возбуждённой и желанной. Полностью безоружной. Хотя требовалось ли ей оружие, когда само её присутствие губило его всего? Один лишь её взгляд мог убедить его перерезать себе глотку. Только скажи, попроси…

Преданный ей. Преданный своей жене. Преданный Алете.

      — Ты знаешь. — обидчиво сведя брови, бормочет себе под нос Мехре. Её грудь сжимается от боли. Ноющей, тяжёлой и той, которой она желает больше всего. Боль, которая расползается под кожей сладкой пеленой. Боль, которая приносит лишь удовольствие.       Свободная ладонь мужчины скользит вдоль изгибов Мехре, сжимается чуть сильнее вокруг талии, цепляет быстро поднимающуюся и опускающуюся грудь, пока не достигает лица Алеты. Она отрешённо тянется к его прикосновениям, послушно наклоняется, когда он прижимает её к себе. Всего в мгновении от соприкосновения их лиц, всего в мгновении от соприкосновения их губ.       Даже если всё это ошибка. Даже если это повлечёт непоправимые последствия. Даже если смерть. Они давно сгорели, превратившись в жар пламени и осадок пепла. Пыль, что заскользит по ветру на пути к свободе…       Череда поцелуев, затем мокрая дорожка из укусов скользит вдоль её шеи, ключиц… Осталось совсем немного, и у него в голове что-то треснет и сломается…       Доран почти резко проникает сразу двум пальцами меж влажных возбуждённых складок. Плоть невыносимо горела, пылала. Алета лишь на мгновение впивается ногтями в его предплечье, привыкая к новым ощущениям. Так странно, так близко, так волнительно… С её губ срывается удивлённый стон. Она жмурится, кусая губы, зная наверняка, что Доран с удовольствием внимательно наблюдает за эмоциями на её лице.       Диван под ними нещадно скрипит, когда Басу едва привстаёт, наклоняется и мягко целует Мехре в закрытые трепещущие веки. Его пальцы внутри неё сгибаются, делают лёгкий толчок. Такая узкая, такая непорочная. Мог ли он вообще… Имел ли он вообще право заявлять, что она принадлежит ему? Мог ли он вообще думать, что она может принадлежать ему? Если за это его можно было назвать эгоистичным, жестоким человеком, то тогда таковым он и был. И это вполне заслуженно. Вполне уместно, что если она — свет, то он — пятна крови на её белых одеждах, он — тьма, окутавшая её хрупкий силуэт и пламя, овеявшее всё вокруг петлёй.       Доран, резко и с удивительной лёгкостью освободив руки, тут же жадно впиваясь пальцами в округлые бёдра Алеты, поднимается. Мехре испуганно обхватывает его шею руками, жмётся нагим телом к его горячему оголённому торсу и полностью ему доверяет.       Она не боялась. Больше нет. Верила только ему. И кажется, это вполне могло сломить Дорана Басу. Это его подчинило. Палач, убийца, тот, кто принёс в её жизнь столько боли. И тот, кого она желала всем своим сердцем. И если страх и остался, то только благовеющий и перед тем, что он бы мог склониться к её ногам, встать на колени перед ней. Даже молиться.       Мышцы на спине Дорана, красиво переливающиеся под мягким жёлтым светом свечей. Мускулы двигаются, дёргаются, и это почти завораживающе. Он склоняется, опускает Алету на мягкие белоснежные покрывала с лелеющей аккуратностью нежность. Он мажет губами от места меж ключиц до впадинки у грудей, рисуя языком замысловатые узоры, опаляя дыханием шрам, едва её не отобравший у него.       Если бы у него спросили, какая Алета на вкус, он бы смело ответил, что она — спелые, самые сладкие, самые приторные и манящие летние фрукты и ягоды. Красноватые и стекающий по губам спелым соком.       Пахнущая ранним утром весны, туманом, сочащимся меж фруктовых деревьев, отблесками пламени свеч и лучами бледно белого солнца. И глаза её — свободные, цвета леса, не обременённой природы, воздуха, проникающего в лёгкие. Дар, склоняющий голову.       Она та, кто делает его счастливым. И Доран до крови, до боли, до шрамов и смерти желал ей того же самого. Он был готов забрать у неё все страхи, все тревоги, всю боль, всю тоску и слезы, чтобы если она и плакала, то лишь от того, как сильно желала его поцелуев, его наглых жадных касаний и умелых рук…       Он знал, что ему влюбляться в неё нельзя. Знал, что после без неё уже не сможет. Он позволил себе подобраться к ней слишком близко, позволил вкусить себе свободы жизни. Она могла бы сбежать от него. Он бы пустился вдогонку. Начал бы охоту и словил её. Теперь было уже слишком поздно. Теперь он не мог так просто её отпустить.       Некогда был готов сжечь мир дотла лишь для неё…       Мехре сводит его с ума своей отзывчивостью, тем, как льнёт к нему, желает прижаться, стать ближе, желает быть лишь его, принадлежать лишь ему. Она не вещь, но глупая, попавшая в пасть к льву пташка. И какова же ирония, что голубка не желала улетать, не желала и спасаться. А лев бы клыки глубже не вонзил. Погибнут так пташка и лев. Ведь как жить с ранеными крыльями и как жить, не желая того.       Алета льнёт ближе, словно кошка извивается в грубых объятьях Басу, но жаждет больших прикосновений, тает под его шаткими поцелуями.       — Доран, прошу… — заикаясь, молит Мехре, облизывая пересохшие губы приторно алого цвета. Она из-под дрожащих век, из-под белой пелены удовольствия заглядывает в глаза Дорану. Словно за завесой сна или какой-то своей вовсе не невинной фантазии. Всё кажется слишком нереальным, слишком ненастоящим и правильным…       — Уверена? — вновь спрашивает Басу, сдерживая желание резко взять, взять её себе всю и полностью. Присвоить. Эгоистично? Конечно, но это вполне уместно.       — Д-да…! — стонет Алета так отчаянно, в унисон.       — В начале будет больно. — хрипло и томно шепчет, предупреждает палач, вновь передвигаясь, касаясь своим торсом её груди. Горячая мокрая кожа скользит. Эти прикосновения почти до слёз прекрасны, почти до слёз желанны. В них сейчас столько эмоций, столько вожделения, столько слов, что если Мехре почти готова заплакать, то Басу почти готов убить. Губы Алета дрожат, она поджимает их, закидывает голову назад, раздвигая ноги шире. Всё слишком, слишком хорошо…       Поспешно, не отрывая губ от девичьей шеи, Доран нетерпеливо, левой рукой, правой гладя её шею, тянет ткань своих штанов вниз. Слышен треск, но сейчас ему абсолютно всё равно, абсолютно не до этого.       Перед глазами плывёт, и лишь её яркий, сияющий на свету силуэт держит его в сознании. Если до этого он и знал, может, и множество женщин, то в этот миг забыл каждую. Забыл их всех. Доран Басу поклялся быть преданным лишь ей, лишь Алете, лишь своей жене, когда настойчиво прижался лбом к её лбу, выдохнув с ней в одно мгновение. Глаза закрыты, веки трепещу, а губы знают лишь поцелуи.       Это касание было иным, больше, чем даже плоть к полти. Их души были связаны, танцевали один страстный, вольный танец. Огонь и вода, текущая свободным ручьём, изредка бурной рекой вливаясь в тихое озеро. Вода подчинялась жизни и времени, не контролировала ни то, куда утекала, ни откуда вытекала. Не знала и она, когда уйдёт навечно, а когда вернётся в виде дождя, буйной грозы, что могла потушить даже лесной пожар, оставив лишь гнусный чёрный дым, оставив лишь их голые тела.       По всем признакам она была жизнью, а он следовал за ней, олицетворяя смерть. Но после смерти каждого преследовало новое начало. Бесконечный круг и пламя сансары.       Алета сжимает белеющими пальцами простыни крепко-крепко, дышит быстро и громко, словно в смятении и полностью уверенная. Доран приподнимается на колени. Кровать под его весом издаёт слышный скрип.       Под его внимательным пронзительным взглядом янтарных глаз Мехре елозит волочиться, метая по подушке свои длинные волнистые тёмные локоны ареалом. Её же нервный неуверенный взгляд из-под прикрытых век, словно это могло обмануть Басу, мажет по тонкой полоске чёрных волос идущих к паху, улавливая косые рельефные мышцам чуть выше его мускулистых бёдер. Затем, немного осмелев, она заходит дальше, ниже. Её грудь вновь сжимает спазмом. Внизу живота, тянет так, что она стискивает зубы и слышит скрип. Алета знала на словах, как всё устроено у мужчин и женщин, но видеть всё своими глазами… казалось чем-то более чем удивительным. Доран не смог сдержать смешка, погладив ладонью её правое бедро, придвинувшись ближе.       Член мужчины был толстым, её ладонь едва ли смогла бы его обхватить, немного отливал бронзой в цвет тона его кожи, с розоватой налитой головкой. Красиво выпирающие вены закручивались спиралью вокруг. Он блестел от липкой жидкости и становился всё тверже, дёрнувшись, когда Доран с игривой ухмылкой показательно провёл по нему ладонью. Сиплый мужской вздох и тихий грудной полурык. Это заставило Алету желать всего, что Басу мог бы ей дать, даже если теперь она не представляла, как всё это должно произойти. Но она вполне была уверена в том, что Доран всему её научит. И даже более…       Нёбо пересыхает, корень языка тянет. И всё же Алета в очередной раз постыдно отворачивается, отводит глаза. Смелости ей, может, и прибавилось, но перед Дораном она всегда была открытой и честной. И уверенно могла быть трусливой в его глазах. Ведь он любил каждую её частичку, каждый осколок.       У Дорана внутри всё колотится от соблазна, от желания, от предвкушения. Собственное тело трясёт от истомы. От похоти. Ему так хочется прикоснуться к ней, прижаться, вжать в себя. Он так надеется, что это не мираж. Ведь она слишком прекрасна, слишком хороша.       Басу вновь склоняется над ней, нависает, загораживая от мира, пока огни рисуют замысловатые узоры на его лице и теле отблесками в янтарных глаза. Алета закидывает голову назад и отчаянно хнычет, ворочиться, ощущая упирающуюся в её бедро плоть. Выгибается навстречу Дорану, почти плачет, когда он утыкается куда-то чуть выше её ключиц губами и выводит строки своей любви кончиком языка.       — Готова? — низкий хриплый шёпот над ухом. Вопрос, не требующий ответа.       Алета знала, что в первый раз всегда больно. Могла предположить, что с тем, насколько был массивным Доран, будет ещё больнее. Но ко всему она была уверена, что палач изо всех сил постарается доставить ей удовольствие. Он ласковый, умелый, трепетный, совсем немного сумасшедший, совсем немного и безумный в своём порыве, когда огонь его глаз растекается по венам вместе с кровью.       Алета млеет и тает под его натиском, издаёт протяжный стон, когда твёрдая, горячая и мокрая от блестящей липкой жидкости головка члена вжимается в её плоть. Ей стыдно, немного страшно, но в руках Дорана она в сохранности, в безопасности и поэтому отвечает лишь мычанием и поддаётся вперёд, скрещивает стопы за его широкой спиной. А Басу послушно тянется ближе и едва входит, приостанавливаясь, с взволнованный негромким вздохом пташки, в котором чувствуются отголоски смятения и сладкой, слишком порочной боли.       Доран поднимает глаза к её лицу, сводит брови и жмурится, почти жалко шипит сквозь сжатые зубы. Он почти скулит, когда продолжая медленно входить, крепко обнимая её одной рукой за талию и дёргая обратно на себя, второй, держа свой вес, уперевшись локтем в смятые простыни возле её головы.       От напряжения жилки на его лбу и висках вздуваются. Кожа покрывается блестящей испариной. Он впиваясь в раскрасневшиеся губы Алеты, пытаясь отвлечь её от неприятного ноющего растяжения. Слишком туго. Она слишком сжимает его. Слишком…       Всё это слишком грязно, слишком порочно и она точно никогда не думала о таком. И всё же сейчас желала лишь о большем, более гнусном, более постыдном…       В ушах лишь шорох простыней, лишь томные вздохи, жадные стоны, стук налитого кровью и болью сердца, шлепки кожи… Атмосфера в комнате сладкая, натянутая. Алета прикусывает губу и немного наклоняет голову в сторону, метая взгляд к дрожащим огонькам свечей.       — Смотри мне в глаза. — она едва ли узнаёт его голос, и всё же он заставляет каждую мышцу в теле сократится, а в голове на мгновение помутнеть. Доран расплывается в довольной ухмылке. Он сделает её своей настолько, что его прикосновения будет уже не смыть. Она лишь его. Лишь для него.       Из груди Алеты рвется крик на вдохе-выдохе, разделённый двумя парами губ. Глаза, напротив, мерцают ярко-красными искрами в самой глубине расширенных от похоти зрачков, за которыми видно лишь кольцо янтарного цвета. Они заставляют жаждать большего, тянуться всем телом, ответно выгибаться навстречу, ощущая любящие, липкие поцелуи и прикосновения, ласкающие кожу. Горячее дыхание на губах заставляет сладко-сладко тянуть где-то в груди.       Доран толкается дальше, проникает почти на половину и, не моргая, смотрит на Алету, на то, как раскрыты её багровые губы, как дёргаются изредка её брови. Она еле хмурится от неприятного жжения. Затем, вновь захлёстнутая удовольствием, отчаянно стонет.       Теперь о любви говорить можно. Но они молчат, даже если очень хочется. Ведь даже в немом шёпоте слышат друг друга. О любви можно только думать, только касаниями. Даже если весь мир заключен в лице одного единственного человека, стонущего низко и тихо от невесомых поцелуев, пролегающих от ключиц до плечевых суставов. Даже если от близости, близости почти запретной и теперь настолько честной, откровенной, такой долгожданной, хочется одновременно смеяться и плакать.       Доран входит не до конца, но перед глазами уже танцуют яркие блики и точки. Алета тихо, болезненно мычит. Басу останавливается, даёт ей немного привыкнуть, чтобы вскоре продолжить медленными толчками продвигаться глубже, крепко сцепив зубы.       Его правая рука, напоследок цепко огладив тонкую талию, оставив отпечаток пальцев, на ощупь находит до обессилия сжимающую простыни ладонь Алеты. Он сплетает их руки в замок, переплетая пальцы. Палач зачарованно следит за каждой меняющейся эмоцией на юном лице Мехре, немного нахмуренном, сияющем от капелек пота. Такая красивая, такая невыносимо красивая.       Доран медленно толкается дальше, до крови кусая собственную губу, утыкаясь во влажное плечо Алеты, мелко целуя её бархатную кожу, чтобы тут же вновь приподнять корпус и заглянуть в её потерянные в удовольствие глаза. Внимательно слушая каждый ее неровный вздох, каждый её предназначенный лишь ему стон.       — Этого ты желала, голубка? — Доран почти издевается, насмехается с хитрой ухмылкой, зная, что Алета, по правде, лишь им двоим известной, желала этого едва ли не больше и дольше его самого. Мехре сжимает его ладонь крепче, раскрывает губы на вдохе…       Когда их бёдра соприкасаются, и член Дорана полностью исчезает во влажных складках. Алета, отчаянно выгнувшись в спине охает, скулит. Он же низко, изнеможённо рычит, почти словно дикое животное, хищник — лев. Басу делает несколько глубоких толчков бёдрами, вжимаясь в неё окончательно, до крови кусая собственные губы, утыкаясь покрытым испариной лбом во влажное плечо девушки, мелко целуя её кожу. Внимательно слушая каждый её неровный вздох, каждый гулкий ритм её сердца, отданного ему.       Томящая боль была столь сильна, столь невыносима. Спазмы внизу сокращали любую мысль, появлявшуюся в голове. Больно? До слёз. Мне остановится? Не смей.       Доран тянет дорожку мокрых поцелуев к груди Алеты, облизывает затвердевший багровый сосок, дико, так, что поднимаются дыбом волосинки на затылке. Смотрит снизу на её лицо, на распахнутые хныканьем губы, на сведённые желанием брови, на выгибающуюся с хрустом спину. Она — самое порочное, самое губное желание. Как запретный алкоголь, как вино, опьяняющее с первого глотка. Только вдохни — и ты уже погрязнешь в этом омуте, утонешь в гнусном удовольствии. В её теле. Доран улыбается довольно, смотрит вожделенно, касается алчно и упоённо, ненасытно.       Для слуха палача вздохи, стоны, хрипы, шлепки тел, скрип кровати и сорванные вскрики — это симфония звуков, на которую он готов взмолиться. Для пташки — это стыд. Но, прикрыв веки, коснувшись поцелуем губ Басу, она чувствует лишь сладость, лишь невыносимую истому и блаженство.       Алета, не сдержавшись, дёргается навстречу Дорану. Мышцы сокращаются, и у них обоих от удовольствия темнеет в глазах. Басу тут же делает резкий ответный толчок, прикусывая тонкую кожу у ключиц Мехре. За что в ответ Алета впивается ногтями в его плечи, отчаянно, до красных полос, рисуя замысловатые узоры. Доран не сдерживает глухого стона, за которым следует звонкий девичий вздох удовольствия, когда он толкается глубже.       Басу хмурится, метнув взгляд внизу, туда, где их тела сплетались. Его виски сжимает, напряжение, кажется, достигает своего апогея, и утробный рык выходит сквозь его сжатые зубы. Ласковым быстрым поцелуем мазнув по тыльной стороне ладони Алеты, переплетённой с его рукой, он тут же отпускает её пальцы и судорожно, тяжело выдохнув, сглотнув, кладёт ладонь на низ напряжённого плоского живота Мехре, едва нажимая на виднеющийся силуэт его члена. С его губ слетает такой низкий, такой хриплый и резкий выдох, что это заставляет тело Алеты инстинктивно сжаться, и это лишь усугубляет ситуацию. Это всё слишком. Это всё чересчур. Но даже так вполне уместно, что Доран был бы готов убить, чтобы почувствовать всё это ещё хотя бы раз.       Однажды, попробовав кровь, ты уже не сможешь остановиться…       Алета стала чем-то намного более желанным, намного более заветным. Всё это сомнительно лишь в том смысле, что шанса забыть все эти чувства им уже не дадут. Но это вполне справедливо.       Более ждать Доран просто не мог. Было бы слишком не честно томить теперь. Басу начинает двигаться, осторожно поддается назад и плавно толкается обратно. Еще раз. Алета стонет сквозь мокрые страстные поцелуи, шарит влажными ладонями размашисто, не имея точной координации, по его напряжённой мускулистой спине. Гладит его широкие плечи руками, подушечками пальцев, мельтешит по полоскам беловатых шрамов, зарывается пальцами в мокрые вьющиеся волосы. Путается в нём окончательно и навсегда.       Палачу не ясно, боги одарили их или прокляли, но он уверенно может сказать, что это вовсе не важно. Не сейчас, когда Алета стонет ещё и ещё, невнятно шепчет, словно в бреду, его имя и отчаянно жмётся ближе, кусает его губы, облизывает, пока он, просунув руку меж их плотно прижатых друг к другу тел, касается возбуждённой горошины клитора, принуждая Алету и вовсе обомлеть. Ужасно грязно, неприлично, пошло застонав ему в губы. Она выглядела идеально.       Эмоции и чувства переполняют тело. Всё смешивается в единый комок, грозящий разрушить Алету, грозящий разбить её на сотню осколков. И она вполне согласна с этим. Вполне готова быть разбитой.       Мехре шепчет, выстанывает его имя в удовольствии закатывает глаза и беспомощно хватает ртом раскаленный воздух под внимательным взглядом Дорана. Он толкается сильнее, быстрее, каждым своим движением выбивая все мысли из головы, оставляя пространство лишь друг для друга, оставляя лишь звуки их стонов и шлепки мокрых тел.       Он хочет больше. Хочет сильнее, быстрее и глубже. Ещё, ещё и ещё. Доран хочет её полностью и всю, без остатка. Всю до последней капли, до последнего вздоха. Хочет её всегда и везде. Ему просто нужно, до смерти нужно чувствовать это всегда. Чувствовать её, чувствовать себя внутри неё. Вбиваться в её нутро, целовать до изнеможения, до дрожи, пока у неё на ногах будут поджиматься пальцы, пока её ногти на нежных руках не раздерут его, пока её тело не будет дрожать обессилено, пока она не будет молить его, остановится. Но она не попросит. Если это поможет забыться, если это поможет избавиться от страха, тревог и одиночества, то Алета погрязнет в этой пучине блаженства и боли, томящего наслаждения и муки, криков и стонов. Только с ним и только друг с другом.       — Я люблю тебя. — Алета замирает, не шевелится и не моргает. Она смотрит глубоко в янтарные глаза и бездонные тёмные зрачки, аккуратно подушечками пальцев касаясь его щеки, столь похоже на мгновение перед её смертью. И это так правильно, так нуждающееся. Мехре зачарованно проводит пальцами по бронзовой коже, прилаживая ладонь полностью к размашистому шраму на его левой стороне лица. Если так посмотреть, то не будет ни крови, ни смерти и палача. Не будет и слёз.

Горю не нужны были разговоры. С ним сражались молча, в тишине долгими ночами, сжимая кулаки до рваной плоти, до крови на губах, отчаянья в испуганных глазах. Теперь же скорби пришёл конец. Тоске, обидам, ненависти на замену в сердце возросла любовь.

      — Повтори… — просит тихо, почти безмолвно Доран, почти не веря. Замедляясь и почти прекращая толчки, даже если так желает ускориться.       — Я, — с лёгкой улыбкой молвит Алета. — Люблю тебя. — уверенно заканчивает она, прижимаясь коротким поцелуем к губам Басу. В мгновение взгляд Дорана вновь становится горячим, острым.       — Ты только моя. — хрипло утверждает палач, глубоко вдыхая полной грудью.       Он вжимает тело Алеты в кровать сильнее, прижимает её к своему плотнее. Выдыхает ей на распахнутые губы и уверенно, резко толкаясь вперёд. Грубость — то, чего никто не желал. Но даже если так, отголоски совсем не нежных и всё же полных любви касаний заставляли желать лишь сильнее, откровеннее. Заставляли всё больше убеждаться в правильности выбора. Начав с ненависти и презрения, они пришли к трепетным влюблённым чувствам, полным ласки, полным чуткости. И теперь это стало не имеющим конца кругом. Кругом начиная с конца к началу и наоборот. Неважно, на какой точке они бы замерли, следующим их шагом была бы противоречивость.

Они желали так отчаянно.

      Так тепло, так близко, так спокойно. Она никогда в жизни не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Он же цеплялся за неё, как за последний вдох, как за занесённый клинок, как за нить, что перевязала шею петлёй. Она — его смерть. Она — его жизнь.       Доран входит медленно, в едином ритме. Его ладонь над головой Алеты всё сильнее сжимает белые простыни. Ещё немного и будет слышен треск ткани. Басу сквозь сомкнутые зубы и хищный взгляд, прикованный к раскрасневшемуся лицу Алеты, её блестящему на свету телу, терпит, и останавливает себя от порочного желания завладеть ею всею и сразу.       — Боги, ты такая… — бормочет Доран, хмуря брови, низко вздыхая. Какая? Описать всю её красоту, всё её не вышло бы и сотней тысяч слов. Ему точно грозит самый порочный конец…

Она ощущалась как одиночество, как счастье быть одной. Как морозный ветер по пустынным ночным улицам. Как накатывающая тревога. Как страх и облегчение на новом вдохе. Как ласковые волны. Как пекущие от соли раны. Как заплаканные глаза. Как улыбка на разбитых губах. Как поцелуи на сбитых костяшках. Как кровь на лезвии острого клинка. И как счастье…

      Алета, как никто знала, с каким наслаждением он смотрит за тем, как она, всхлипывая, стонет и старательно пытается сдержать звонкие выкрики принимая его, пока вся длина не входит и головка его члена не касается стенок матки. А затем Доран вновь медленно выходит, чтобы повторить всё заново. Наверняка и в его бурном шёпоте было много сакральных мыслей. Всех признаний…       Алета, не сдержавшись, дёргается навстречу Дорану с пылающим надеждами сердцем. Возможно, всё же она слишком привыкла и полюбила боль, хотя никогда и не догадывалась об этом. Но это наверняка, потому что боль в какой-то отрезок времени стала синонимом любви и удовольствия.       Басу не сдерживает глухого тягучего стона, за которым следует звонкий пронзительный вздох удовольствия Алеты. Они не движутся в унисон, а вздыхают поочерёдно, заглушая гнусную тишину, свет и тьму, расползаясь истомой по телу, заполняя все свободные частички, все шрамы и склеившиеся осколки.       — Доран! — протяжно выстанывает она и плотно жмурится, сжимается всем своим слабым телом и выгибаясь, лишь бы прижаться к нему ближе. Если миру когда-то и прейдёт конец, то в данный момент Мехре было бы всё равно.       Всё её тело прошибает молнией, острой искрой прокатывающейся к низу живота. Всё резко сдавливает и Доран чувствует, как она сжимает его член внутри себя, впиваясь ногтями ему в плечи, цепляясь за его руки. Если она и пустит ему кровь, то этими шрамами он будет гордиться более чем сполна благословлённый.       Тело Алеты дрожит мелко, а удовольствие растекается по всем внутренностям, начиная от головы, закручиваясь спиралью вокруг сердца, больно сжавшегося и обрываясь у самых дрожащих коленок. Внизу так мокро, так грязно и горячо. Со следующим толчком звуки шлепков тел становятся почти запретными для слуха, почти сводящими с ума вполне уместно.       У Мехре перед глазами тёмное покрывало со звёздами и яркими вспышками. Она сладко стонет, его имя бормочет ему в губы, прежде чем Доран перехватывает и жадно целует её, сильнее надавливая ей между ног, ловя очередной изнеможённый, отчаянный стон.

Если сражаться, то до конца, если любить, то без остатка.

      Пока её тело дрожит, Доран крепче обхватывает её всю, теснее вжимает в кровать, толкаясь быстрее, глубже, мечтая погрязнуть в ней навсегда, утонуть в этом чувстве, в звуках и ведениях перед глазами, в ощущении её обмякшего тела и мямлящего что-то совсем неясного шёпота.       Он выходит полностью лишь для того, чтобы войти до самого основания. С его языка слетает какая-то брань, а свободная рука сама тянется к бедру Алеты, скользит вниз и, щекоча под коленом, с лёгкостью обхватывает и резким движением поднимает вверх, с удивлённым вскриком Мехре, прижимая бедро к её груди, раскрывая её ещё сильнее. За непристойными звуками, постыдным хлюпаньем, когда Доран налегает на неё всем своим громадным тяжёлым телом, Алета почти готова заплакать. Слёзы заполняют её глаза, а внизу всё настолько пылает, что это почти невыносимо и даже если больно — приятно.       Доран, прижавшись телом к телу Мехре, впивается в её талию левой рукой, до синяков сжимает заднюю часть под коленом Алеты правой ладонью, заставляя её качаться при каждом его глубоком толчке. При каждом толчке.       — Тебе не нравилось, что люди шепчутся за нашими спинами, голубка? — внезапное быстрое бормотание почти сбивает с толку. Взгляд Дорана становится всё опаснее, оскал всё игривее, ликующе. — Клянусь, вскоре они будут шептаться ещё громче. — звучит как угроза, когда Басу так замысловато, коварно смотрит. Так жмётся ближе, толкается интенсивнее и плотнее.       Когда от его слов Алета вновь так отчаянно сжимается, невнятно мычит и кивает, раздвигая ноги ещё шире. Ей могло бы быть завтра стыдно, но будет ли, если и утром Доран не лишит её своих жадных, наглых касаний?       — Теперь я уже не смогу остановиться… — почти как откровенное признание, вырвавшееся через сдавленный хрип, когда Басу щуриться и тут же, нахмурившись, с новым резким движением, до боли сжав согнутую ногу Алеты, поднимает её стопу и закидывает себе на плечо.       Мехре лишь вновь непонятливо стонет, потерявшись в нахлынувшем на неё удовольствии, потерявшись в тепле, пламени, что даёт ей безвозвратно Доран Басу.       Палач сводит брови. Его сильно челюсть сжимается, прежде чем он делает ещё несколько размашистых толчков, словно пытаясь и вовсе запечатлеть себя в ней. В её теле, в каждой её частичке.       Пока Алета лишь начинает приходить в себя, Доран в последний раз крепче обхватывает её всю, теснее вжимая в шуршащие белые простыни, входя почти под невыносимым углом.

Поддайся своим демонам-шакалам.

      Доран точно не хороший, точно не на стороне добра, если таковое было в их рассказе, описанном пёстрыми яркими красками на страницах старых, изувеченных временем книг. Но он постарается быть хорошим для неё. Для того, чтобы она даже годы спустя хныкала и стонала, облегчённо вздыхая, лаская слух, закидывая голову назад, в поры удовольствия. Лишь для него.       Наконец, замерев, Доран судорожно и томно выдыхает. Мышцы пресса на его животе сокращаются. Его до этого нахмуренные брови расправляются, шрам на правой стороне лица разглаживается, веки же прикрываются.       Доран содрогается глубоко в ней, изливая из себя всё гнусное порочное напряжение. По телу удовольствие растекается ласковыми волнами и искрами огня. Его член пульсирует, изливаясь белой липкой жидкостью. Слишком грязно и мокро.       Алета стонет ему в унисон, Басу же монотонно шепчет её имя и глухо толкается ещё несколько раз. Вязкая жидкость начинает вытекать за край, стекать по бронзовой коже бёдер Мехре. Слишком заполненная, слишком цельная. С губ Алеты слетает хныканье. Не выдержав во второй раз столь сильных чувств, она вновь приходит к завершению. Вызывая этим хитрую усмешку Дорана, отпустившего её бедро, напоследок оставившего поцелуй с внутренней стороны.       Он наваливается на неё почти всем телом, но тут же перекатывается на бок, опомнившись, что изнеможённая Алета может и не выдержать его веса. Кровать под ними вновь жалостно скрипит. Было ли всё это слышно в других частях поместья? Определённо, да.       Доран напоминая большого кота, льва, едва ли не мурча, утыкается лицом Алете в изгиб плеча, придавив её рукой так, что она и пошевелится не может, лишь лежать, ошеломленная, громко и звонко дышащая раскалённым, горячим затхлым воздухом.       Басу завороженно наблюдал за тем, как Мехре обретала сознание с довольным выражением лица, водя кончиками пальцев щекотно по её рёбрам, талии, нарочно игриво спускаясь ниже и тут же возвращаясь к самым ключицам.       Алету Мехре ему хочется постоянно, и собственное тело уже само отзывается на неё и с тем, как её зелёные, немного мыльные глаза находят его взгляд, возбуждение вновь иглами прокатывается под кожей. Так влажно, скользко и тепло. Это ещё вовсе не конец. Даже когда наступит рассвет…       Они молчат. Но по тому, как Алета, перевернувшись на бок, зарывается пальцами в его волнистые волосы, всё и так слишком понятно.

Мир был всё так же жесток, но боли Алета уже не боялась.

      — Ты самое прекрасное, что я когда-либо встречал в своей жизни. — внезапно нарушив молчаливую тишину, не моргая, с прямым взглядом, уверенно и вполне честно признаётся, заявляет палач. Доран ласково проводит тыльной стороной ладони по щеке Алеты, смахивая едкие слезинки, катящиеся по её щекам. Блестящие капли пота украли всё её, и его тело.       Мехре на слова Басу вздрагивает, но не отводит взгляда. Лишь кончики ушей её начинают покалывать. Было странно и необычно слышать подобное из уст того, кто, казалось, лишь обречёнными касаниями мог показать свою нежность, заботу и любовь. Но им обоим предстояло многому научится.       — Ты не пожалела, что вышла за меня? — с неким промелькнувшим во взгляде волнением осторожно спрашивает Доран, разглаживая красивые длинные волосы Мехре вдоль её тела.       — Я жалела о многом, — взгляд Алеты неуверенно скользнул к потолку красиво изрисованному красками. — И о нашем браке в том числе. — с тоской признаётся она, сжав ладони вновь в кулаки. Она вдыхает полной грудью, нагое тело всё ещё покалывало. Но так же быстро как она потеряла уверенность, так же быстро она её и обретает. — Но не сейчас. — она тихо выдыхает прикрывая глаза. — Каждая утрата стоила того, чтобы быть рядом с тобой…

А даже если нет, она уже ни о чём не сожалела.

      Доран поглощён Алетой настолько, что лёгкие уже давно полны вязкой жидкости и сажи. И по другому быть не может. Казалось, лев и пташка — хищник и добыча. И всё же любви в них было куда больше, чем даже у богов. И теперь даже смерть не могла их разлучить, ведь погибнут в следующий раз они уже вместе.       Алета поддаётся вперёд первой, когда с глаз сходит белая пелена. Каждый поступок этого стоил. Доран мажет губами по её раскрасившим алым щекам и быстро находит распухшие от поцелуев губы. Мехре алчно жмётся ближе, устало, но счастливо улыбается, хихикает, когда Доран переворачивается на спину и садит её сверху, крепко, до алых отметин сжимая её бедра и талию, елозя пальцам вдоль рёбер. Ею насытится совсем невозможно.       Тепло, разрастающееся внутри Алеты, говорит всё само за себя. И жизнь, которую они дадут своим детям, будет служить славным продолжением их любви. Наверняка и точно…       Алета Мехре-Басу и Доран Басу-Мехре — так значились их имена. И они погрязнут в своей любви с головой в тёмном омуте, будь он из вязкой крови или кристально чистой воды. Разделят чувства на двоих. Даже если судьба против, они, ослушавшись, будут вместе. И даже если пламя сансары вновь их сожжёт, они вновь будут вместе уже в следующей жизни. Даже сквозь ненависть и боль, презрение. Они должны. Обязаны быть вместе, не смотря ни на что.       Шёпот Тёмной Матери, пробирающийся мглой под кожей, никогда не покинет Алету. Будет твердить, убеждать, указывать правильный, верный путь, но на узы священные взглянуть уже не посмеет. Вместе с рассветов у залитых кровью храмов она погибла и заново родилась. А вместе с замершим на мгновение сердцем ушли и все страхи, обиды, тревоги. Тогда в мир ступила истина. Истина в обличии безумства или лишь сумасшествия, смерти или жизни, удушья или отчаянья. У всех них было одно лицо. Одно лицо с бездонными зелёными глазами.

Однажды смерть вновь постучится в двери, но всё будет уже хорошо…

      — Цветы не распускаются круглый год, дорогая… — приподняв подол юбки сари, женщина опускается на колени, аккуратно касаясь иссохших лепестков золотистых лилий. — И это вполне нормально, любовь моя… — ласково молвит она. — Бывает так, что они не цветут и целый десяток лет подряд…       — Но как же! — почти испуганно, звонко восклицает девочка, сидящая до этого перед клумбой с грустными глазами.       — Не волнуйся, — с нежной, немного усталой улыбкой отвечает женщина, кладя ладонь на голову девочки, она с любовью проводит по её волнистым, почти кудрявым волосам. — Если достаточно заботится, оберегать и относится к ним с особой нежностью, то они обязательно раскроются в следующем году.       На долгое мгновение наступает молчание. Где-то рядом с дерева на дерево перелетает птица, волнующе хлопая крыльями.       — Матушка, — окликает девочка, перебирая между пальцами травинки. — Ты ведь говоришь не про цветы? Правда? — любопытно заглянув в глаза женщины, своими умными зелёными глазами, спрашивает дитя. В свои годы, она была уже столь проницательна…       Женщина в ответ лишь грустно щурится, вновь слабо улыбнувшись, отведя ладонь от золотистой увядшей, некогда прекрасной лилии. Она поворачивается к дочери, когда лепестки один за другим начинают, скользя по ветру, спускаться к земле один за другим. Одиноко и тоскливо.       — Ты, Тара, когда-то тоже кого-то полюбишь, — тихо, спокойным монотонным голосом ведает женщина, сжимая в ладонях маленькие руки дочери.       — Как ты моего отца? — почти захватывающе, восклицает девочка в ответ, раскрывая свои блестящие умные глаза.       — Как и твой отец меня, — кивает, отводя взгляд своих мылких глаз госпожа. — Я лишь хочу сказать, что полюбив кого-то, мы необязательно будем счастливы. Полюбив кого-то, мы можем остаться совсем одни. — женщина отстраняется назад, вновь смотрит в нахмурившиеся глаза дочери.       — Но! — поражённо восклицает девочка. — Тогда я никогда ни в кого не влюблюсь! — почти зло молвит она, резко дёрнув рукой, вырвав клок зелёной травы, тут же удивлённо хмурясь.       — Все мы обречены на такую участь. — с утешением молвит матушка ей в ответ, с лаской проводя ладонью сначала по щеке дочери, а затем кладя пальцы туда, где под плотью скрывалось сердце. — Сердцу ты приказать не сможешь…       — Но мама… — растерянно сведя брови, трепещет девочка, но тихий шёпот матери заставляет её умолкнуть, внимательно слушая.       — Твоё сердце хрупкое и чуткое, нежное. Его часто будут ранить, Тара. Ты будешь любить не тех людей, не в то время и делать этим себе больно, дорогая. — шершавая, потерявшая былую молодость и нежность кожи рука женщины смахивает покатившиеся внезапно слёзы с щёк девочки.       Тара хлюпает носом и бросается в объятия матери, прижимаясь к её груди, в защитном жесте.       — Иногда дети бывают жестоки, особенно когда ты от них отличаешься. — поучительно молвит госпожа Мехре. — Но я и твой отец будем любить тебя всегда, несмотря ни на что. Даже если ты будешь отличаться от остальных. Даже если будешь странной и неумелой. Даже если твои идеи и мечты будут идти в разрез с нашими. Даже если они будут идти в разрез с идеями Махадеви и твоими чувствами. — Вещает Алета. — Ты всегда будешь моей дочерью.       Тара всхлипывает вновь в объятьях матери, но слёзы её прекращают идти так же внезапно как и начали. Алета Мехре лишь мягко улыбается самой себе и мелькнувшему перед глазами белому силуэту матери. С тоской за детскими воспоминаниями. Когда-то эти же слова в далёком детстве ей сказала её матушка. Теперь же она ведала их своей юной дочери.       — Любить может быть трудно, больно и невыносимо. Но если ты любишь искренне, всем своим сердцем, то мир всегда даёт тебе всё, чтобы твои ранимые лепестки смогли раскрыться, чтобы ты расцвела…       — Матушка, ты в это веришь? — неуверенно бормочет Тара. Алета отвечает лёгким бережным кивком. Брови девочки задумчиво хмурятся, глаза поднимаются к лицу матери. — Но разве эти убеждения стоят собственной свободы?       — Любить — это про то, чтобы быть свободным, даже когда твои крылья связаны и ты в клетке… — изъясняет с трепетной лаской госпожа Мехре. — Жить по другому просто нельзя, дитя моё… Любовь даёт тебе крылья и надежду. Любовь может их и забрать.       — Это… — задумчиво мычит девочка. — Вполне справедливо? — в ожидании смотря на мать, вопрошает Тара.       — Вполне. — выдержав паузу, отвечает Алета, добродушно, с некой иронией и пониманием улыбнувшись. — Но если ты любишь, то только в последний раз…       Тара была не такой, как другие дети, и слишком похожей на Алету. Иногда ей было от того грустно, ведь к дочери её судьба могла быть столь же жестока. Но Мехре знала, что, ни смотря ни на что, не оставит её одну…

«И если ты уйдешь, я уйду вместе с тобой. И если ты умрешь, я умру вместе с тобой.»

      Ласковый ветер щекочет раскрасневшиеся щёки Алеты. На её теперь уже не столь юном лице искренняя, полная радости улыбка. Её яркие зелёные глаза сияют от счастья. И смуте и тревогам её давно пришёл конец. Мехре сжимает ладонями каменные перила знакомой издавна веранды, опирается на них и выглядывает в цветущий двор, с трепетом наблюдая, как под жёлтыми лучами солнца, проникающего сквозь ветви и листву деревьев, хохочут дети. Их дети.       На лице Дорана спокойствие и благодарность. Его глаза расслаблены, на губах едва заметная приподнятая улыбка. Блики солнца местами падают на его лицо, изменившееся лишь несколькими морщинами возле уголков глаз и лба. Лучи освещают и его медовые глаза, вечно похожие на пламя, так и не приуменьшившееся с так быстро пролетевшими годами. Басу глубоко вдыхает сладкий аромат цветов, смешавшийся с запахом Алеты, со счастьем, излучаемым её кожей, с любовью, теперь уже не таящейся в закоулках её глаз.       Доран опирается руками на перила по обе стороны от разукрашенных хной ладоней своей жены. Мехре не вздрагивает. Не теперь. С ним она научилась не бояться каждого шороха, не боятся тишины, не боятся ни его, ни себя саму…       Алета прикрывает веки, и её улыбка расползается шире по бронзовым щекам. Она льнет назад головой, без слов зная, что сейчас Доран прижмёт её к себе ближе, обнимет.       — Учителя хвалят Кирана и Самира… — потершись скулой о щеку Дорана, молвит Мехре, вновь возвращая свой ласковый взгляд к играющим на траве близнецам. Теперь их дом был полон голосов их любви. Даже слишком…       — Они молодцы. Скоро и младшая Девика сможет к ним присоединиться. А как там Тара? — взглянув на Алету из-подо лба, уткнувшись скулой ей в плечо, бубнит Доран, скользя нежными прикосновениями по её еле размякшей талии и ещё более пухлым бёдрам.       — Девика прекрасно рисует, Сарасвати её обучает. А у Тары отлично получается танцевать, — хихикнув, столь напоминающе былые времена, трепещет Мехре.       — Это у неё от тебя. — хитро хмыкнул Басу.       — Скоро к нашему поместью начнут слать письма молодые юноши. Таре почти исполнилось шестнадцать… — подняв глаза к небу, невзначай замечает Алета. Затем она резко оборачивается к мужу, опираясь поясницей назад и высоко поднимая голову, с замысловатым прищуром глядя на его едва ли изменившееся лицо. Даже волосы его, вьющиеся, были столь той же длины, лишь редкие седые прядки лихо шептали о том, что прошло уже больше десятка лет. Басу замирает, а затем его лицо искажается въедчивой злостью:       — Только через мой труп я дам этим… — сквозь зубы шипит палач, крепко впившись пальцами в рёбра своей жены. Та насмешливо цыкает, прижимаясь ближе.       Но договорить мужчине Мехре не дала, заставив его умолкнуть сладким поцелуем, трепетно, любяще сжав ладонями его большие руки. Басу тут же забывает обо всём, жадно кусая всё такие же желанные ему губы, касаясь всё такого же любимого им тела. Возможно, любимого даже более, чем раньше.       — Доран… — мазнув взглядом в сторону, Алета отхлынула вбок, разорвав поцелуй. Доран недовольно качнул головой, но знал — ей уже не сбежать от него. Он повторял себе это изо дня в день…       — Голубка? — озадаченно нахмурившись, вторит Басу, оглядываясь, раздумывая о том, как бы пройти к их покоям, будучи незамеченными их детьми.       — Ты всё ещё любишь меня? — вовсе неожиданный, нежданный вопрос шёпотом приводит Дорана в замешательство. И откуда только такие мысли? Басу быстро кладёт ладонь на скулу Алеты и приподнимает её подбородок, внимательно заглядывая в её бегающие глаза. Почему она всё ещё сомневалась?       — Я могу ещё сотню или даже тысячу раз сказать — да. — уверенно и непоколебимо отвечает палач. Наблюдая за тем, как лучи солнца постепенно окрашивают часть лица Мехре, любуясь её зелёными, полными любви и ласки, счастья глазами. Её алыми губами. Её красивыми, так полюбившимися ему чертами лица. Свободой и искренностью, что она излучает.       — Даже спустя столько лет? — почти иронично фыркает Алета, словно и вправду не верит, хотя точно знает…       Мозолистые пальцы Басу сжимают подбородок Леты и тянут её голову вверх. Она должна смотреть на него. Лишь ему в глаза. Доран склоняется ниже к её лицу и, с решительностью несущегося клинка, заглядывает в её доверчивые манящие глаза, шепчет горячим дыханием прямо ей в губы:       — Всегда.