Who I am..?

      Бледные, длинные тонкие пальцы, с аккуратными ногтями сейчас, казалось бы, расслабленно покоились на хлопковом одеяле.       Они согнулись. Медленно, будто несмело и осторожно, будто боясь повредиться.       А потом разогнулись снова.       И опять согнулись.       Они были холодны.       Холодны, будто лишённые жизни, будто уже давным-давно не функционировавшие...       ...Будто когда-то давно, много времени, много месяцев, много лет назад они были наполнены чем-то... Чем-то совсем иным, непостижимым сейчас, таким живым и таким...       Тёплым?       Пожалуй.       Сигма поднял тусклые темно-бордовые глаза в старое, поцарапанное зеркало перед собой.       Такое маленькое, но в него полностью вмещалось худое бледное лицо.       А казалось, будто вся душа. Вся душа окончательно потерявшего себя человека вмещалась в этот жалкий маленький кусок расцарапанного и блеклого стекла.       Сигма наклонил голову вбок, медленно поднимая руку и касаясь ледяными пальцами своей щеки (а своей ли?).       — Кто я?..       Он задавал этот вопрос многократно. Всегда глупо надеясь, что кто-нибудь, хоть кто-то, не важно, кто угодно, кто угодно сможет ему отозваться.       И даже несмотря на совершенное понимание того, что никогда не получит ответ, он продолжал надеяться.       А на что?       На чудо ли?       Даже сам он не знал, на что тут можно надеяться.       Рука медленно опустилась вниз и снова легла на хлопковую ткань.       Сигма опустил взгляд, несколько секунд смотря на свои собственные ладони.       Руки снова медленно потянулись вверх, теперь касаясь мягких, длинных и шелковистых волос.       Пальцы аккуратно провели по послушным прядям, медленно, не торопясь.       Как будто изучая.       Изучая себя самого.       Сигма вновь опустил руки и посмотрел на них. В следующее мгновение взгляд темно-бордовых глаз устремился в никуда. Будто бесцельно, в пустоту, и в этой удушливой пустоте он надеялся снова и снова получить ответ на следующий вопрос:       — Кто я?       С каждой секундой ответной тишины, что резала слух хлеще громкой музыки у Сигмы что-то трескалось внутри, будто стремительно норовя сломаться к чертям.       Губы дрогнули.       По щеке скатилась одинокая слеза.       — Кто я...       В этот раз не хватило сил даже сделать фразу вопросительной. Нет сил уже ни на что. Тело не слушалось. Сигма не мог произнести ни звука. Что-то внутри, что-то противное и отвратительное будто говорило ему: "заткнись, тебя всё равно никто не слышит, и не услышит никогда. Смирись и умри уже наконец."       Хотелось закричать, заглушая жестокие слова, но это были всего лишь мысли.       А были ли они простой бесполезной выдумкой?       Не хватило сил даже на сомнения. Сигма уронил бледные ладони на одеяло, закрывая глаза. Как вдруг...       Что это?       Руки?       Что-то теплое.. обвило его плечи, мягко сжимая их и вызывая чужое, непривычное, но такое до одури приятное тепло, что Сигма задрожал. А затем...       Такой хриплый, бархатный шёпот, вызывающий мурашки по всему телу, послышался сзади, прямо на ухо Сигмы.       — Ты точно хочешь это знать?       Сигма узнал голос. Конечно, ещё бы ему не узнать этот гоголевский шепот. Он слышал его чаще, чем кого-либо ещё. Он не стал оборачиваться, и выдавил только одну фразу:       — Очень хочу.       Хриплый смех. Но совсем беззлобный, нежный, будто успокаивающий. Гоголь сел напротив мальчика и посмотрел в чужие глаза.       — Тогда я скажу тебе.       Сердце Сигмы застучало часто-часто, он в страхе и предвкушении ждал ответа, цепляясь за каждый его намёк. В следующее мгновение теплые гоголевские руки сжали холодные мягкие ладошки Сигмы, вкладывая в этот жест всю его значимость. А затем он наклонился и прошептал прямо на ухо мальчику три слова. Всего три чёртовых слова.       — Ты–моя жизнь.       И этого было достаточно.