Comme un Phénix // Словно Феникс

Жан до последнего не знает, куда его везут. Просто его поднимают ещё до общего будильника (он и не подозревает, что успел проспать всего лишь час), его приводят в машину с тонированными стеклами, где его уже ждёт Рико, автомобиль начинает движение, и он отключается снова, потому что адски болит всё тело и тошнота подкатывает к горлу на каждом повороте. Он просыпается, когда они едут по сумрачным улицам незнакомого города. Это предрассветные часы, и Жан заставляет себя разлепить глаза, чтобы хоть немного поглядеть на мир вне Гнезда. По указателям он понимает, что они в Северной Каролине, и его вдруг обдаёт холодной дрожью, которая вмиг прогоняет остатки сна. Никто не говорил ему, куда они направляются, но он слышал, что сегодня Лисы должны появиться на шоу Кэти Фердинанд. И ещё он знал, что именно в этом штате обычно проходят съемки этого самого шоу. Его разум слепо отрицает происходящее, но они заезжают на парковку, они выходят к большому двухэтажному зданию, и отчаяние вперемешку с ужасающим страхом накрывает Жана волной. Он ничего не может поделать, если Рико решил притащить своего питомца с собой, — ему нужно лишь как можно меньше ставить себя под удар. И тогда, возможно, он останется в живых по возвращении в Западную Вирджинию. Кэти встречает их, не обращая на Жана и грамма внимания помимо отрешенного взгляда: впрочем, Жану её внимание не очень-то нужно. В просторной гримерке его начинают приводить в порядок, усадив перед зеркалом, и Тэцуджи остается недоволен тем, что из-под воротника черной рубашки видны края фиолетово-синей гематомы на шее Жана. — Я же сказал тебе не трогать его до сегодняшнего дня, — ругается мужчина на японском, но Рико даже не вздрагивает. — Просто наденьте ему какой-нибудь… Платок? Ошейник? — он начинает хохотать, словно это самая остроумная шутка из всех, что когда-либо слетали с его тонких губ. — Если бы вы провели в его компании хотя бы один полный день, вы бы поняли, что сдерживаться не представляется возможным. В ответ на это Тэцуджи ворчит что-то неразборчивое, а визажисты возвращаются к шее Жана, пытаясь загримировать его бледную кожу. Жана натурально потряхивает. Он сжимает подлокотники кресла, на котором сидит, и пытается вообразить себе реакцию Кевина, когда тот увидит Жана. Увидит Рико. Он пытается представить себе, как это будет, — наблюдать паническую атаку Кевина в прямом эфире и не иметь ни единой возможности помочь. Его вновь начинает тошнить, а ноги просто немеют, когда его просят встать, чтобы осмотреть образ целиком. От составленного образа его мутит тоже. Визажист скептически оглядывает его, а потом сажает обратно и всё же достает алый шелковый платок ему на шею. — Так безопаснее, — обещает она, когда Жан кривится, глядя на своё отражение. Его кожа бледная — мертвенно бледная в ярком свете белоснежных ламп. Темные круги под глазами не может замаскировать никакой консилер, а шрамы замазывать не стали словно специально: тот, что на переносице, выделяется особенно сильно. Ему уложили волосы, и в целом он выглядит солидно, но что-то… не так. Наверное, загнанный взгляд, наверное — отчаянная тревога в потускневших глазах. Жан не может сказать, что ему не нравится его внешность, но складывается определенное противоречие внутри. С одной стороны, в голове до сих пор эхом отдаются все слова Рико о его горбинке на носу, об уродливости всех его шрамов, о том, что с цветом его кожи он смахивает на вампира, — и Жан этим словам верит, очень хочет верить, потому что с другой… С другой есть отвратительные воспоминания о ночах с Воронами, когда те думали, что если делать комплименты его красивому личику, пока они трахают его в рот и держат его руки связанными за спиной, то это поможет ему почувствовать себя лучше. И Жан правда хочет быть уродом, чтобы не нравиться извращенцам, поэтому он смотрит на себя в зеркало, игнорирует утонченные черты и говорит себе, что никто на него даже не посмотрит. А потом они снова и снова приходят в воспоминаниях. Грейсон. Джеймс. Габриэль. Ещё, конечно, есть и третья сторона — Кевин. Кевин не умеет делать комплименты, только если искусственные, когда говорит перед камерами, — но не искренние в темноте спальни. Кевин не умеет делать комплименты словами — но он умеет смотреть и делать. И Жан очень, до боли отчетливо помнит, как Кевин смотрел на него ночью, когда они лежали в одной постели, как смотрел в раздевалках, когда они были на разных концах помещения и могли общаться лишь взглядами. Как смотрел в автобусе по дороге на матч, когда Рико отсаживал Кевина от себя, садясь отдельно, но они не могли позволить себе ничего, кроме взглядов, бесконечных взглядов часами. И взгляд Кевина менялся с годами, менялся вместе с его отношением к Жану, но в нем никогда не было той грязи или похоти, никогда не было лишь того желания, с которым на него всегда смотрел Грейсон. Даже если Кевин выражал свое желание взглядом, к этому желанию всегда примешивалась нежность. Забота. Желание оберегать и держать поближе к себе. Жан чувствовал себя защищённым под его взглядом. А сейчас защита исчезла. Сейчас Жан один, и все масляные взгляды вокруг становятся лишь более неприятными и тошнотворными. Пока что всё терпимо, пока что есть Зейн, который хоть как-то пытается помочь ему, но взгляд Зейна — безразличная туманная пелена. Жан скучает по взгляду Кевина, потому что своим взглядом Кевин умел сказать Жану простые слова: ты такой красивый, ты мне нужен, вместе мы в безопасности. А теперь — раздельно. В разных штатах, на расстоянии одного телефонного звонка, и оба — абсолютно беззащитны, потому что в Эверморе никого не учат растить броню против внешнего мира. Приходится защищаться внутри, затвердевать, чтобы выжить, но снаружи ты теряешься и не понимаешь, чего от тебя ждут. Не понимаешь банальных вещей — Кевин уж точно, если учесть, что жил он там с самого детства. Жан знает немногим больше, но он хотя бы дожил до четырнадцати в приличных условиях — и даже просил их шеф-повара научить его готовить. Жан до боли, до хрипа хотел бы помочь Кевину освоиться после выхода из Гнезда, — но он знает, что ему самому будет нужна помощь в таком деле. Тревога Жана растет с каждой минутой. Их выводят в комнатку прямо перед сценой, и Жан с ужасом видит телевизор на стене, который транслирует происходящее на сцене. Пока там сидит одна лишь Кэти — пока только она, и Жан хочет отвести взгляд, чтобы не видеть, закрыть уши, чтобы не слышать имени, — но это случается. И Кевин Дэй выходит на сцену. Жан уверен: если он сейчас осознает, что этот Кевин есть не только на экране телевизора, но прямо здесь, за стенкой, то его вырвет. Поэтому он глубоко дышит, слышит бормотание Рико на японском где-то под ухом и пытается держаться. Пытается держаться, думая о том, что он хотя бы подготовлен — доводит себя мыслями и волнением уже третий час, — а каково Кевину? Кевин даже не ожидает того, что обрушится на него в ближайшие минуты. И оно обрушивается. Кэти объявляет о специальных гостях — ведь Кевин не один, он с Нилом, которого уже пригласили, а значит, и гостей, конечно, будет двое, — и Жан выходит на сцену вслед за Рико на негнущихся ногах. Жан — привыкший к эмоциям разного рода и разной силы, но даже для него вся эта ситуация — немного слишком. Потому что Кевин выглядит так, словно потеряет сознание прямо на этом диване, когда видит Рико, — и начинает отчаянно бормотать что-то Нилу на ухо, когда его взгляд падает на Жана, а глаза расширяются и вот-вот вылезут из орбит. Жан смотрит на Кевина и только на Кевина: всё время, пока Рико здоровается с ним, пока насильно утягивает в объятия, от которых Кевин бледнеет лишь сильнее и смотрит в пол распахнутыми глазами. Потом Жан, повинуясь скорее инстинктам, чем рассудку, садится на противоположный диванчик рядом с Рико и наблюдает за тем, как Кевин бедром отчаянно прижимается к бедру Нила. Одного взгляда на ноги Кевина достаточно, чтобы понять, что его колени дрожат, и Жана пронзает укол боли и сочувствия. На самом деле, он ведь и представить не может, что сейчас чувствует Кевин. Жан несколько лет наблюдал за взаимоотношениями Кевина и Рико и даже в свои шестнадцать, даже в окружении таких же Воронов смог сделать определенные выводы. А ещё он был там, когда Рико сломал ему руку. Был там, когда Кевин умолял его остановиться. Был там, когда Кевин рыдал, — и Жан соврёт, если скажет, что это было не самое худшее и болезненное зрелище из всех, что он когда-либо наблюдал. Даже смотреть на то, как Кевин уходит, было не так больно и тяжело. А сейчас, впервые за всё это время, Кевин видит его снова. Жан не хочет сравнивать, но он абстрагируется от происходящего и пытается представить свою реакцию — если бы он встретил Грейсона Джонсона снова почти год спустя после того, что он делал с ним в шестнадцать. Если бы встретил Габриэля — после того, как тот леской привязывал его запястья к спинке кровати и держал. Если бы встретил Рико — если бы чудесным образом оказался на свободе сейчас и встретил их всех через через год, что бы он почувствовал? Жан не знает. Он не может себе этого представить, потому что он видит этих людей каждый день, каждый день он проходит через свою собственную временную петлю ада, и эта петля уже настолько привычна, что он почти не содрогается, его уже почти не выворачивает наизнанку от воспоминаний каждый раз, когда он видит их лица, взгляды и улыбки. Он выходит на корт в экипировке и видит Грейсона, стоящего через несколько человек от него. Он идет в свою спальню по коридору, игнорируя пульсирующую боль, что нарастает в правом бедре, и ему навстречу, салютуя, идет Габриэль. Он просыпается — делает каждый блядский шаг — открывает глаза — делает всё, что угодно, — и Рико рядом. А когда Жану удается уснуть, он видит его во снах. В кошмарах, когда стены смыкаются над головой, а в носу снова стоит запах антисептиков и запекшейся крови — запах тех ночей после побега Кевина, тех ночей, когда хотелось думать, что это всё — один ужасный кошмар, сонный паралич, из которого он обязательно выберется. Не выбрался. Но, возможно, просто до рассвета ещё далеко. Его персональное солнце — в другом штате, и лишь сейчас оно вышло на жалкие несколько минут, чтобы подпитать его своим светом. Кэти задаёт Кевину ужасные вопросы и ведёт себя так, словно Кевин и Рико — лучшие друзья, и Жану дурно смотреть на то, как лицо Кевина становится всё бледнее, а он сам то и дело переводит на Жана свой взгляд. А как только Жан вслушивается в то, что говорит Рико, все его внутренности вспыхивают злостью, которую он отчаянно пытается сдержать. Рико — мудак, каких ещё поискать, но он так хорошо знает, на что давить, и потому Кевин сейчас выглядет бледнее призрака — так, словно вот-вот сломается под адским напором. Жану хочется быть на месте Нила. Жан и должен быть на его месте, должен держать Кевина за руку, должен быть молчаливой поддержкой у него под боком, но пока он, кажется, вызывает у Кевина лишь большую панику, потому что в какой-то момент взгляд Кевина застывает на нём и не двигается. Испуганный взгляд, ошарашенный и отчаянный. Но выражение его лица не выражает этих эмоций — к счастью, несмотря на бледность, держится Кевин отлично, за что Жан мысленно его хвалит. Как же ему не хватает сейчас возможности просто притянуть Кевина к своей груди и сказать, что он справится. Что они справятся. Вот бы ему тоже кто-нибудь такое сказал, потому что с каждым днём эта уверенность в нём гаснет. Жан забывает обо всём: о каких-то обидах, о боли, которую ему принёс уход Кевина, обо всех ужасных последствиях этого поступка. Он мог злиться на него ночью, когда невыносимо было лежать в тишине со скулящей болью в теле, — но не может злиться сейчас, когда видит его перед собой и понимает отчетливо лишь одно: он скучал так сильно, что пульс дробью пробивает виски. — …Боюсь, что самообман и одержимость игрой приведут Кевина к новой травме, — Жан вновь слышит голос Рико, и ему хочется взвыть от того, как сильно он его ненавидит — и от того, что не в силах что-то сделать. — Сумеет ли он восстановиться во второй раз, как физически, так и морально? Ублюдок. Подонок. Мразь. Ни один человек, проживший в Гнезде в компании Рико столько, сколько прожил Кевин, не сможет восстановиться морально. Жан это уже знает. Каких же, мать его, усилий ему стоит сейчас сохранять нейтральное выражение лица и не смотреть на Кевина. И вдруг вклинивается этот парень, что сидит рядом с Кевином. Брюнет, ничем не примечательный на первый взгляд — Рико уже который день вслух недоумевает, на кой черт Кевин взял его в свою команду и какую пользу он может для него представлять. А вклинивается он с неожиданно дельными и острыми словами, которые попадают точно в цель. Жан видит, как с лица Рико сходит краска. Жан молчит. Ему и дали такое наставление — молчать до тех пор, пока Рико сам не позволит ему заговорить, но Кэти даже не заготовила для него вопросов. Впрочем, разговор накаляется до такой степени, что Жан понимает: до вопросов дело сегодня, видимо, и не дойдёт. Рико вновь начинает говорить о том, как весь университет Эдгара Аллана ждёт возвращения Кевина в Эвермор, и Жан не отрывает взгляд от лица Кевина: только не сломайся, пожалуйста, только не слушай, не возвращайся, не возвращайся, не возвращайся. Жан знает: если Кевин вернется, начнется ад. И всё будет даже хуже, чем есть сейчас, — хотя трудно представить, чтобы было хуже, но он не первый год живет: ему докажут, что всё возможно. И он уверен, что это превзойдет все его ожидания. Так что Кевину ни в коем случае нельзя возвращаться назад. Жан как-нибудь справится, это точно. Этот Нил Джостен говорит удивительно дельные вещи, но Жану приходится строить презрение. Рико выглядит так, словно вот-вот взорвется, — и Жана пробивает разряд дрожи, когда он представляет, как поедет с ним обратно в Западную Вирджинию. Он будет один. Кевин останется здесь. Волна липкого разочарования и страха накрывает с головой, и кислое выражение на лице — уже вполне естественное. Кэти задаёт Кевину очередной вопрос, за который Жан её уже ненавидит — проклинает мысленно всеми матерными словами на французском, которые приходят ему в голову. — …Кевин, что ты выбираешь, оранжевый или чёрный? Какого цвета твоё будущее? Как же они все слепы — и как же они все стараются надавить на синяки, насыпать кислоту на открытые раны. Кевин выглядит так, будто его вот-вот вырвет прямо на пол этой чертовой студии, и он сжимает запястье Нила — даже со своего места Жан видит, как сильно сжимает. Он должен быть рядом. Он должен его поддержать. Он должен… — Я уже ответил, — Кевин не смотрит на Рико, не смотрит он и на Жана, но смотрит на его лакированные ботинки, прямо в пол. Потом вдруг поднимает взгляд на секунду, прежде чем опустить снова и закончить фразу: — Я хотел бы оставаться в команде университета Пальметто до тех пор, пока это возможно. Жан выдыхает. Время до конца эфира тянется бесконечно медленно, и в какой-то момент Кэти даже решает влезть не в свое дело: ее взгляд падает на Жана, когда он — с позволения Рико — вступает в разговор, сохраняя холодный тон, — и от этого взгляда он тяжело сглатывает, чувствуя приближение бури. — Вы ведь тоже были близки с Кевином, не так ли, Жан? — спрашивает она с улыбкой. Жан ждёт ответа Рико, но тот молчит, и ему приходится выдавить из себя ответ, хотя во рту мгновенно пересыхает. — Да, были, — соглашается он. — Мы играли в одной команде, в конце концов. Все Вороны близки из-за того, как много времени проводят вместе, — он не смотрит на Кевина, чтобы его голос не сорвался, но Кэти, кажется, не остается удовлетворена таким ответом. — Неужели ваша дружба, как дружба Кевина и Рико, тоже дала трещину после ухода Кевина? — спрашивает она вполне искренне, и Жана замораживает. Он правда чувствует, как немеют пальцы, и не знает, что отвечать, чтобы не поставить себя под удар. — Как я уже сказал, понимание дружбы у Воронов не совпадает с вашим пониманием этого слова, — вдруг вклинивается Рико, и Жан даже почти благодарен ему за это. Его стеклянный взгляд устремлен в стену возле головы Кэти. — Жан и Кевин никогда не были друзьями, просто были обстоятельства, которые заставляли их держаться вместе. Этих обстоятельств нет сейчас. Как думаешь, куда делась их дружба? — Рико говорит с такой довольной ухмылкой, что Жана едва не выворачивает наизнанку. К счастью, Кэти цепляется за этот ответ и снова переключается на Рико, а Жан не отводит свой взгляд от Кевина: тот смотрит в ответ, и они молча — без единого слова и жеста — говорят друг другу о том, как скучают. Жан еле доживает до конца эфира. Это невыносимо, он не может дышать, потому что ему кажется, что платок на шее душит, но он смотрит на Кевина, и ему становится немного легче. Правда, он до конца не осознает, что Кевин правда сидит сейчас с ним в одной комнате, и только встань, сделай пару шагов — и сможешь его коснуться. От невыносимого желания сделать это у Жана почти горят кончики пальцев. Он поднимается на ватных ногах, но уже в следующее мгновение понимает, что на этом мучения не закончились: потому что Нил и Кевин выходят в коридор, а цепкий взгляд Рико устремлен точно в их спины. Он — словно ястреб, что наблюдает за добычей, и Жан, привыкший реагировать быстро, знает, что ещё три, два, один, и… Рико вихрем устремляется в коридор вслед за ними. Жан знает, что он должен идти следом — и он идёт, не чувствуя ног. Следующие несколько минут сливаются для Жана в одно яркое пятно, потому что пульс в ушах просто оглушает, а перед глазами то и дело мелькают белые вспышки, но Рико прижимает Нила к стене, Рико плюется ядом в сторону Кевина, называя его бездарным калекой, Рико замахивается на Нила, которого защищает Кевин, за что и получает локтем по лицу. А потом появляется Эндрю, и Жан пользуется этими мгновениями, когда внимание Рико оказывается захвачено этим психопатом, который почему-то пытается заявить свои права на Кевина, — два психа в одной комнате, надо же, — и делает шаг за спиной Рико. Шаг навстречу к Кевину, конечно. У них есть буквально несколько секунд, выхваченные у безжалостного и жестокого течения времени, но они есть, и Жан опускает ладонь на поясницу Кевина, пока тот делает шаг, прижимаясь к нему ближе, и за спиной Кевина ладонь Жана находит его собственную. Весь мир будто останавливается на долю секунды, они словно оказываются отрезаны от остальных: даже голоса приглушаются (вероятно, просто шум в ушах Жана слишком сильный), даже вещи теряют цвет — все, кроме ярких глаз Кевина, которые на эту долю секунды ловят взгляд Жана. Пальцы у Кевина — чуть влажные и холодные, Жану хочется заскулить, хочется покрыть эту ладонь поцелуями, но он может лишь сжать ее своей теплой рукой и попытаться успокоить. Попытаться показать, что он рядом. Мгновение лопается, словно мыльный пузырь, голоса и звуки возвращаются в удвоенном объеме. Жан выпускает ладонь Кевина, проводит кончиками пальцев по его спине, по выглаженной ткани пиджака, и отстраняется, делая шаг в сторону. Вовремя — потому что Нил тут же хватает Кевина за руку, вихрем уводя его за собой, и Кевин вдруг оглядывается, глядя на Жана с отчаянием. Что-то внутри него застывает камнем в этот момент. Лучше бы он не оборачивался, лучше бы так и ушел — но это так больно, невыносимо больно, словно кто-то голыми руками раздвигает Жану ребра, чтобы достать из грудной клетки сердце и проткнуть его сотней хрустальных иголок. Он смотрит им вслед ровно столько, сколько требуется Миньярду и Рико, чтобы закончить свою перепалку, — и вот Миньярд уже шагает размашистой походкой вслед за Кевином, а Рико больно хватает Жана за локоть. — Мы уходим, — отрезает он, и Жан слышит в его голосе истерические нотки. Дыхание перехватывает прямо в горле, не получается сделать вдох, потому что паника сковывает грудную клетку, затягивает словно паутиной. Словно Жан — мелкое насекомое, попавшее в лапы паука. Рико вывели из себя, и сейчас в его руках есть только Жан. Жан понимает: расплачиваться тоже придётся ему, хотя он ничего и не сделал. Понимает, когда его с силой толкают в машину с тонированными стеклами, а глаза Рико сверкают праведным гневом. Жан пристегивает ремень, ощущая во рту кислый привкус — предчувствие боли и кровоподтеков, предчувствие отключившегося сознания, тряпки на лице или веревки на запястьях. Перед глазами стоит взгляд Кевина, который он бросил на него, когда уходил. Жан не может винить его в этом, особенно сейчас, сейчас ведь у Кевина даже не было выбора, — но ситуация словно повторилась, и от этого внутри что-то разбивается вдребезги, а звон стекла эхом отдается в груди. Кевин ушёл, оставив Жана наедине с чудовищем, которое только и счастливо впиться в него когтями. Жан откидывает голову на спинку кресла, принимая поражение, вступая в игру, в которой — он знает заранее — потерпит поражение. И раздраженное шипение Рико на японском рядом заставляет его в этом лишь убедиться. Огонь внутри Жана, огонь, подпитываемый Кевином и всё это время горевший даже в самые тёмные ночи, вдруг вспыхивает, прежде чем погаснуть. Лишь угольки светятся тусклым красным светом, но они не способны осветить путь. Во рту появляется привкус пепла и жженой древесины, когда Жан закрывает глаза и позволяет разочарованию поглотить себя целиком.

***

— Не спится? Кевин произнёс это в тишину их спальни вполголоса, и Жан едва не вздрогнул, тут же поворачивая к нему голову. И как только Кевин понял? Кажется, Жан чересчур сильно вздыхал и ворочался, пытаясь бороться с бессонницей, которая всё никак не хотела уходить. Кутаясь в одеяло, он сел на кровати и свесил ноги на пол. В темноте ему не было видно лица Кевина, но, судя по чертам, он смотрел на Жана в ответ. — Не спится, — признался он шепотом. — А ты..? — Тоже, — подтвердил Кевин. Жан помедлил несколько секунд, раздумывая, насколько плохой идеей будет сделать то, что очень сильно хотелось сделать. С одной стороны, Кевин был с ним довольно тактильным в дневное время: они могли обниматься, когда находились вдвоём, Жан то и дело пытался ухватить касание, дотронуться кончиками пальцев до его кисти, положить ладонь на предплечье, в шутку опустить руки на его ребра, широко расставив пальцы. И Кевин был даже не против, он наоборот становился мягче и спокойнее, когда Жан делал это, наоборот будто бы тянулся к его прикосновениям, словно кот, которому не хватало ласки. Но с другой стороны, это по-прежнему был Кевин Дэй, а сейчас была ночь, и ночью всё воспринималось немного иначе. И Жан почти панически боялся разрушить то хрупкое, что было уже выстроено между ними, эту дружбу, о которой он не просил, но которую получил. Он был влюблён в Кевина Дэя очень, очень сильно — и боялся дня, когда Кевин Дэй узнает о его чувствах. Возможно, именно ночь повлияла на то, что все аргументы «против» его практически не беспокоили. — Кев? — он встал на ноги, делая шаг к его кровати. — Вместе не спать интереснее. Двигайся. Кевин усмехнулся, но освободил место для Жана на кровати рядом с собой. Тот скользнул под одеяло, чувствуя нагретую простынь и тепло тела Кевина. Кевин никогда не был инициатором объятий. И, сколько бы Жан ни спрашивал, он всегда говорил, что его всё устраивает и ему комфортно, — но первым не начинал. Жан однажды прямо сказал ему, что он может отказаться, если ему не нравится, — и в ответ на это Кевин лишь похлопал глазами и притянул Жана к своей груди. «Я боюсь делать это первым, потому что боюсь сделать что-то не так», — объяснил он тогда Жану на ухо, и эти слова что-то разрушили внутри Жана. С тех пор он не спрашивал, с тех пор объятия стали для них чем-то обыденным, привычным, чем-то, без чего Жану стало трудно представить свой день. Кевин не протестовал. Возможно, ему нравилось, а может, он просто не считал это чем-то из ряда вон — так или иначе, это точно стало нормой, но каждый раз неизменно вызывало у Жана всполох искр внутри. А сейчас была ночь. Сейчас Жан лежал в кровати Кевина в одних боксерах, потому что не любил спать в одежде, и тепло его груди приятно согревало бинтовую повязку на ребрах. Кевин был в футболке, но их голые ноги все равно соприкасались, и это было совсем не то же самое, что и на корте во время тренировки или матча, когда они телами врезались друг в друга, падая на паркетный пол. Это было тепло. Близко. Знакомо. Жан нашел в себе смелость повернуться к Кевину лицом. Кевин смотрел на него: внимательно, пытаясь сквозь темноту разглядеть черты. — Расскажи что-нибудь, — попросил Жан тихо. Кевин сглотнул, и Жан жадно проследил за движением его кадыка. Потом Кевин лег на спину, устремляя взгляд в потолок, и Жану оставалось любоваться лишь его профилем. — Ты скучаешь по Франции? Хотя бы иногда? — вдруг спросил Кевин поблекшим голосом. Жан застыл. Прошёл год с тех пор, как его привезли сюда. Год, в течение которого изменилось слишком многое, год, за который он узнал так много вещей, о которых точно не должен был знать парень, которому через пару месяцев лишь исполнится шестнадцать. Скучал ли он по Франции? Он сам никогда не задавал себе этот вопрос, потому что постарался вычеркнуть это слово из своей памяти, как вычеркнул все слова, с ним связанные: родители, Марсель, море, набережная, дом,

Элоди.

Жан часто заморгал, отводя от Кевина взгляд, а потом наконец попытался придумать подходящий ответ. — Наверное, я скучаю по самой стране и городу, где я жил, — начал он медленно, и Кевин тут же повернул голову к нему. — Но я не скучаю по людям. Или по той версии себя, которая там жила, скажем так. Скучаю только по тому, как проводил время, по небу, по… набережной и порту в Марселе, — горько выдохнул он. Лучи солнца и средиземноморский бриз сейчас казались чем-то из снов, и то — даже в своих снах он очень давно уже не видел света. Кевин понимающе кивнул. Вряд ли он, конечно, понимал Жана полностью, но в какой-то степени понять точно мог. И подтверждение этому сорвалось с его губ шепотом уже в следующее мгновение: — Буквально за пару месяцев до своей смерти мама ездила со мной в Ирландию, — Кевин сказал это, по-прежнему глядя на Жана, а потом прикрыл глаза. — Мне было всего пять, я, конечно, почти ничего не помню, но в памяти остались… Ощущения. Помню, что это было тепло и как дома. А ещё, может, эти воспоминания ложные, но отдаленно вспоминается, как я засыпал у нее на руках, пока мы стояли на улице вечером возле нашего домика, и она разговаривала с каким-то мужчиной. Я хочу выучить ирландский в будущем, чтобы быть к ней ближе и тоже съездить туда, — на губах Кевина появилась грустная улыбка. Жан потянулся ладонью к руке Кевина, осторожно коснулся запястья пальцами и, не увидев сопротивления, взял его за руку, переплетая пальцы. Кевин сжал в ответ крепче, и сердце Жана болезненно дрогнуло, начиная стучать быстрее. Жан пытался поддерживать Кевина. Кевин выглядел и казался очень одиноким, даже когда стоял с остальными игроками команды на корте, даже когда сидел рядом с Рико и с отрешенным взглядом вслушивался в его разговоры. Даже когда был с Жаном — не всегда, но очень часто в глазах Кевина загоралась эта тоска, вспыхивала разрушительным пожаром и тут же потухала. Жану хотелось зажечь в нём огонь. Не такой разрушительный и бесконтрольный, как тоска и одиночество, что пожирали его в ночные часы, но другой — тёплый и яркий, способный согреть и спасти. Жану хотелось стать его причиной, стать искрой, из которой выросло бы сильное пламя, подпитываемое его собственными мыслями и эмоциями. Но пока это, видимо, было не в его силах. — Ты не знаешь, кто твой отец? — слова слетели с губ Жана прежде, чем он успел подумать. Он мысленно выругался и поспешил извиниться: — Совершенно бестактный вопрос. Можешь не отвечать. — Нет, я… — Кевин вдруг с горечью усмехнулся, качнув головой. Его большой палец поглаживал тыльную сторону ладони Жана — движение, призванное успокоить, и даже неясно было, успокаивал он Жана или скорее себя. — Я знаю, кто мой отец, — очень тихо сказал Кевин. Жан замер. По одному лишь тону голоса было ясно, что Кевин, кажется, не слишком рад этому знанию, но Жан боялся задавать вопросы дальше, потому что боялся подорвать хрупкое доверие. Но Кевин заговорил снова — сам. — Но мне это ничего не дает, — заключил он. — О моем существовании он наверняка и не догадывается. Жан не знал, как поддержать. Тема родителей до сих пор была для него открытой раной, которая не планировала затягиваться, и ему трудно было успокаивать Кевина, когда в успокоении нуждался он сам. — Мне страшно думать об этом, но иногда мне кажется, что если бы они вернулись за мной, то я бы их простил, — сказал он, не повышая голос. Обменял крупицу доверия Кевина на такую же крупицу со своей стороны. Кевин промолчал, но внезапно потянулся к Жану и коротко, с благодарностью поцеловал его в макушку. Жана обдало теплом, щеки стали ощутимо горячими. — Не думай об этом, — сказал Кевин, и его голос будто бы стал ниже. — Извини, что завел эту тему. Жану хотелось сказать, что ему совершенно не за что извиняться, что он был готов принять от него всё — буквально — всё, что угодно, — но он промолчал и лишь повернулся на бок, чтобы снова оказаться к Кевину лицом. Кевин тоже повернул голову к нему, глядя с какой-то грустью и едва различимой нежностью. По его глазам было понятно, что он где-то далеко, совсем не здесь, не в этой тьме спальни, но это не имело значения, пока Жан чувствовал тепло его тела и сжимал его ладонь. Кевин вдруг протянул руку и провел пальцами сквозь волосы Жана. А Жан просто потянулся вперед и накрыл его губы своими, закрывая глаза. Позже он винил в этом темноту, взгляд Кевина, винил их разговоры, ночь и то, каким красивым было лицо Кевина в полумраке. Винил и себя, конечно, — но он всё равно это сделал, просто поцеловал, чувствуя, как ладонь Кевина крепче сжимает его руку, а губы после секундной паузы целуют в ответ. Но Кевин отстранился первым, выпустил его руку и привстал на локте, глядя слегка озадаченно и с некоторым страхом. — Зачем? — вдруг спросил он. Меньше всего Жан ожидал такой реакции. — Ты же знаешь, что из этого ничего не выйдет, — добавил Кевин с едва различимой дрожью в голосе. Жан застыл, словно на него вылили ведро ледяной воды или с головой окунули в бассейн, и он никак не мог заставить себя дышать заново. — Почему? — всё-таки спросил он. Кевин вдруг усмехнулся — так, словно Жан был самым наивным человеком из всех, кого он знал. Возможно, так и было, но ему не хотелось в это верить. — Оглянись вокруг, — Кевин натянул улыбку, — вспомни, где мы, вспомни о том, что мы оба парни, вспомни, чт… — И что? — вспыхнул Жан. — Какая разница, парни мы или нет? Кевин как-то странно посмотрел на него и сел, спиной прислоняясь к стене. Жан сел следом. — Два парня не должны быть вместе, — произнёс он едва ли не с отвращением — к самому себе, никак не к Жану. — Не в нашем случае, не с той карьерой, которую мы собираемся строить, — упрямо продолжил Кевин. Жан почувствовал себя глупо, глаза начало жечь, а в горле вдруг откуда-то возник злосчастный ком. Жан разозлился лишь сильнее. — Какая, к черту, карьера? Я просто поцеловал тебя, это никак не помешает тебе играть в экси, — хрипло пробормотал он. Кевин вдруг взял его за руки, заставляя Жана замереть. — Нас убьют, если узнают, — прошептал он, — и смерть, поверь мне, может очень помешать. — Никто не узнает, — мрачно сказал Жан. Кевин недоверчиво покачал головой. — Это единственное, что тебя останавливает? — вдруг спросил Жан напрямую, и Кевин задумчиво уставился на него. Молчание было долгим. Он правда смотрел на Жана все это время, изучал его лицо, посмотрел на их руки, сжимающие ладони друг друга. Потом — снова поднял взгляд. — Я никогда не влюблялся, — признался он, — и я понятия не имею, что я чувствую, но... Я не против, иногда мне хочется быть ближе, хочется прикосновений и чувствовать тепло. И я не… Ты поцеловал меня, это было даже приятно, я не стану этого отрицать, но я не… Я не могу, Жан, — на его лице отразилось отчаяние. Жан фыркнул, высвободил ладони, дернув рукой слишком резко, из-за чего боль пламенем прошлась от пальцев к ребрам и заставила его поморщиться и втянуть воздух сквозь зубы. Однако встал на ноги он так же резко, игнорируя боль, и сделал первый шаг к своей кровати, когда Кевин вдруг схватил его за запястье и потянул к себе. Это было больно, но Кевин держал непривычно нежно, словно боялся эту боль причинить, и Жан даже задохнулся от неожиданности, когда ему пришлось упереться ладонями в кровать Кевина и нависнуть над ним, чтобы не упасть. А Кевин просто взял и поцеловал его сам. Гораздо более жадно и нетерпеливо, чем сам Жан, гораздо более грубо, но это возбуждало так сильно, что у Жана в ту же секунду едва не подкосились колени, и он прервал поцелуй лишь для того, чтобы снова забраться на кровать Кевина и облегчить себе доступ к его губам. Спустя пару минут поцелуев Жан уже лежал на спине, а Кевин застыл сверху, неловко и чуть неумело касаясь губами его шеи, но это было так горячо, его влажные поцелуи были едва слышны в тишине комнаты и мешались с рваным дыханием Жана, и того накрыло волной непривычного пламени. Это было до ужаса хорошо. Когда Кевин отстранился и наконец взглянул Жану в глаза, его взгляд был затуманен. Он сел и потянул Жана за собой, но ещё пару минут они молчали: Кевин просто смотрел на Жана, а Жан, будучи не в силах разобрать эмоции в его глазах, прижал прохладные пальцы к разгоряченным губам, до сих пор чувствуя на них вкус губ Кевина. — Ты мне нравишься, — выпалил вдруг Жан, глядя на свои подрагивающие ладони. Кевин ничего не ответил, а потом Жан услышал с его стороны прерывистый вздох. — Всё равно ничего не получится, — сказал вдруг Кевин. Жану не было больно не услышать ответное признание, но эта фраза… Как будто бы эти поцелуи был единственным, что Кевин мог ему дать. — Я бы хотел, чтобы получилось, Жан. Жан устремил на него взгляд — до того быстро, что испугался сам. — Я не жду от этого чего-то серьёзного. О чем вообще речь, — начал он осторожно, — хотя бы пока мы здесь. Пока никто не видит, пока… — Нам осталось спать пару часов, — напомнил Кевин, не глядя на него. Жан кивнул и поднялся с кровати, но его снова окликнули. Когда он обернулся, Кевин поманил его пальцем, и Жан склонился ближе, ожидая подвоха, но Кевин лишь коснулся губами его лба. — Это может стать нашим секретом? — вдруг сказал он, и Жана обдало обжигающей волной, потому что он вспомнил: Кевин уже говорил ему эту фразу, и их первый секрет успешно привел ко второму. — Молчи. Пожалуйста, только молчи, — попросил он едва слышным шепотом по-французски, и Жан горячо ответил, распахивая глаза: — Конечно. Конечно, Кев.

***

Когда Жан открыл глаза, он по-прежнему не увидел перед собой ничего, словно они были всё так же закрыты. Точнее, он увидел только туманную мглу, едва различимый блеск света сквозь эту дымку, а после веки снова стали тяжелыми, и он поддался, проваливаясь обратно в сон. В следующий раз он проснулся от ощущения чужих ладоней на своем лице. Но ладони эти держали непривычно нежно и осторожно, это точно был не Рико, — и Жан, напрягая все органы чувств, понял, что рядом с ним находится Кевин. Ещё никогда в жизни он не прикладывал столько усилий к тому, чтобы открыть глаза. Он ощутил что-то влажное и холодное на губах и понял, что это вода, послушно делая глоток. Во рту пересохло. Голова нещадно кружилась и раскалывалась даже с закрытыми глазами. Его мутило, он не мог собрать слова в осмысленное предложение, ничего не мог — казалось, из него высосали все силы. А в воспоминаниях была абсолютная пустота, белый лист. Он не понимал, где находится, что происходит — что произошло, почему он оказался в таком состоянии, но понимал только одно: рядом с ним находится Кевин, и ему плохо, так плохо, что хочется умереть прямо сейчас, — но Кевин сидит рядом, и больше ничего не должно его беспокоить. — Жан, — он снова услышал его голос: звучал он непривычно взволнованно. Жан вообще не помнил, чтобы Кевин когда-либо показывал свое волнение, обычно на нём всегда была маска хладнокровного спокойствия, Кевин практически не умел снимать её, даже когда они оставались вдвоём. Потому что в любую минуту мог прийти Рико, потому что… Просто потому что его приучили: он вёл себя как робот, как частичка системы, устроенной так, что каждая деталь её механизма слаженно работала в соседстве с другой. Те детали, которые не умели подстраиваться, из системы безжалостно выкидывались. Жан подстроиться не мог до сих пор, но его место было куплено заранее: на его месте кроваво-алым была выведена тройка, на его месте была корявым почерком выточена его фамилия: Моро. Его место мог занять только он сам — и потому никто не выгонял его, как бы ни хотелось. Потому и ему самому никто не позволил бы уйти. И в это мгновение он вспомнил — странная вереница мыслей, цепочка извращенной логики, невероятным образом приведшая его к этим воспоминаниям, — он вспомнил, что произошло до того, как он погрузился в белый пробел памяти, который остался в воспоминаниях провалом. Кевин не должен был находиться здесь. Жан — Жан не должен был здесь находиться в первую очередь, но он находился, потому что он проебался так сильно, как только мог, и Кевин… Кевину пришлось это увидеть, Кевин был рядом, и… Жану захотелось плакать, но у него не было сил — как и влаги не было в обезвоженном начисто организме, и он лишь раскрыл губы, когда Кевин снова поднес к ним стакан воды. Его окатило волной стыда, страха, смущения, сожаления — окатило волной ужаса, когда он осознал, что пережил эти дни, когда мог с легкостью умереть, но его удержали на самой грани, его оставили так балансировать, не позволяя ему умереть, потому что он был им нужен, потому что он — был их деньгами в человеческом эквиваленте. Он смутно различил, как Кевин взял его ладони в свои: его пальцы были сухими и теплыми, непривычно теплыми — или просто Жан был слишком холодным. Только теперь он отдалённо осознал, что его трясет и он даже не может нормально сжать ладони Кевина в ответ. Ему хотелось извиниться перед Кевином. Он уже не мог на него злиться так, как злился тогда, в тот день, когда это произошло — тогда он был очень зол на них всех, это была чистая ярость, что плавленым железом текла по его венам, раздирая их на части. Он был зол и на себя, и злость на себя для него всегда оборачивалась отчаянием и тоской. В тот раз отчаяние было нестерпимым — отчаяние, боль, адская боль, и то, как Кевин снова закрыл глаза на всё, что происходило прямо перед ним, — и он просто сдался. Было наивно полагать, что у него вообще что-то получится. Было глупо и самонадеянно верить в то, что они позволят ему уйти просто так. И сейчас Жан уже не мог злиться на Кевина: он не знал, сколько времени был без сознания, как и не знал, что за это время произошло, — но он знал, что после всего этого, чем бы оно ни было, Кевин сидел рядом с ним, держал его за руки и заставлял его пить воду, приводя в чувство и возвращая к жизни, — и этого для Жана было достаточно, чтобы после нескольких секунд нахлынувшего облегчения начать задыхаться от переполняющего чувства вины. Вдруг он ощутил какое-то движение, а потом — тепло на ладонях, тепло губ, и теперь он задыхался уже от того, что Кевин правда это сделал, от того, что Кевин поцеловал его ладони, хотя Жан и мечтать о таком не мог какие-то полгода назад. — Кев, — попытался сказать он, но вышел какой-то хрип, лишь отдаленно напоминающий его любимое имя. Кевин то ли вздохнул, то ли всхлипнул, и быстро покачал головой: это Жан различил, невзирая на дымку перед глазами. — Не надо, — сказал Кевин тут же, и тот послушался: всё равно вряд ли смог бы что-то сказать. — Жан, я… Я просто… Жан, — выдохнул он, и Жан различил дрожь в его голосе, Жан услышал отчаяние: слишком много эмоций от Кевина Дэя за один раз. Слишком. Он даже не мог осознать это в полной мере: был чересчур опустошен. Он наконец сжал его ладони в ответ, и тепло Кевина вдруг оказалось так близко, что он обомлел — задержал дыхание на несколько секунд, непроизвольно, просто от изумления и того, что эта близость была позволена ему даже после такого. — Пожалуйста, — вдруг заговорил Кевин ему на ухо горячим шепотом, пальцы сильнее сжали ладони Жана. Было слышно, что ему трудно это выговорить, но он прижался своим виском к виску Жана, прохлада к разгоряченной коже, его тепло и его запах так близко, что Жан снова начал задыхаться. — Пообещай мне, что не сделаешь этого снова, что не будешь опять... пытаться. Пообещай мне это, Жан. Я не хочу тебя потерять. Пожалуйста, Жан, я не хочу… Я… — он судорожно вздохнул, кажется, сказал что-то ещё — но Жан этого уже не слышал. Его голову заполнил шум, шум мыслей и переживаний, эмоций и чувств — ему захотелось попросить Кевина повторить. Повторить эту фразу о том, что он — боится — его потерять, может, даже добавить фразу о том, что Жан ему нужен. И хотя в этом была доля эгоизма — Кевин не хотел потерять Жана ради себя, потому что ему было бы плохо, если бы это случилось, — Жана это не беспокоило. Кевин Дэй хотел, чтобы Жан Моро был жив, и это было единственное, что имело значение. Он бы расплакался, если бы мог, но получились лишь сухие судорожные всхлипы, пока он сжимал ладони Кевина так крепко, как будто это была единственная соломинка, за которую он держался, чтобы не утонуть. Впрочем, так ведь и было? Кевин был единственным, за что он держался, единственным, что вообще помогало ему держаться, и он цеплялся за него, пусть не физически, но всеми способами, любым путем старался удержать его рядом с собой, а сейчас Кевин сохранял эту близость сам. — Жан, — позвал он снова, требуя от него ответа — правда практически требуя, его голос был натянут, как струна, готовая вот-вот порваться. — Обещаю, — тут же прошептал Жан хрипло, чувствуя, как сухость во рту отдается болью, — обещаю, я обещаю, — повторил он почти машинально, слыша глубокий рваный вздох Кевина возле уха, чувствуя, как он прижимается к нему, как сильнее обхватывает его ладони, кутая в своих. Он погрузился в сон совсем скоро после этого, но слова Кевина, произнесенные прямо на ухо лихорадочным шепотом, ещё долго крутились в его голове на бесконечном повторе. Пожалуйста, пообещай мне. Жан, я не хочу потерять тебя. Не хочу. Тебя. Потерять. Пообещай мне.