Необратимый процесс

Ви перевязывает руку неловко, прижимая висящий хвост бинта. Максдоки кончились, и, чтобы добраться до Виктора, ей все же придется как-то закрыть рваную рану. Кровотечение кое-как успокаивается, но Ви все равно как-то неловко из-за жгучего чувства в предплечье… — Дай я, — не вытерпев, требует Джонни. Он-то с одной рукой управляется куда ловчее, быстро перевязывает, затягивая некрепко, чтобы ничего не пережать, но надежно. Ви бурчит что-то вроде благодарности — если его слишком баловать, совсем обнаглеет, так что нечего тут… Она устало вздыхает. Раз уж рана обработана и перевязана, тащиться к Вику как-то неохота, но Ви все же собирается. — Я смотрю, ты прекрасно справляешься с одной рукой, — фыркает она, чтобы как-то отвлечься. — Железка не сразу прижилась. Армейские импланты вообще не сильно качественные, — говорит Джонни. — Есть же вероятность, что их обладатель через часок-другой откинется или сдохнет от вражеской пальбы, так зачем тратить ресурсы? — Звучит очень по-корпоратски, — признает Ви. Возможно, ошметки воспоминаний Джонни передаются сейчас ей, особенно яркие, прям полноцветные. Конечно, у нее рука не отваливается, нихуя подобного, Ви в полном порядке (если не считать, что она не спала несколько дней). Она отодвигает смутные встревоженные видения, добирается до Виктора — это отличный повод поболтать с Мисти о высоком и затариться лекарствами и обезболом, потому что в наемничьем поприще сейчас особенно жаркий сезон. Что ни заказ — то перестрелка или резня какая. Вик, пожалуй, даже удивляется, что она пришла не за теми чудо-таблетками, что выключают Сильверхенда ненадолго, а за банальными максдоками. Но продает, конечно, и отстегивает неплохую скидку. Ви почти забывает про руку, так, старается не двигать ей лишний раз, чтобы не тревожить рану. Даже если она почти затянулась, ощущение не из приятных. Наполовину фантомное — от Джонни. Когда Ви все же добирается до кровати, на Найт-Сити опускается темнота. Мир проваливается, она соскальзывает в сон, но потом что-то дергает Ви из мути. Ощущение такое, будто ей проломили голову. Будто мир горит, полыхает. Она с трудом находит себя в собственной постели, чувствует, что рядом привалился Сильверхенд — просто лежит, уткнувшись ей в макушку, и слабо стонет-скрипит что-то. Да Ви толком не понимает, сон это или явь. Джонни давно уже стал слишком ощутимым; ее нервная система — сплошная коррозия металла. Расплавленная, как дека слишком неудачливого нетраннера, нарвавшегося на «обнулятор». — Я-то думала, это демон сонного паралича или вроде того, — вздыхает Ви. Джонни на шутку не реагирует, и это уже повод забеспокоиться. Почти не двигается, и Ви как-то стремно проверять у него пульс — да и какой смысл это делать, если рука ненастоящая. А еще придурок слишком близко — если она сделает что не так, на горле сомкнется металлическая ладонь, и это будет уже по-настоящему. — Да ты ебнулась, что ли, — дергается Джонни. — Если бы я хотел тебя убить, давно бы уже… Он многозначительно замолкает. Изображение подергивается синими помехами, и Ви ненадолго слепит глаза — конечно, в уютной темноте ее квартирки… Она устало качает головой. Старается понять, о чем Сильверхенд думает, и это не так сложно. Голова-то у них одна, вот и получается, что Ви как будто пытается заметить то, что у нее назад задвинуто. И предсказуемо обнаруживает там кошмар, боль, и кровь. — Армейские воспоминания? — предполагает Ви. — Я… У тебя никогда не было ощущения, что ты забыла что-то важное? — Она неловко мотает головой. — Вот у меня вся память как будто… просеянная, — со злостью продолжает Джонни. — Иногда помню все, а в другой момент не могу вспомнить, как именно сдох. Там, на крыше… — Четвертая корпоратская, ага… — Да в том-то и дело, что я нихера не помню, чтобы там был ебучий «Милитех» или еще кто. Мы были там одни, Ви, я клянусь. — Я тебе верю, — осторожно говорит она. — Правда, Джонни, верю. Но мы всегда искажаем события, разве нет? — Не настолько же… А потом я вдруг понял, что не помню, как в армии был, — нервно выговаривает Джонни. — Но теперь, с рукой твоей, проняло. Как будто заново все. Пиздец сплошной. Боится, как есть боится. Трясет его, как ненормального, потому что это воспоминание его вскрывает буквально. Хуже, чем те, в которых он умирает, раздираемый «Душегубом», и Ви совсем теряется. Придвигается ближе, рассеянно гладя его по спине, как дикого оскаленного пса, который может вгрызться в ладонь. — Тише, просто… просто помни, что я рядом. Не важно, что было раньше в твоей ебаной армии, теперь все иначе. У нас же есть свобода — пока что. И мы можем драться насмерть, и только это имеет значение. Ей все равно, что говорить; нужно нести любой бред, потому что слова — это главное. Уверенные, упрямые слова, пробивающиеся сквозь его кошмары, полупьяный бред, отчаянный и совсем не похожий на громкого и наглого Сильверхенда. Ви его чудом удерживает, ей еще кажется, что он исчезнет сейчас, сбежит попросту, но Джонни остается. Потому что война — это то, что неизменно его разбивает. Снова и снова крошит в мелкие осколки. Если бы не война, не армия эта, в которую он сам радостно записался, Джонни бы никогда и не было. И Арасачья башня стояла бы, и не устраивали бы шествия и парады в честь тысяч погибших, жизни которых он унес — за что, казалось, не помнил и сам. Ви тоже иногда трудно держать свою память в узде. Она путается, перемешивается, подводит… — Иногда я тоже думаю, что все это было не напрасно. Но в конечном итоге зло ведет к следующему злу, — ухмыляется Джонни. — Как думаешь, сколько человек выстроилось бы ко мне, чтобы убить за то, что я уничтожил их родных в той башне? Мне повезло вовремя сдохнуть, иначе всю жизнь оглядывался бы. Проблема в том, что ни Ви, ни он сам не могут представить Джонни живым. Такие, как он, всегда погибают рано. Чтобы стать проклятием или святым для кого-то другого. — На моем месте мог быть любой уебок из моего взвода, — признается Джонни. — Когда стало понятно, что корпы нас использовали, все мечтали их уничтожить. Считали, что те это заслужили. И я, знаешь ли, согласен. Джонни Сильверхенд не из тех, кто станет раскаиваться из-за своих поступков, но он говорит как-то неуверенно, как будто и правда растерял половину воспоминаний. Остались только основы, скелет, остов выгоревший. — Я слишком тесно связан со своим прошлым, Ви. У меня и будущего-то нет. — Ничего, — обещает она. — Мы что-нибудь придумаем. Ты больше не в армии, ты сам можешь решать, что тебе делать. — Сражаться до последнего, — медленно соглашается он. — Кое-какие привычки никогда не изменить.