Всадники Апокалипсиса

      Приглушённый свет освещал лишь суровое лицо палача, который с особой внимательностью осматривал полки с многочисленным оружием. На глаза Азраилу попалась лежащая в деревянном шкафу винтовка HK-416, с которой он нападал на полковника. Сняв её с держателей, палач поворачивается к небольшому столику, на котором складывает разобранный основной модуль оружия. Вынимая пружину, парень прочищает ствольную коробку, а затем и саму пружину. Детально проходясь по каждой разобранной детали, Азраил перезаряжает магазин и, вставив его в винтовку, передёргивает затвор. Не ставя оружие на предохранитель, палач поворачивается к открытым створкам шкафа и, поместив НК-416 обратно на держатели, закрывает шкаф. Повернувшись к выходу, натыкается на родные глаза, хозяин которых с интересом наблюдал за происходящим. Облокотившись о косяк, руки его прятались в карманах классических брюк, а рукава белоснежной рубашки были закатаны по локоть. Лицо было спокойным, даже умиротворённым, лишь глаза выражали живой интерес.       Проведя взглядом по силуэту сверху вниз, палач, недовольно фыркнув, прошел мимо стоящего, специально толкнув того плечом. Выйдя из небольшой комнаты, которую Азраил оборудовал под свой личный склад оружия, размеренным шагом, выражающим непреклонную уверенность, парень направляется в большой зал, в котором по одну сторону располагались четыре кресла со стеклянным столиком перед ними и камином, встроенным в стену, а по другую сторону находился проход к лестнице, ведущий на второй и третий этажи. Приближаясь к стеклянной двери, палач прожигает взглядом резной узор, красиво выведенный на поверхности. Он не замечает фраз, которые произносит сзади стоящий человек, он не желает останавливаться, не желает разговаривать, не желает слышать умных объяснений брата. Он желает лишь оказаться в своём склепе, полном криков, крови и слезливых просьб. — Алан, — палач моментально останавливается. Сведя брови к переносице и оскалившись, парень до боли сжимает кулаки.       Всё его тело моментально пробивает злость, глаза наполняются яростью, которая, как гончие псы, выходит на охоту и забирает жизни. Он ненавидел своё имя до такой степени, что каждый раз при его произнесении парень срывался с цепей. Сколько раз он пытался его забыть, сколько раз пытался убежать от него. Сколько раз он насильно вырезал его из своей памяти, оставляя зияющие дыры. Люди, которые называли его этим именем, сейчас лежат в могиле. Палач отчаянно пытался забыть интонацию, с которой произносили эти чертовы буквы, пытался забыть ту нежность, которую они вкладывали в это имя, зовя его. Но один человек одним словом смог только что повторно убить того маленького мальчика, который скрывался в темнице внутри монстра.       Медленно поворачиваясь к брату, Азраил кладёт левую руку на набедренную кобуру, большим пальцем снимая Файв-Севен с предохранителя. В данный момент он видит перед собой не Атропина, стоящего около одного из кресел с ледяным взглядом, смотрящим в нутро палача, а человека, который так бесцеремонно посмел сдуть пыль с могильной плиты, под которой была похоронена вся жизнь Алана, что он так отчаянно пытался вырезать из своей памяти. Вытащив руки из карманов, Атропин усаживается в кресло и, слегка приподняв бровь, произносит: — Садись, Алан, — демонстративно выделяя имя палача нежным тоном, Атропин смотрит, как весь стан его брата начинает трястись от злости. Наблюдая за тем, как палач моментально достаёт из кобуры пистолет и направляет на него, Атропин растягивает лишь один уголок губ. — Ещё раз так меня назовёшь, — делая маленькие шаги, приближаясь к креслу, на котором сидел брат, палач не смел опустить ствол, — я выпущу в тебя всю обойму, и мне похер, что ты мой брат, — Азраилу было действительно плевать, кто находится перед ним: родной брат, сестра или какой-то ублюдок, решивший терзать израненное сердце парня.       Он был готов прямо здесь, прямо сейчас опустошить свой магазин, всадить все двадцать патронов в тело Атропина, лишь бы не ощущать ту боль, которая скрыта за маской ярости и злости. Там, внутри, он выл от боли, кричал от воспоминаний, которые как цунами накрыли его с головой. Он не желал видеть такой родной образ матери, нежно зовущий его на обед, не хотел вспоминать, как, укладывая его спать, та нежно целовала его в лоб и, произнося его имя, желала спокойной ночи. Он не хотел видеть, как они с отцом ездили на стрельбище и с какой гордостью тот произносил его имя и, гладя сына по голове, хвалил за точный выстрел, произведённый в тарелку. Он не хотел снова испытывать выжигающее чувство где-то в районе груди. Он желал быть непреклонным садистом, который с лёгким сердцем мог истязать людей, омываться их кровью и слышать оглушительные крики о помощи, в тот момент, когда помощь нужна была ему самому. Азраил возвёл вокруг маленького, беззащитного мальчика огромные шипастые стены, через которые он не имел возможности выбраться. А на место Алана поместил палача, который, как безмолвный страж, лишь наблюдал, как с каждым кровавым омутом мальчик угасал, слабел, и в конечном счете стал мумией, только лишь воспоминанием, которое палач так умело прятал, до сих пор. И чего палач не ожидал, так это того, что человеком, который сможет разрушить его стены, станет его брат. — Стреляй, — Атропин говорил с полной уверенностью в голосе. У него не было никаких сомнений: он точно знал, какой исход будет у этого вечера. — Если хочешь — стреляй, — удобнее устроивший в кресле, мужчина смотрел в родные глаза, которые хоть и пылали яростью и убийственной злостью, но не были способный убить.       Атропин прекрасно знал каждого из них. Знал их слабые места, раны, которые, несмотря на продолжительное время, не смогли зажить. Он лично их воспитывал, наделял их качествами, необходимыми в жизни изгоев, в жизни скитальцев. Он не был плохим братом. Даже не так... Он был отличным братом. Атропин был готов отдать жизнь за каждого из них, не раздумывая. Он любил их больше жизни, любил их несмотря на все их одиночно принятые решения, которые могли навредить им. Даже тогда, когда Бранвен решил уйти, оставить их, оставить Левиафан, Атропин принял это как должное. Он понимал, что чувствует брат, понимал, что он не тот, кому может понравиться такой образ жизни, куда входят бегства, убийства и борьба за жизнь. Именно поэтому он отпустил его, не стал уговаривать, не стал настаивать. Он молча смотрел, как чёрный Буггати выезжает из ворот их дома, и не смел произнести ни слова. Атропин в свои двадцать семь лет стал для своих братьев и сестры домом, пристанищем, местом, в которое никто не сможет проникнуть, потревожить. Он стал их защитником, который по умолчанию всегда был на их стороне. И давить на старые раны ему не нравилось, но делал он это лишь в крайних случаях, когда необходимо было быстро вернуть их в строй с наименьшими потерями. — Сука, — тяжело выдохнув и медленно опустив пистолет, направив дуло в пол, палач прикрыл глаза. Налаживая бушующее дыхание, парень стал размеренно дышать.       Почувствовав на своём плече ладонь, которая слегка сжимала его, Азраил чуть покачал головой. Приоткрыв глаза, он видел перед собой Атропина, глаза которого оценивающе блуждали по его лицу, сканируя состояние брата. Слегка похлопав того по плечу, вопросительно произнёс: — В порядке? — продолжая наблюдать за лицом брата, Атропин увидел два лёгких кивка, убрал руку и, сев обратно в кресло, качнул головой в сторону соседнего, приглашая Азраила сесть.       Смотря на соседнее кресло, парень ставит Файф-Севен на предохранитель и, убрав в набедренную кобуру, принимает предложение и садится в рядом стоящее кресло. — Может, хоть камин разожжём? – смотря в пустой очаг, задумчиво произносит Азраил.       Услышав положительный ответ, парень встаёт с места и, подойдя к камину, садится на корточки. Беря одно за одним поленья, размещает их домиком, а в промежутки между ними засовывает небольшое количества бумаги. — Говори, — зажигая спичку, резко кидает ее в камин; огонь моментально охватывает бумаги, а затем перекидывается на сухие поленья, постепенно топя их в пламени. —Ты ушёл из больницы на том моменте, когда Чонгук предложил нам сотрудничать, — наблюдая за тем, как Азраил, отходя от камина, усаживается на кресло и, закидывая ногу на ногу, в подтверждении мотает головой. — Я принял его предложение, и, пока ты опять не сорвался, позволь объяснить, — Атропин смотрел на напряжённое лицо брата, на котором он, играя желваками, пытался сохранить такое непривычное для него спокойствие. Увидев легкий кивок и заметив, как Азраил слегка наклонил голову вправо, продолжил: — Ты знаешь, какая у нас ситуация на юге? — устремив взгляд на огонь, постепенно сжирающий дерево, нахмурился. — Они устраивают мятеж, — повернув голову на брата, заметил в всегда стеклянных глазах растерянность. — Какой ещё мятеж? — лицо палача моментально приняло растерянное состояние. Он не понимал слов, сказанных братом. Они недавно приехали с южной базы и разобрались со всеми крысами, которые могли бы поднять новый бунт. Азраил собственноручно выбивал информацию об этих людях из солдат, которые, к их сожалению, не успели убежать. — Полковник Хан, — Атропин внимательно всматривался в лицо брата, читая его эмоции, чувства. Он видел, как осмысление доходит до палача и выливается в виде огненных глаз, — которого ты так не хотел отправлять на базу, — недолго помолчав, мужчина, мотая головой добавил: — Ты был прав: нельзя было его отправлять на базу.       Смотря на Азраила, который, прикрыв глаза, надавил на них большим и указательным пальцем, Атропин был уверен, что брат поймёт, по какой причине он решил принять предложение. Если в Левиафане готовится мятеж, то для его подавления им необходим союзник, и непростой, а тот, который будет готов вместе с ними, плечо к плечу, выйти и принимать друг за друга пули. — Я понял, — кивнув головой в знак подтверждения, парень добавляет. — Они действительно сильные союзники, но вопрос в том, будут ли они согласны подставляться ради нас? — смотря на задумчивое лицо Атропина, часть которого освещает огненный свет, ловит себя на мысли, что этого гондона надо было убить в тот раз, когда он пускал слюни и сопли на бетонный пол в склепе и просил пощады. Тогда брат сказал ему, что они не имеют права лишать ребёнка отца, но сидя в кресле и смотря то на огонь, то на задумчивое лицо Атропина, понимает, что, может быть, они и не имели права, но должны были это сделать. Один единственный раз брат решил пощадить человека, и каков итог? Эта свинья решила устроить мятеж. — Подставляться — нет, а сотрудничать — да, — слегка повернув голову в сторону брата, Атропин смотрел в глаза, в которых читалось желание всё высказать. — Начинай, — откинувшись назад и закинув ногу на ногу, Атропин с интересом стал слушать мысли брата, которые ему необходимо было высказать. — Я говорил тебе ещё в склепе, что он крыса, которая доставит нам кучу проблем, — встав с кресла и подойдя к камину, наклонился к поленнице. Достав оттуда пару поленьев, аккуратно разместил их рядом с горящими, пламя которых моментально перебросилось на новые. — Его надо было убить ещё тогда. Ребёнку не нужен отец, который ради своей выгоды сначала прикрывается семьёй и просит пощады, а потом пытается убить тех, кто ему эту пощаду дал, — Атропин всё это время молча сидел в кресле и не смел перебивать брата, который был хоть и резок в некоторых словах, но говорил правду, которую было трудно не принять. Атропин пожалел полковника лишь по одной причине: он не хотел рушить мир ребёнка, не хотел в столь юном возрасте отбирать у неё семью. Не желал, чтобы она испытала такие же чувства, которые испытал каждый из них. Потеря родителей сказывается на каждом по-своему. Кто-то закрывается и не желает доверять, кто-то перестаёт ощущать эмоции, глуша собственный вихрь внутри, кто-то, не выдержав потери, глушит боль в зависимости. Ребёнка же это ломает изнутри, постепенно вынимая душу, сердце и жизнь. Атропин знал это как никто другой, именно поэтому он решил оставить полковника Хана в живых. Поскольку осознание того, что отца отправили на службу в другое место, теплит в душе ребёнка надежду на встречу, которую Атропин бы когда-нибудь предоставил, а вот осознание того, что маленькая девочка сможет видеть его только на холодном камне, разорвало бы её внутренний мир на части. — В этот раз, когда я буду его убивать, не смей показывать свою доброту, — поворачиваясь спиной к камину и смотря на брата, внимательно изучавшего его и изредка кивающего, добавил: — Тебе больше идёт образ сурового и задумчивого лидера, чем Иисуса, дарующего жизнь, — Атропин смотрел в глаза брата и мог поклясться, что хоть выражение его лица было как всегда сдержанным, безэмоциональным, но в глазах он смог уловить лёгкий огонёк радости, возникший то ли от того, что Азраил предчувствовал скорую охоту, то ли от того, что через несколько месяцев они снова разговаривают, как это было раньше. — У меня возникло два вопроса, — усаживаясь обратно в кресло, закинув одну ногу на его подлокотник и удобно усевшись, продолжает: — Где Бранвен? — Хмм, — промычав, Атропин, приняв более удобную позу, пожал плечами, — он тогда вышел из палаты почти сразу же после тебя, — переведя взгляд на часы и убедившись, что у них в запасе ещё много времени, обратно устремил глаза на брата. — Странно, я с ним не пересёкся, — зарываясь пальцами в волосы и несколько раз прогнав через пальцы прядь, подал голос. — Что ты думаешь насчёт Шадоу и этого, — прочистив горло, как бы показывая брату, что не собирается произносить его имени. — Ну ты понял. — Это их дело, — пожав плечами и скрестив руки за головой, устало выдохнул. — Если она посчитала нужным ему открыться и довериться, то пусть, — невольно улыбнувшись, Атропин смотрел в задумчивые глаза брата. — Но если он её обидит, я затащу его в склеп и буду очень долго с ним играться, а сувениром у меня будет его череп, который я поставлю на стол. Нам как раз нужны новые пепельницы, — смотря на то, как Азраил обнажает в оскале белоснежные зубы, мужчина понимал, что каждый из братьев сделает с Чоном что-то похожее, если он не оправдывает их доверие. — А остатки отдадим Асмодею, — закончил Атропин, смотря на расширяющиеся от восторга глаза Азраила: его улыбка уже не отражала животный оскал, который был при рассказе про череп. Сейчас его улыбка была больше от восхищения. — Брат, ты меня удивляешь! — смотря на потеплевшее лицо Атропина, парень уже было подумал, что в его брате наконец-то проснулась жестокость, но улыбка с его лица моментально сползла, когда он услышал продолжение: — Остуди свой пыл. Мечты — это хорошо, но сохраняй здравый рассудок, — встав с кресла и пройдя мимо брата, похлопал его по закинутой на подлокотник ноге. Азраил проследил за удаляющимся силуэтом мужчины и едва слышно, себе под нос прошептал: «неправильный ребёнок в большом неправильном мире».