А за окном промозглая осень

За окном осень промозглая, пасмурность угнетающая да тучи тяжелые, темно-серые, все небо заволакивающие. Крупные дождевые капли шумно приземляются на подоконник, оставляя после себя, скатившись вниз на мокрый асфальт, влажные дорожки, что позже в разводы грязные превратятся, смешавшись с пылью. Раскаты грома слышатся совсем рядом, пугающие непрекращающимся гулом, а вспышки молний, напротив, виднеются лишь изредка и только около кромки горизонта, но настораживают не меньше. Где-то внизу воет сирена скорой помощи, что наверняка спешит на очередное место ДТП. В такую погоду аварии случаются с поразительной частотой, заставляя нервничать еще сильнее. Чимин сидит в мягком кресле на балконе и чуть покачивается, стараясь усмирить волнение в душе – ему не нравится дождь. Тоскливо, одиноко, как-то пусто. Во всем доме выключен свет, потому что стемнело стремительно, а Паку тяжело подниматься – ну и наплевать, что он в полной темени, ему и так нормально. Город тоже погружен во мрак – всего лишь пять вечера, еще слишком рано для того, чтобы зажигать уличные фонари. Парень пялится бездумно куда-то в даль, изредка поглаживая крупный животик – малыш весь день толкался, не давая спокойно посидеть, и только сейчас немного притих. Но Пак знает, что ненадолго. Совсем скоро запах Юнги окончательно выветрится, больше не будет ощущаться в помещении, на одежде, что Мин раньше частенько надевал. Больше не останется легкого древесного шлейфа в ворохе одеял, скомканных неаккуратно и водруженных на некогда общую постель, и ребенок начнет пинаться с новой силой, взывая к отцовскому аромату. Чимину тоже нелегко – внутренняя омега все чаще скулит, напоминая, что альфий запах нужен не только крохе, но и ему самому, будто бы парень не знает об этом. Он гнездится уже недели полторы как, только не чувствует безопасности и успокоения даже так, ибо нет того сладостного чувства, когда тебя обволакивает со всех сторон родной запах, такой любимый, насыщенный, не забивающий легкие, а приятно их наполняющий, вызывающий легкую дрожь в теле и трепет где-то глубоко внутри грудной клетки. Омега с грустью в глазах смотрит в телефон и, вновь не обнаружив там ни одного уведомления, с горечью бросает его на пол, разбивая экран о плитку. Он съеживается, насколько позволяет ему положение, укутывается в любимую пижамку с динозавриками и начинает тихо всхлипывать, вновь понимая, насколько сильно облажался. Он любит своего альфу, любит Юнги всем сердцем, но так сильно ошибся, что сейчас ему только и остается, что сидеть на балконе и вдыхать запах мокрого асфальта, просачивающийся сквозь открытое на форточку окно. Юнги любит Чимина, любит до покалывания в сердце, до дрожи в коленках. До потери сознания любит. И ребенка, пускай и незапланированного, но желанного до безумия, тоже любит: малышку-дочку, крохотную омежку, за жизнь которой на ранних сроках пришлось побороться, но они справились. Вместе. Мин на руках омегу носил, по каждому зову бросал все на свете, не задумываясь, насколько важным было дело, и несся со всех ног к своим дорогим людям, чтобы приласкать, накормить в очередной раз пухлощекого омегу, а потом, чмокнув в лобик, уложить спать, накрыв мягким одеялом и надев теплые носочки на маленькие ножки, напоследок оставив легкий поцелуй на пяточке; чтобы животик, растущий не по дням, а по часам, поцеловать, подержать ладонями горячими и почувствовать толчок крохотной ручки малыша. Все было прекрасно ровно до того момента, пока на пороге их дома не появился Тэхен с букетом цветов, любимых чиминовых, не оттолкнул бесцеремонно альфу в сторону и не прошел внутрь, сразу же вставая на одно колено и протягивая омежке очаровательное колечко с белым драгоценным камнем, предлагая стать его супругом, ведь тот носит под сердцем его ребенка. Тогда-то и стало все понятно. Странное поведение после работы, безумно уставший Чимин, у которого синяки под глазами такие, что даже смотреть страшно было, а еще отметины на теле еле заметные, но марающие гладкую бронзовую кожу своей наливающейся синевой. Юнги видел, что в какой-то момент все пошло не так, знал, что нужно как-то разобраться с тревожным предчувствием, все чаще зарождающимся в груди поздно вечером, когда Мин снова на работе задерживался и безудержно скучал по омеге. Стало очевидным, почему Пак перестал писать ему каждый час, как он делал это раньше: простое «Как дела, любимый?» так душу грело, что кипа незаполненных бумаг на столе больше не казалась проблемой. Чужого запаха на теле Юнги никогда не ощущал, что всегда казалось странным, - у него нюх отменный, да и смыть природную горечь Тэхена сложно, но омега, тем не менее, как-то справлялся. Постепенно пропал горячий ужин на столе, теплые объятия поздней ночью, редкие, но романтичные прогулки по набережной. Чимин не признавался, что беременен, около трех месяцев, и почему-то альфа думает, что и дальше бы держал все в секрете, только вот примесь в природном аромате появилась, да животик немного округляться стал, аппетит зверский проснулся да предпочтения странные проявляться начали. Юнги просто спросил его однажды, обнимая крепко и целуя в макушку, почему тот так трясся и чуть ли не слезы соленые по щекам пускал, когда Мин все понял, а тот лишь отмахнулся, сказав, что их финансовое положение пока не позволяет дать малышу все самое лучшее, да и молодость на воспитание дитя страшно тратить, не нагулялись ведь еще, вот он и расстроился. Омега не собирался спать с начальником, просто однажды у того тормоза сорвало, и запах горький в нос чувствительный ударил, заставляя омегу добровольно раздвинуть ноги от неожиданно нахлынувшей волны возбуждения. Вот так и вошло в норму трахаться с Тэхеном после тяжелого рабочего дня, потому что Мина дома нет до самой ночи, потому что тот уставший, как собака, возвращается, а природу никто не отменял, и желание дикое, в паху разгорающееся, тоже нельзя игнорировать. Душ экстремальный, когда мочалкой тело трешь до покраснения и жжения на коже, тоже нормой стало в какой-то момент, а потом, в один прекрасный вечер, спустя примерно месяц после зарождения романа рабочего, Чимин понял, что проебался. Проебался так, как не делал этого никогда в жизни, потому что умудрился отдаться Тэхену без презерватива, потому что на узле поскакать захотел, а потом и сцепку допустил. Ким не сразу узнал о положении Чимина, потому что тот уволился неожиданно, и больше они не виделись. Но недавно альфа встретил его в парке, счастливого и улыбающегося искристо, поглаживающего животик крупный. В омежьем сладком запахе появилась горечь, присущая феромону Кима, и тот все понял – на следующий же день он стоял, приклоняя колено перед отцом своего ребенка. Юнги не кричал, не ругался, но смотрел жалобно и лил слезы долго. Он за происходящим наблюдал со стороны, не имея сил даже приблизиться к паре и оттолкнуть их друг от друга. Мин даже не собрал вещи. Он просто ушел, утерев соленую влагу со щек рукавом домашнего поношенного худи, и хлопнул напоследок дверью. Чимин плачет навзрыд, сползая неуклюже с кресла на пол холодный, опираясь ладошками о плитку. Его вина гложет, потому что дурак он редкостный и подлец, к тому же. Он ведь знает, что альфа у него мягкосердечный, простил бы, узнай он правду вовремя, и малыша бы принял, и Чимина приласкал. Но омега по-другому решил, думая, что не стоит Мину ничего рассказывать, - проблема как-нибудь сама рассосется. Тэхену он отказал, из дома выгнал и, начиная горько плакать, сказал никогда на глазах его больше не появляться, ибо тот только портит и без того нелегкую жизнь, только толку-то от этого? Юнги на звонки не отвечает, сам тоже не подает признаков хотя бы крошечного желания все обсудить. Наверное, он разбит, уничтожен изнутри и сейчас медленно разлагается в каком-нибудь захудалом баре, изливая душу бармену за стопкой любимой текилы. Проходит еще две недели с тех пор, как Чимин проревелся вдоволь, едва не заболев от дуновения прохладного ветра, ведь несчастное окно в тот день он так и не закрыл. Дома по-прежнему тихо, по-прежнему пусто, только теперь древесного аромата совсем не слышно – он выветрился уже давно. Малыш внутри бунтует по полной, не давая расслабиться даже ночью, пинается часто и будто бы отцовские силы высасывает. Чимин худеет на глазах, ходит бледный и с глазами печальными. У него дыра незатягивающаяся в душе зияет, не давая набраться сил, чтобы дальше жить, и в голове бардак, потому что самобичевание на нет не сходит, а только усиливается. Звонок в дверь раздается неожиданно, пополам мертвенную тишину разрезая, а потом и вовсе разрывая ее в клочья последующей трелью. На пороге мрачный альфа, осунувшийся тоже, будто бы посеревший. На нем пальто черное, шарф такого же смольного цвета, а в руках хризантемы – любимые чиминовы цветы. Они ленточкой розовой перевязаны, такой, как его омега любил всегда и, наверняка, любит до сих пор. Юнги не решается внутрь пройти, приглашения ждет, а у Пака коленки подкашиваются, потому что такой нужный запах в нос резко бьет, заполняет легкие так быстро, что дышать тяжело становится. Он о дверной косяк опирается спиной и улыбается глупо, понимая, что по щекам слезы снова льются, но на этот раз от счастья. Мин цветы сам в вазу ставит, получив неуверенный кивок в знак того, что тот войти может не стесняясь, наливает в нее немного воды и на стол букет ставит, отодвигая стул с противным скрипом. - Давай поговорим, я не могу так больше… У него голос хриплый, точно простуженный, глаза, поблескивающие то ли от желания заплакать, то ли просто спертый воздух режет. Он пальцы теребит, не зная, с чего начать, и замечает омегу, что перед ним на коленях сидит, только когда тот голову ему на бедро кладет и, сгорбившись, плачет, прощения выпрашивая. Он рассказывает все, как на духу, душу открывает родному человеку и чувствует, как камень тяжелый, почти неподъемный, с плеч падает, когда альфа к нему на пол садится и обнимает крепко, шепча на ухо, что простил его сразу, как только увидел. Тяжело жить, зная, что твоя самая большая в жизни любовь предпочла проводить ночи с кем-то другим, тяжело довериться вновь, зная, что снова могут предать и променять на временное развлечение, но Мин почему-то все равно остатки чувств в кучу собирает и оживить пытается, потому что любит и ничего не может с этим поделать. Он зарекся дать всего лишь шанс, просто попытаться начать все с самого начала, с момента, когда все было хорошо, когда дни счастье приносили неописуемое и улыбки спасали даже самый хмурый день. Теперь нужно только время, а пока альфа просто сидит и поглаживает макушку пушистую, белобрысую, да животик большой ладонью придерживает, совсем немножко пальчиками в районе пупка двигая, чтобы пощекотать Пака. Юнги не без труда ношу на руки поднимает и несет в спальню, истерзанную собственными же откровениями и признаниями. Малыш устал, но все равно сильнее к альфе жмется, чтобы пропитаться его запахом и избавиться от тянущих ощущений внизу живота, что уже пару дней его одолевают. Мин целует омегу в лоб и наскоро сбрасывает с плеч рубаху светлую, не заморачиваясь о том, чтобы расстегнуть ее полностью – последние пуговицы с треском на пол летят и рассыпаются по полу деревянному. Альфа с омеги халат теплый стаскивает совсем не нежно, отбрасывая ткань в сторону и раздвигая колени чужие перед собой, – Чимин поскуливает тихонько, потому что на нежность не рассчитывает, и лишь ладошками живот придерживает, надеясь, что от грубого проникновения ничего не случится. Он лежит на спине, такой открытый и оголенный, что аж стыдно становится. Это первый раз, когда он испытывает перед своим альфой стыд в такой позе – кажется, они действительно начали все с самого начала. Мин руки чужие зацеловывает и феромонам волю дает, позволяя выделяться в большем объеме и по комнате расползаться, каждый укромный уголок заполняя. Он Чимина успокаивает, говоря, что не навредит, и тот верит, моментально расслабляясь в родных руках и отдаваясь полностью во власть Мина. Тот осторожно переворачивает свое сокровище, сам живот придерживает одной рукой, чтобы омеге не слишком тяжело было, а второй наскоро ремень расстегивает на джинсах, чувствуя, как ароматная смазка по чужим бедрам льется, увлажняя дырочку, что невыносимо узкой за время разлуки стала. Внутри даже двум пальцам тесно, альфа рычит, но не торопится, чтобы не навредить. Он не зол, не обижен, он просто опустошен, но где-то внутри все еще теплятся чувства нежные, не позволяющие разочарованию вылиться в жестокость по отношению к Чимину. Он скулит во всю, извивается, чувствуя влажный язык около прохода, и задыхается, когда внутри себя его ощущает. Юнги двигает им хаотично, не вынимая пальцев из текущей узости, и продолжает вылизывать парня, доводя до исступления. Альфа внутрь входит медленно, даже слишком. Он не наваливается на омегу всем телом, как хотелось бы, а напротив, на весу того удерживает, все еще продолжая держать ладонь под чужим животом. Он двигается размеренно, не входя во всю длину, но даже так умудряется выбивать из пухлых уст сладостные стоны. Чимин руками крошечными одеяло комкает и иногда соски чувствительные поглаживает, чтобы ощущения еще более приятными сделать. Он чувствует, как сзади него альфа пыхтит, явно процессом наслаждаясь, и начинает сам бедрами подмахивать, насколько ему позволяет поза и уставшая спина. Юнги пару отметин на коже оставляет в районе шеи и плеч, засос рядом с собственной меткой ставит, не решаясь ее обновить, а потом лицо чиминово к себе разворачивает и впивается поцелуем нежным до безумия в пухлые губы. Прикосновение смазанным получается, мокрым излишне, но внутри обоих трепещет что-то, давая понять, что на этом все точно не закончится. Их история все еще продолжается, возобновляясь прямо в эту секунду. Альфа глубоко внутрь кончает, но разбухнуть узлу не позволяет, а омега и не просит. Пак послушно принимает в себя семя и чуть расстраивается, когда, перевернувшись на бок, чувствует, как белесая жидкость обратно вытекает, пачкая бедра и без того влажные и белоснежные простыни заодно. Мин рядом ложится и притягивает к себе разомлевшее после оргазма тело, прижимаясь к нему осторожно, чтобы не потревожить ребенка. Он своим животом чужой чувствует и понимает, что ни капли о своем решении вернуться не жалеет, потому что плевать он хотел, чей ребенок растет внутри его омеги, потому что он и так, без кровной связи, сможет воспитать его. Тут же в голову мысли назойливые лезут, что малышка совсем не похожа на него будет, да и может никогда не признать его, если узнает, что она была зачата от семени другого, но думать об этом максимально не хочется. У Мина ураган в голове, но на душе спокойно, потому что Чимин во всю уже сопит на его плече, всеми конечностями обвивая, и даже в глубоком сне мычит что-то о том, что будет предан ему до конца своих дней. И Юнги верит. Не знает наверняка, к чему все это приведет, но верит.

***15 лет спустя***

- Папочка, она мою машинку забрала, - пятилетний малыш карабкается к Юнги на руки и тихонько хнычет, жалуясь на старшую сестру. - Ну, Гукки, не надо плакать. Мы сейчас вместе сходим к Джису и вернем твою машинку, хорошо? – альфа на ребенка с трепетом смотрит, разглядывая в его личике собственные черты, берет его на руки и быстрым шагом, посмеиваясь, идет в комнату дочери, постукивая пару раз по закрытой на щеколду деревянной двери. Машинку Джису, конечно, так и не вернула, но назревающая в маленьком теле Чонгука обида так и не успела зародиться, потому что отец обнимает его крепко, по голове поглаживая, а старшая сестра, присоединившаяся к обнимашкам, щекочет его, тыкая пальчиками в пухлый животик и вызывая этим приступ забавного детского смеха. Юнги действительно наслаждается временем с семьей, пускай он и любит тишину, а дома тихо не бывает н и к о г д а, но он правда счастлив, потому что у него есть его любимые дети и Чимин, который сдержал обещание и сейчас стоит в дверном проходе, обращая на себя внимание громким выдохом и откровенно желая тоже присоединиться к семейному веселью.

***

Некоторые их будни были похожи на сущий ад, некоторые - на божье благословление. Иногда казалось, что все произошедшее – просто дурной сон, который испарится с наступлением утра, а иногда наваждением оседало в сознании обоих, но они справились. Не без взаимной поддержки, не без помощи специалиста, но справились, потому что их любовь оказалась куда сильнее, чем они сами думали. Джису знает, что Юнги - не родной отец, но сказала, к счастью обоих родителей, что она плевать на это хотела, потому что о лучшем родителе и речи быть не может, ведь альфа и есть тот самый лучший папочка на свете. Через десять лет, когда пара уже прошла и огонь, и воду, и медные трубы, Чимин неловко, будто бы стыдясь своего предложения, тихонько прошмыгнул в кабинет альфы и, вальяжно усевшись на его бедрах, сказал, что хочет снова выносить малыша. Альфа целовал его так, словно в последний раз: он кусал кожу бархатную, пахнущую сладко, даже приторно, и отдающую легким ароматом кокосового геля для душа; проходился языком по чувствительным соскам, покусывая их иногда и издавая звук, больше похожий на довольное рокотание, нежели на "мурлыканье", которым окрестил его Чимин. Пак извивался в сильных руках, отчаянно хватаясь на широкие сильные плечи мужчины и выстанывая его имя, зажимая рот собственной же ладонью. Бумаги полетели на пол уже через пару минут остервенелых поцелуев – Чимина бесцеремонно уложили спиной на прохладный стол и раздели, оставляя совершенно нагим. Альфа всегда любил быстро избавляться от одежды, и за столько лет ничего не изменилось. Пак елозит по деревянной поверхности, слыша похвалу в свой адрес – он настолько возбужден, что смазка стекает прямо на паркет, образуя небольшую лужицу. Омега скулит тихо и в глаза своему мужу смотрит, видя в них сплошное обожание и необъятную теплоту. Юнги жмется к любимому ближе, входя во всю длину за один толчок, и беспорядочно целует везде, куда только достает – он оставляет парочку невинных чмоков на щеках, касается носиком чужого, а потом впивается в плюшевые губы и терзает их до покраснения, не прекращая двигаться. Он иногда с ритма сбивается, потому что не может омегой своим налюбоваться, а потом, чуть восстановив дыхание, с новой силой погружается во влажную глубину, чувствуя, что смазки становится еще больше, а Чимин совсем теряет голову. Вот так и приходит течка. На неделю раньше положенного, но сейчас это совершенно не имеет значения. Они позу меняют – Юнги садится обратно в кресло широкое, а Пак бессовестно на его члене скачет, шепча сбито что-то про малыша, про Джису, про то, как сильно он любит своего мужа и как благодарен ему за все годы совместной жизни. Мин шею взмокшую поцелуями осыпает, слизывая капельки соленого пота, а потом впивается острыми зубами в метку, обновляя ее еще раз. Пак не сдерживается и вскрикивает, изливаясь на живот Юнги, когда чувствует, как одновременно с укусом его наполняет желанное семя. Узел набухает довольно быстро, и пара, не смея менять положение, так и застывает в крепких объятиях друг друга, пропуская момент зарождения маленькой жизни. За окном снова осень промозглая, пасмурность угнетающая да тучи тяжелые, темно-серые, все небо заволакивающие, но в доме семейства Мин царит уют, спокойствие и любовь.