Помни: я всегда рядом с тобой

      Ночь. По узкой асфальтированной дорожке, окружённой сотнями высоких сосен, хранящих в себе глубокую мудрость и заядлую застенчивость, медленно проплывал прохладный ветерок, слегка задевая крупные ветви всё тех же хвойных деревьев, таивших в себе необычайную красоту. Лишь иногда слышались его завывания, будто тот общался с нависшей в округе ночной прохладной тишиной, однако в ответ слышался лишь редкий всплеск взволнованной ночной реки, которая будто вздрагивала от каждого прикосновения неугомонного ночного ветерка.       Окутанная чёрной пленой, блуждающей в округе, издалека она представляла собой вид тёмной, переливающейся разлитыми блистающими красками жидкости, которая будто таила в своих потёмках все самые сокровенные, временами даже до дрожи пугающие тайны. Она каждый раз билась о холодный берег, разливая свои секреты небольшой волнующейся окружностью: она будто кидалась в объятия, будто пыталась найти какое-то утешение среди безмолвной тишины, смешанной с кромешной тьмой, но в ответ получала лишь то же самое прикосновение прохладного ночного ветерка.       — «Такая тишина мне только снилась, — глубоким рассуждением блуждала безмятежная мысль. — Каждый день в округе столько шума, отчего теперь вовсе непривычно слышать шелест листвы, лёгкий всплеск воды и ощущать спокойствие. То самое чувство умиротворённости...»       Сидя на склоне хвойного забвения, окружённого тихими сосновыми деревьями, которые лишь иногда издавали характерный скрип высокого ствола из-за дуновения капризного ветерка, журналист устремил полностью расслабленный взгляд в сторону плещущей покрытой чернотой реки. Лишь иногда его наполненный небывалым спокойствием взгляд изумрудных глаз был направлен в сторону совершенного другого берега, полностью покрытого густой тьмой, отражающегося лишь ребристыми чёрными верхушками соседних застенчивых сосен.       — «... просто сидеть и наслаждаться простотой: любоваться красотами родных лесов; любоваться чувством, что у тебя есть возможность наблюдать эту красоту, просто можешь чувствовать её...» — Егор глубоко вдохнул свежий воздух сосновых деревьев, наслаждаясь каждой клеточкой своего тела их необычайно привлекательным запахом.       Он прикрыл глаза и наклонил голову назад, слегка вытянув ранее поджатые к груди ноги вперёд: журналист был несомненно рад наконец ощутить долгожданное чувство спокойствия. Простого человеческого счастья. Без какой-либо потусторонней нечисти.       — Вижу, ты всё-таки оценил мою идею приехать сюда, — послышался приближающийся знакомый голос, который сразу же вывел Егора из полусонного перенасыщенного состояния.       Он бегло открыл глаза, в тот же миг готовясь повернуться в сторону стоящей в нескольких метрах от него машины писателя. Однако исполнение этого действия не потребовалось: Джон в те же секунды неслышно подкрался к Егору и аккуратно присел рядом с ним. Его выразительные голубые глаза сразу же устремились в сторону зелёных, которые были явно переполнены чувством долгожданного душевного равновесия.       — Ты был прав, здесь действительно красиво... — слегка тихим голосом произнёс журналист, судя по всему не желая нарушать окружающую ночную безмятежность.       — Ну вот, а ты не хотел ехать. Сам сразу же расцвёл, а то всё нервный какой-то: лезешь в разногласия, кричишь, огрызаешься, — с лёгкой улыбкой молвил Джон, украдкой смотря на Егора: он точно не ошибся с выбором места, которое сможет наконец дать близкому другу расслабиться.       В ответ журналист нежно улыбнулся: так он без слов благодарил писателя за оказанную поддержку. Ведь, действительно, в последнее время он стал более раздражительным, срывался на близких людей по поводу и без, вследствие чего надрывал отношения с ними и сам же от этого страдал.       И, кажется, только Джон, несмотря на все участившиеся между ними ссоры, недопонимания и крики, оставался с ним всегда, хотя ему доставалось от Егора больше всех. Писатель понимал, что журналист нуждается в простом человеческом отдыхе, в поддержке близких людей, и он готов был быть с ним рядом: протянуть руку помощи, успокоить и подбодрить. Всегда.       — Небо такое красивое, правда? — умиротворённый голос наконец разорвал затаившуюся в округе тишину ночного лесного забвения.       Изумрудный взгляд был слегка устремлён ввысь усыпанного сотнями блистающих, как светящиеся кристаллы, ярких звёзд покрытого чёрной пеленой ночного неба. Казалось, их нельзя было сосчитать – хотелось лишь украдкой прикоснуться к небосводу, усыпанному холодной светящейся необычайной красотой. Они лишь слепили глаза своим слегка тусклым, но в то же время ярким и холодным заревом, будто пытаясь как можно больше выделиться среди других: старались светить ярче, как можно больше и продолжительнее.       — Действительно красиво, — с чувством душевной теплоты произнёс писатель, также, как и журналист, устремив взгляд ввысь тёмного неба, сверкающего сотнями холодных небесных тел.       Вновь повисла тишина. Казалось, теперь удавшейся поездкой наслаждался не только Егор, но и Джон: он с таким же взглядом полной умиротворённости глядел ввысь, глубоко вдыхая чистый воздух. Писатель начал медленно погружаться в собственные мысли, которые рисовали на его лице необычайную загадочность: иногда Джон действительно пылал сплошной загадкой, так как часто пребывал в раздумьях. Мечты – это то, что так греет наше сердце и даёт возможность полностью выпасть из внешнего мира, позволяя себе окунуться в свой собственный, никому и никем не изведанный.       Писатель настолько глубоко погрузился в собственные раздумья, что не сразу заметил прикосновение тёплой ладони к его прохладной руке. Лишь спустя несколько секунд, почувствовав внезапную теплоту, Джон устремил свой взгляд вниз: ладонь журналиста лежала на его руке, слегка сжимая её в своих объятиях.       Казалось бы, сейчас должно было последовать удивление, недопонимание и другие отрицательные эмоции, однако ничего из перечисленного ни Джону, ни Егору чувствовать не пришлось. Писатель лишь нежно с такой пылающей искренностью в глазах смотрел на всё крепче сжимающую его руку тёплую ладонь журналиста. И он ответил взаимностью: теперь их руки, скрепившись в искрящий трепетными чувствами замок, лежали на холодной тёмно-зелёной траве.       — Смотря на эти светящиеся холодные небесные тела, в голове мелькает мысль: неужели в одно время звёзды могут быть настолько ярки и в то же время настолько холодны? — спокойным голосом произнёс Егор, слегка опустив взгляд вниз, затем переведя его на Джона.       Писатель с чувством глубокой задумчивости взглянул в сторону журналиста, который будто вновь слегка напрягся и изменился в лице: теперь в глазах блистала пелена грусти и какой-то собственной самокритичности. Казалось, ещё чуть-чуть и Егор поддастся копившимся эмоциями, предательски разрыдаясь прямо перед Джоном.       — Линч, что случилось? — заметив опечаленное состояние друга, сразу же задался вопросом писатель. — Ты чем-то расстроен?       На этом вопросе Егор уже больше не смог сдерживать долго копившиеся в его душе эмоции. Он в ту же секунду уткнулся лицом в шею писателя, а руки сразу же бегло обхватили его талию: Егор крепко прижался к груди Джона, нежно с чувством горечи обнимая его, кажется, даже ощущая внезапно участившееся сердцебиение писателя. Журналист изо всех сил пытался сдержать накатывающиеся эмоции, однако в тот же миг почувствовал, как по его лицу скатилась горячая слеза.       — Тише, Линч, тише. Всё хорошо, я рядом, — принялся бодрым голосом успокаивать журналиста писатель, также заключив его в искренние объятия и успокаивающе поглаживая по содрогающейся спине.       — Джон, — он тяжело вздохнул, — я не понимаю, почему я срываюсь на всех. Я не хочу видеть, как кто-то страдает от моих брошенных слов. У меня нет цели кого-то задеть, унизить... — с каждым словом Егор всё глубже забирался в объятия близкого друга, кажется, ища в них утешение.       — Я знаю, я понимаю это, Линч, — чуть слышно проговорил Джон, всё также прижимая к себе Егора, уже нежно поглаживая его по мягким чёрным волосам.       — Я виновен во всех ссорах. Я...       — Тш-ш-ш-ш, — писатель умиротворённо прикрыл глаза, продолжая держать в своих крепких объятиях разрывающегося в эмоциях журналиста.       На самом деле, в глубине души он испытывал радость: Егор не стал скрывать от него своих эмоций, не испугался его реакции, не посчитал это неприемлемым – значит журналист доверяет ему. Джон предельно понимал, как иногда важно поделиться с кем-то своими эмоциями, пусть даже если ими являлись горячие слёзы, которые теперь мокрым пятном оставались на его футболке: он готов был просидеть в объятиях с Егором всю ночь, лишь бы тому стало лучше, лишь бы тот наконец почувствовал душевное спокойствие.       Вслушиваясь в тихие скрипы качавшихся на ветру сосен, Джон устремил взгляд ввысь, наблюдая, как те волнами плывут в облике ночного тёмного неба. Однако его полное внимание всё также было сосредоточенно лишь на одном человеке: он продолжал внимательно следить за состоянием Егора, который, судя по тихому дыханию, наконец начал успокаиваться. Однако Джон не хотел тревожить журналиста: он по-прежнему полагал, что тому всё ещё необходимо побыть в глубокой тишине, окутываясь тёплыми объятиями близкого человека.       — Джон, — тихий шёпот сразу же обратил на себя внимание писателя, — прости меня за всё...       Егор украдкой взглянул в сторону искренних голубых глаз, видя в них большую заботу, понимание и чувство полного спокойствия. Этот взгляд полностью дал понять журналисту, что Джон не таит на него зла, даже несмотря на то, что часом ранее те вновь успели поругаться. Теперь все былые ссоры были в прошлом: теперь важным было только то, что являлось сейчас.       — Что бы не случилось, помни: я всегда рядом с тобой, — с искренней улыбкой спокойно произнёс писатель, продолжая поглаживать такие родные мягкие волосы журналиста, наслаждаясь каждым нежным прикосновением к ним.       Да, в эту прохладную ночь они впервые после долгих натянутых отношений ощущали гармонию, сидя в крепких объятиях друг друга. Они наконец нашли время побыть наедине, наконец могли наслаждаться друг другом, и никто не смел помешать этому маленькому счастью. Даже сама ночь, казалось, стала тише, угомонив капризное дуновение ветерка, теперь лишь украдкой наблюдая за двумя трепещущими сердцами.       Произнесённая несколькими секундами раннее фраза писателя стала последней в их диалоге: теперь они лишь молча с глубоким чувством спокойствия и неугасающего душевного трепета смотрели в сторону всё также волнующейся покрытой чёрной пеленой реки, на которой лишь украдкой можно было заметить плывущие в никуда горящие холодным белым пламенем звёзды. Казалось, эта картина лишь дополняла чувство безмятежности: простого человеческого счастья.