И в том аду мы были счастливы

      Что может быть веселее зелёного пушечного малолетнего мяса, которое имеет не то, чтобы слабое представление о жизни в целом, так ещё и сохранили ту наивную веру в лучшее с непросохшим молоком матери на губах.       Вадик так любил дни пополнения, что не переставая насвистывать мотивчик под нос.       Наёмники. Сложно и опасно? Пфф, что за вздор, верно?       Пиу-пиу по нечестивым, и уже счёт лопается от приличной суммы иностранной валюты считай.       Они свято в это верят, вплоть до того, пока не помирают, захлебываясь кровью с тускнеющими глазами, в которых читается отчетливый страх и желание спрятаться за юбкой матери.       Вадим их перевидал настолько необъятную тьму-тьмущую, что никаких других эмоций, чем праздный интерес, они были вызвать не в состоянии. А особенно его любимым типаж был, борзых. Те всегда так быстро и забавно подыхали, один абсурдней другого. Хоть пособие по тупым смертям пиши. Или рейтинг составляй. Вад составлял.       Блондин как раз сидел на койке, зарисовывая карикатуры в блокнот на новое поступление. Наверху странички перед этим выводя красивое каллиграфичное «день первый», придавая каждому зелёному утырку свою изюминку. Вот у того глаз косит. А вот у этого имя бабы его с уст не сходит. У другого фамилия смешная, а этот считает себя внебрачным сыном Чака Норриса. Все и всё всегда одинаковое. Вадик слишком часто это видел, чтобы удивляться поведению хоть кого-то. Мужчина сильнее надавливает на карандаш, пытаясь передать грифелем чернявую макушку «тихушника». Не тип, а киндер-сюрприз, всегда интересно, что за молчаливым в итоге окажется. Сыкло или ебантяй. До последнего трудно понять. Гордо сдохнет или загнётся в собственной моче от страха. Они держатся всегда в стороне, совершенно на своей волне, не нарываются и отвечают ровно столько, сколько у них спросишь.       Этот вообще говорит только несколько слов, — Олег. Из Питера. Пас.       Отказался кутить с другими салагами перед миссией, не сыкнув на чужое гудение и разочарование, отсутствием желания творить абсурд, перед смертью. Как минимум заслуживает внимания.       Вадик тратит на рисунок его мордашки, к слову, очень даже ничего такой, лишнюю минутку. И сигаретку ему даже подрисовал. Пружина на соседней койке прогибается под чужим весом. Вадим как раз поднял глаза, перехватывая чужой пронзительный взгляд карих глаз на пару секунд, затем, закрывая их, вовсе и больше не меняясь в позе до подъёма.       Олег из Питера не подох.       Ни в первый раз.       Ни со вторым набором зелёных.       Ни с третьим.       Ни с четвёртым.       Олег из Питера прижился в основном отряде, удерживая за собой неплохую позицию хорошего солдата. Наглухо отбитого, правда. Нет, он не был импульсивным психом, что обожал кровь, кишки, когда пидарасило всех и вся. Он был тихим, продуманным, до дотошности сдержанным, не имея привычки делать ничего лишнего и сверх нормы. Но и не ломая драмы, если что-то нужно было сделать, на что бы не решился человек плотно знакомый с совестью. И это, на самом деле, пугало даже больше. Что человек был способен решать абсолютно все жестко и радикально, даже не моргая при этом. И это должно было пугать нормального человека.       Вадика же завораживало.       — Он врёт.       — Что в городе есть жратва и нормальная вода, а не та моча, чем мы вынуждены смачивать горло?       — Нет. Это правда. Но мусульманин никогда не назовёт тех, кому хочет помочь, грязными свиньями.       Тогда Вадим буркнул, что он не грязный, а пыльный, они, блять, все-таки в пустыне, и запомнил, что Олег понимает арабский. Сам не говорит, но понимает. А ещё они перестреляли почти весь город. В ответку, конечно. Их чудом, серьёзно чудом, не зацепило. Вадик, напиваясь в своё удовольствие чистой воды, не мог сдерживать улыбки, брезгливо пиная застреленные тушки на полу, приговаривая «повезло-повезло», пока Олег со своей привычной спокойной мордой обследовал дом на предмет того, что им может пригодиться и угрожать, не отказываясь потом от воды.       — Волчик, а Волчик.       Вадиму нравилось докапываться до Олега, который просто кивал головой или мычал, отмечая то, что услышал и выжидает продолжения. Как выяснилось, тот вполне шел на контакт. Сам по себе лишний раз рот не открывает, если, конечно, не подъебать кого-то за очередной затуп или проёб. Это было дело святым. И всегда так лаконично и в тему, что на него даже не злились толком, правда же смешно выходило. А так. Олег был довольно простым. Если спросишь — ответит. Спросишь, ещё раз, снова ответит. Вадим так и не смог ещё нарасспрашивать до того, чтобы Волков послал его к херам. Но Вадик человек упрямый, а довести кого-то — дело святое.       — А какое мороженое ты любишь?       — Любое.       — Нее, братец, так не пойдёт, руби правду матку, я вот щербет, — мечтательно чавкает Вадим.       — Лакомку, — Олег немного задумчиво, добавляя, — Наверное.       Вад задирает голову на койке сильнее, чтобы видеть лучше собеседника, — А че наверное?       — Вспоминал, какое мороженное ел, и когда это было вкусно.       — Говоришь так, будто это было хуеву тучу лет назад.       — Так и есть. Помню, что был брикет. А вот Лакомка или Ленинградское не помню.       — Тебе, блять, сколько лет было, что ты не помнишь?       — Года четыре.       — Ты с четырех лет мороженное не жрал?       — Ел, конечно. Но ты спросил про самое вкусное. Тогда было самое вкусное.       — И чем же?       — Ел с таким аппетитом, что родители свои порции отдали.       Вадик даже приподнимается на локтях, сконфуженно смотря на чужую слабую улыбку, с которой Волков поправил волчий клык на шее. Олег желает доброй ночи, поворачиваясь к нему спиной, Вад только и может, что тихо пожелать спокойной в ответ, опускаясь обратно на спину, думая о том, что у Волкова красивая улыбка, редкая правда.       Вадик счастлив, когда они меняют локацию.       Конечно пустыня на тропики, хуйня по сути одна, но хоть какое-то разнообразие, о котором и уведомляет Волкова, потирая плечо после партии вакцин. Чтобы они не сдохли от местной фауны, хотя бы в первую неделю.       Вад чуть ли не стонет, поглощая в центре джунглей, среди мартышек и гадюк и прочей хероты, пюрешку с тефтельками, ещё и с подливой. Серьёзно. Он готов кончить и воздвигнуть Олегу памятник рукотворный, благо дерьма и глины завались, за то, что у Волкова руки из нужного места растут. А когда тот ещё и пирог протягивает, Вадик без шуток уговаривает того поехать в Вегас и расписаться. Конечно же, Волков просто улыбается, жуя пирог, что надломил.       — Бабушкин рецепт.       — Бабка тебя пироги учила печь?       — Можно и так сказать. Помню, как она это делала.       — Какая мудрая женщина.       — Была.       — Тоже померла?       — На следующий день после родителей. Сердце не выдержало, когда узнала, что они насмерть разбились.       — …не моё дело, — Ваду все-таки не чуждо и человеческое, но любопытство все-таки сильнее, — Но где ты был в момент аварии?       — С родителями. Сидел на заднем сидении. Повезло.       Вадик сомневается в том, что Олег правда считает, что ему повезло. Отчего и трещит без умолку о своей семье. О мамке, о дядьке, что старший брат мамки, о бабке с дедом. О даче-кляче и хозяйстве с домашним скотом, смеясь, что под скотом имеет ввиду не себя. Вадим то из большой семьи, историй тьма. Да и Олег улыбается, вполне себе искренне, а не вежливым интересом выслушивая чужие истории.       Олег, на полном серьезе, напоминает ему животное. И дело не в фамилии. У того буквально звериная повадка. Ступает тихо и осторожно, фактически бесшумно. Вадик до сих пор подпрыгивает, громко матерясь, оборачиваясь и обнаруживая за своей спиной бесшумно подошедшего Волкова. Но если в мирное бытовое время это было забавно, покричали, поржали, зажались, пососались и снова поржали, то на поле, это постоянно выручало. Волков был как кот. Как бы глупо это не звучало. Вроде занят своим делом, а потом уставится в одну точку, странно повернув голову, смотрит не моргая, будто слышит, видит, чует больше остальных. Скорее всего, так и было.       Какие-то секунды и, — Не, я в обход, — ещё несколько мгновений и рушится мост.       И это нехрена не единичный случай, чтобы не обратить на это внимание и периодически не выкрикивать, — Везучий сукин сын, — и предпочитать на заминированном поле бежать шаг в шаг за Волковым.       Вадик тихо матерится, что лучше бы ему сломали руку, ногу, да хоть нос, а не чёртов указательный палец, из-за которого он не может по-людски сжать бритву. Он ноет и ноет, ноет ещё громче, для пущей убедительности переводя взгляд на Олега, который уже успел закончить процедуры утреннего туалета и сейчас спокойно себе вытирал гладкие скулы.       — Помогу, только заткнись.       — Да неужели! Снизошёл, блять! — ворчит Вадим, но тут же беря свои слова назад, когда Волков демонстративно развернулся к выходу, — Волчик, вернись, я всё прощу! Олежа! Олежа, своих не бросают!       — Только заткнись.       — Всё что пожелает император полковников.       Конечно же, Вад не заткнулся. Ни на секунду. И в иной ситуации, Олег забил, если это было бы возможно сделать. Но если он не побреет Вада, тот выебет ему мозг ещё сильнее, чем уже это сделал, ноя из-за своего пальца всю дорогу до базы, требуя, чтобы Волков ему палец поцеловал, потому что, а вдруг у него слюна лечебная, псины же зализывают себе раны и правда проходят быстрее. И никакой из убийственных взглядом из арсенала Олега не был в состоянии его заткнуть. У Олега, правда, не было других идей, кроме как устало выпалить.       — Заткнешься. Отсосу.       Вадик молчит целых семь с половиной секунд. Услада для ушей Волкова.       — Отсоси, тогда заткнусь.       Вад считает, что уделал и взял на ответное слабо, Олег же про себя взвесил, что при таком раскладе, точно получит тишину и спокойно побреет этого попугая, без лишнего шума, уже опускаясь на колени и растёгивая ширинку Вадима. Тот и, правда, молчал. Почти всё время, даже когда проверял ладонью как Волков его побрил, окрикивая того уже почти на выходе.       — То есть палец целовать ни-ни, а сосать запросто?       — Что сказать, — Олег с хитрой ухмылкой жмёт плечами, — Член у тебя охуенней пальца.       Вадим пишет матери как можно чаще. Не забывая о денежных переводах, чтоб и всем хватило, бабке с дедом, что тяжело самим держать хозяйство, хоть дядька и помогает. Сложно не заметить, что Олег редко участвует в общем трепе о доме. С другой стороны, чего ждать от детдомовца. На памяти Вадима он писал всего пару писем и то в первое время, чаще обходился тем, что просматривал новости, что касалось Питера. Как раз после одного из выпусков и написал письмо. Улыбнулся и написал письмо. Как тут удержаться и тут же не плюхнуться рядышком, буквально устраивая голову на плече Олега, вглядываясь в скупые строчки.       — Ты такой же писарь, как и говорун.       — Твой хлеб просто не отбираю.       — Волчик, одно твоё слово и я твои булки так залюблю, что ты месяц ходить и сидеть не сможешь.       — То, что мы дрочим друг другу, и я тебе отсасываю, ничего не значит.       — Ты провоцируешь или разбиваешь мне сердце? Поварешкин, мне начать ревновать к этому… — Вадим удивлённо моргает, узнавая фамилию парня из новостей, — …не думал, что ты фанаточка соцсетей.       — Друга поздравляю.       — Разумовский твой друг?       — Одну койку в детском доме делили. За лекарствами ему постоянно сбегал, менял сигареты ему на карандаши.       — Как трогательно.       — Прекрати.       — Не-а.       — Ты мне мешаешь.       — Тебе мешают спущенные штаны или пальцы в заднице? Уточни, пожалуйста.       — Вад.       — Я же сказал, что ревную. Я ему в вечной любви признаюсь, как Парис Елене, между прочим!       — Ты закинул меня на плечо, забрал кастрюлю с супом и вышел из столовой.       — Мда, десятое подразделение с нами до сих пор не разговаривает.       — С тобой.       — Олежа, ты разбиваешь мне сердце, я его тут ревную ко всем подряд, а он другим мужикам письма ещё пишет. Как тебе не стыдно, не быть тебе женой офицера.       — Ты ебанутый? Вад, я у…       — Базар фильтруй, когда говоришь с тем, кто гладит твою простату. Давай ещё раз.       — Я. Просто. Поздравляю. Друга.       — И?       — Что и, уебка ку…       — Что, дорогой? Не расслышал?       — Вадик.       — Внимаю.       — Дай дописать и можешь делать со мной, что хочешь. Сам знаешь, не отдадим сегодня, только через два месяца ещё отправить сможем.       — Можно отдавать без любви, но невозможно любить не отдавая*.       — Че?       — Я просто хотел красиво удалиться от твоей задницы. Морду попроще, Волчик. У тебя пять минут.       Вад смеётся, хлопая ладонью Олега по щеке, возвращаясь к собственному письму матери. Все-таки татарин прав, потом пару месяцев будет не до связи с внешним миром.       Они зачищают деревню. Прошло пару секунд, но Вадик уже сотни раз успел назвать себя дегенератом. У него не дрожат руки, но почему-то не получается надавить на спусковой крючок. Девочка, что стоит и целится в него, дрожит вся. Она едва достает макушкой ему по пояс. Что-то лопочет на своем языке, явно не доброе. И, конечно же, в помещение входит Олег. В выстреле теряется испуганное «Поварешкин». Девочка уже не дышит. Олег, не меняясь в лице, пустил ей пулю в лоб, хмурясь лишь на Вадика, что подал голос, прогнав оцепенение.       — Блять, у неё не был заряжен, какого хуя ты выстрелил.       Вадим сам видел. Девочка надавила на крючок несколько раз, целясь в Олега. Ничего не произошло. Выстрел. Из пистолета девочки, который уже сжимает Волков. Пуля проходит рядом с башкой Вадика, которую Олег называет бестолковой, бросая ему ствол девчули. Обойма без одного патрона. Волкову снова повезло, что была осечка.       Они больше не говорят до вечера. Да и вечером особо не говорят.       Вадим просто вжимается в Олега в душе и тихо трахает его.       Одной рукой сжимая отведенную в сторону ягодицу, другой сжимая чужую шею, чтобы Волков не стонал так довольно и громко. Прохладная вода медленно стекает по загорелой коже одного и второго. Олег даже не скрывает, как ему нравится и приятно, приглашающе раздвигая ноги только шире, не забывая двигать бедрами навстречу. Вадик завороженный смотрит на скалящуюся на него волчью морду с чужой спины. Такой контраст сильнее херачит в башку. Злобный оскал перед глазами и довольное изнывающее бормотание для ушей. Олег довольно бормочет его имя, кусая губы, мыча себе от удовольствия сходя с ума от холодной воды, жара чужого тела, что распирал его каждым толчком, увеличивая амплитуду, от больших шершавых пальцев, что дразнили головку члена, а другая рука, не переставая фиксировать шею, как-то любовно поглаживая кадык Волкова. Спуская под это ощущение вибрации под пальцами, когда Волков в очередной раз произносил его имя. Они не говорят после. Даже не смотрят друг на друга. Олег просто как-то наивно и по-звериному трется о чужое лицо, зарываясь носом в мокрую светлую макушку, никак не комментируя то, что в него спустили, и все сейчас стекало по ногам. И забыли выйти полностью.       Вад рад отпуску, но не рад тому, что Волков летит в Питер. Может быть, он и правда просто ревнует, может ему правда хотелось бы познакомить Олега с матерью. Глупо. Совершенно абсурдно и нелепо. Наглухо отбито и в то же время по-детски наивно, и желанно. Вадим уверен, что мать была бы в восторге от Волкова. Олег вообще тот тип людей, от которого кипятком ссутся чужие родители, неважно в каком возрасте и какого пола ребёнок приводит такого мужика в дом. Он как-то невзначай предложил тому присоединиться, поехать с ним, на что Волков хмыкнул, что согласится на подобное только после Вегаса. Забились, что полетят туда через полгода. Пока им туда дорога заказана. После трех разграбленных удачей Олега казино и пьяных веселых выкрутасов Вадима в ресторанах. А че? Что это за сраный Мишлен, что винегрет приготовить не может? Вот Волчик в джунглях же делал, было вкусно. А сейчас тоскливо. Уже каждый отшутился, что чей-то Вадик не жрёт. Вадим сломал уже несколько носов и полюбил вдвое больше глаз, чтоб не лезли.       Стоит себе, смотрит, как Волков вещи собирает. Тоскливо, что сдохнуть хочется.       — Олег.       Волков просто выпрямляется, вопрошающе кивая Вадиму. Почему-то это выглядит так трогательно и наивно с его стороны. Прекратил все и смотрит прямо на него. Как в первый раз, цепляясь карими глазами за чужие, но без прежней звериной настороженности, с которой готов был вцепиться в горло.       Сейчас ласково, доверчиво.       — Пообещай не умирать.       — К чему эти сопли?       — Да не охота мёртвую тушу на сиське носить. Так что, не смей подыхать, Поварешкин, - хмыкает, - Как это жить в этом адище, без твоих котлет.       Олег смеётся, но с улыбкой сжимает билет до Питера. Ваду выть и убивать хочется от чужой улыбки.       А Волков просто кивает, — Обещаю.