желтый

Мы познакомились, когда он лежал на пешеходном мосту, сломанные очки валялись рядом с разорванным рюкзаком, кислотно-желтые крашеные волосы заляпаны кровью и грязью. Я наткнулся на него, когда с опозданием прибыл на место боя Мебиусцев с другой второсортной хулиганской бандой, и презрительно ухмыльнулся, приближаясь к его телу. Костлявая спина с выпирающими лопатками, туго стянутая школьным пиджаком, то поднималось, то опускалось, но в одно мгновение она замерла. — Ты жив-то, хотя бы? — хмыкнул я, проходя мимо его тушки. Я курил. Никотиновый дым щекотал мои ноздри и раздирал сухое обезвоженное горло. — Жив. Я остановился на полпути, когда сзади раздался ясный и наглый голос этого слабака. Любопытство заставило меня обернуться. Он стоял в сумерках. Фигура изломанная, черная, покрытая ссадинами, составленная из вздувшихся вен на лбу, царапин поперек острого носа, красных от крови губ, высоко приподнятого подбородка, но меня поразила его стойка — стальная стойка, такая будто он не был только что избит и унижен, такая будто из этой битвы он вышел неоспоримым победителем. И даже на меня он смотрел как на шестерку. Меня это не задело. Мне показалось, по-другому он смотреть на кого-то и не может. — Ты кто такой? — Тетта Кисаки. Его имя мне ни о чем не говорило. — Зачем ты полез к Мебиусцам? Как ты собирался их одолеть? — Я не собирался их одолевать, — ответил он серьезно. Он смотрел на меня, и я не смел разрывать с ним зрительный контакт. — Но… это уже неважно. Я еще с ними увижусь. — Еще увидишься? Опять хочешь, чтобы тебе надрали зад? — Нет. В следующий раз я найду другой способ... — он замолчал. Пауза продолжалась, пока он сверлил меня проницательным взглядом. Впервые я увидел голубые глаза, которые не показались мне чистыми, а мутными и давящими, будто неспокойные воды океана. Он, наконец, заговорил: — А, впрочем, тебя это не касается, кем бы ты не был. Прощай, — он развернулся и, выйдя из полушара уличного фонаря, скрылся в потемках. Мне почему-то понравилась то, как он говорил — с нажимом и с силой, давая понять, что каждое его слово имеет вес. Я и не заметил, как мои губы растянулись в улыбке. Забавный малый. Я помнил о нем на следующий день, но рутина взяла свое, и Кисаки потерялся во времени так же, как и своя моя жизнь терялась в этих бесцветных днях. Я ходил на стрелки, влезал в чужие драки и бандичьи разборки, защищал слабых от хулиганов, а потом сам же их избивал. «Веселился» на славу. Как они там меня прозвали? Бог смерти? Излишне пафосно, конечно, но почему бы и нет? Разве это неправда? Месяцы тянулись за месяцами. Я даже стал меньше драться, так как серьезные противники под руку не попадались, да и махать кулаками ради махания кулаками мне начало казаться слишком утомительным, хотя именно сейчас стоило бы еще раз увлечься насилием: говорили, что улицы Токио стали такими неспокойными. Люди шептались, в частности семиклассники в курилке, которых я не трогал, потому что только их сплетни держали меня в курсе в раскладе сил нынешних банд. Я не вслушивался в их болтовню, но некоторые слова различал: «конфликт», «грядут беспорядки», «ну и суета», «глава Мебиуса был предан и убит», «кто станет новой главой?». — Некий Кисаки. — Кто? — я резко повернулся к пацанам, изрядно их этим напугав. Балбесы оставались со мной в одной курилке, потому что считали крутым тусить на моей территории, но сами в душе были так напуганы, что от каждого моего движения вздрагивали и замолкали. И правильно делали. Сегодня я впервые с ними заговорил. Они тупо уставились на меня. Я терял терпение. — Я спрашиваю, кто? — Тет-т-т-та Кисаки, — поспешил ответить хоть кто-то, у кого были мозги. — Как он получил место? Они переглянулись. — К сожалению, мы не знаем. Но он темная лошадка. Никто еще не видел его в деле. — Мне кажется, — парниша слева аж заулыбался, стараясь придать своему виду смелость и нахальство от того, что его мнение слушает сам я, Бог смерти. — Он не силен в драках. Он добился всего с помощью своего ума. — Ума? И зачем хулиганом ум? — Строит из себя невесть что! — выпалил тот же парниша, разгорячившись и выпучив глаза. Я вспомнил железный голос Кисаки, и меня взбесило, насколько голос этого семиклашки звучал по-другому — ничтожнее. Машинально я всадил ему по лицу. Ребенок есть ребенок, бить его сильно не имело смысла, поэтому я сдержался после первого удара, да этого хватило, чтобы тот заорал от боли, и его и его дружков унесло на несколько километров подальше от меня за считанные секунды. В воздухе остался висеть мой вопрос. Зачем хулиганам ум? Все бандиты, которых я знал, были идиотами, всю свою юность тратившими на укрепление мускулов и физической силы. И этого было достаточно для того, чтобы хоть что-то значить в преступном мире малолеток. Во второй раз я встретился с Кисаки уже по его воле. — С тобой хотят поговорить, Ханма. — М? — я вытер чужую кровь с кулаков о свою футболку и бросил на землю тельце очередного придурка. — Ты не видишь, я занят? — Хорош уже. Пошли, Кисаки зовет. — Кисаки? Не шутишь? — мои губы тронула улыбка. — Пошли. Следуя за мебиусцем, я удивлялся собственной реакцией на это приглашение. Почему-то я ощущал себя необычайно воодушевленным. Вырвиглазные таблоиды и вывески центра Токио все тускнели и тускнели, когда мы прорывались сквозь серую толпу рабочего класса к самым окраинам, где от футуристически-зрелищных улиц осталось ничего, кроме мусора туристов и проблемных подростков. Мы свернули в переулок, где не горели лампы, и я уже заподозревал, что меня наебали, и банды, наконец, решили от меня избавиться, загнав в ловушку. Но мы все-таки прибыли куда надо. За непримечательной боковой дверью заброшенного магазина стояла темнота. — Кисаки? — позвал посредник. — Так, подожди-ка, где здесь выключатель? В комнате появился свет. Ни одна мускула не вздрогнула на лице, когда передо мной возник Кисаки. Он сидел на скамейке. Удивительно, но он совсем не изменился с нашей первой встречи. Все такой же нахмуренный и скользкий на вид. — Я тебя помню, — сказал он. Его голос тоже не изменился, и я слушал его так внимательно, как никого в своей жизни. — Бог смерти, значит? — Да, я, — ухмыльнулся я. — Но можно просто Ханма Шуджи. — Я хочу, чтобы ты стал моей пешкой. Я заулыбался еще шире. — В какой игре? — В большой. Это игра – битва. Битва за страну. — Ого. За страну? — Сначала этот район, потом Токио, а затем и вся Япония, — ответил он совершенно серьезно. — А мир захватить не хочешь? — я лыбился как безумный. — И это успеется, если все пойдет по плану. Посредник, стоящий сзади и слушающий нас, испуганно дернулся от моего хохота. Забавный малый! Но я не смеялся над ним. О, я был уверен, что он добьется своего! Люди с такими глазами не раскидываются словами. Так вот зачем нужен ум для хулигана! Чтобы погрузить мир в цирковое развлечение с присущими ему печальными клоунами. Я проснулся на следующий день необычайно бодрым. Солнце светило глаза. Оно было желтым, но не по-цыплячьи желтым, скорее золотым, но не таким вульгарно золотым, каким бывают сплавленные свитки, а похожим больше на нежные женские украшения вроде аккуратных сережек. Кажется, моя мама носила такие. Да, вот что утреннее солнце напоминало мне — что-то о детстве и о маме, о лете и о воскресных походах в церковь, куда мама и носила свои самые дорогие золотые сережки в виде крыльев. Кисаки сидел на диване. Он грыз карандаш и смотрел в стену. Я дымил рядом. — О чем думаешь? — Я ухожу из Мебиуса, — заявил он. — Э? — моя рука с сигаретой замерла на полпути. — Че? — Мы не ровня Тосве. Один Майки с Дракеном способны разбить нас. — А ты, я вижу, не держишь иллюзий насчет нас. А зачем нам Тосва-то? Он выгнул бровь, вдыхая мой сигаретный дым. Окутанный густым серым дымом, он застыл, и его взор потускнел. Каждый раз, когда он делился с планами, он уходил глубоко в свои мысли. — Я хочу Майки себе, понимаешь? Хочу, чтобы он стал моим со-главой. Только с ним есть шансы на господство над Токио. Для этого нужно, чтобы группировки слились. А для этого нужно, чтобы они столкнулись. — Ясно, — кивнул я. Когда он впервые за долгое время глянул на меня, я дыхнул ему в лицо еще свежим дымом. Он кольнул меня локтем в бок как ребенок. Я даже не поморщился, ему не хватало силенок, чтобы сделать мне больно. — И что ты предлагаешь? — Я вступлю в Тосву. Ты думаешь, я глава Мебиусов? На самом деле это еще не решено. Я уступлю место Осанаю Нобутака. Он шваль, под его начальством все пойдет по пизде, и это мне на руку. — Ну хорошо, и что дальше? — Смерть. Нам нужна смерть. Желательно две смерти от двух группировок. — Ты собираешься кого-то убить? — у меня аж дыхание сперло. Я еще никого не убивал. — Конечно, нет. Я никого не буду убивать. За меня это сделают другие. Он говорил с чрезвычайно серьезным лицом, и тогда я впервые в полной мере осознал, что он был злым. Действительно злым. Злодей, убийца, негодяй, преступник, изверг, психопат и далее по списку. Он убил бы и меня, если бы моя смерть была ему выгодна. Вот таким он был человеком. У меня запотели ладони. Он уничтожит эту юношескую хулиганскую романтику и поселит туда ужас и кровопролитие. Я был в восторге. Пока он приводил в реальность свой гениальный план, мы развлекались. По-настоящему. Он научил меня, как можно убивать время и не чувствовать себя при этом как зомби. Нашей излюбленным занятием стали грабежи на магазинчики. Несчастные мелкие бизнесмены и голодающие студенты, что они могли сделать против нас, свирепых мальчишек, неспособных на эмпатию? — Руки за голову! — я целился самым настоящим пистолетом. Откуда Кисаки достал оружие? Без понятия. Я не спрашивал лишних вопросов. — Давай деньги из кассы. — А теперь слушай сюда, шлюха, — заговорил Кисаки, отчеканивая каждую букву и звук. У меня прошла дрожь по спине: я обожал, когда он так говорил, точно раздирая их барабанные перепонки ударами молотка. — Каждый месяц мы будем приходить за нашей долей. Иначе тебя и твоего муженка ждет это, — он выстрелил из пистолета на пол. Девушка взвизгнула. — Если позвоните копам, то вам пизда от нашей банды — Вальхалла. Слышал о них? Нас сотни. Если нас посадят в тюрьму, то следующим посадят тебя и твою семью на кол. Лучше слушайся нас. Мы будем защищать этот магазин от других банд. Поняла? Она всхлипывала и молчала. Ее лицо было в крови. Я сломал ей нос. — Поняла!? — зарычал он. — Молодые люди, — мужчина, ее муж, встал на колени и дрожащим голосом пытался нам что-то объяснить. — Я спросил у нее, поняла ли она. У тебя я ничего не спрашивал, — с пистолетом в руках он подошел к мужчине. Сквозь дырки в балаклаве выглядывали его голубые глаза, и я был уверен, что этот мужик разглядел в них самый настоящий мрак, потому что сию же секунду отшатнулся и замер. — П-п-простите…. — Эй, Бог смерти, выстрели в его ногу. — Ч-что…. Я нажал на курок. — Мы способны на все, — были его последние слова перед уходом. — Ты действительно собираешься каждый месяц сдирать с них деньги? Ветер трепал его короткие волосы и сережку. Я уставился на эту сережку, размышляя о том, как смешно и трогательно она болталась взад-вперед. Вода под нами размеренно текла. Голубая, чистая вода, такая чистая, что если прищуриться, то можно было разглядеть наши расплывчатые далекие лица. Мы глядели вдаль города, стоя на пешеходном мосту, где когда-то мы впервые встретились. — Да пошли они нахуй, — он выдержал паузу, чтобы дожевать зефир на палочке. — Нет, конечно. В следующий раз нас нагнут копы. Если, конечно, они достаточно умны, чтобы их вызвать. — Тогда к чему это было представление? — Смеха ради. Эй, чего ржешь? — Ты такой милый, когда с набитым ртом зефира и с жутко нахмуренными бровями говоришь, что просто хотел повеселиться. — Милый? — повторил он с отвращением. — Милейший! — вскричал я и заржал от его оторопелого вида. — Долбоеб, — цокнул он, а потом, к моему удивлению, присоединился к смеху. — А что за Вальхалла? Ни разу о такой банде не слышал. — Потому что ее не существует, — ответил он. — Но я бы хотел такую создать. Это чертог в Асгарде, куда попадают после смерти павшие в битве воины. Мы бы собрали самых отбитых, самых отмороженных, пацанов, которых не хочет принимать ни одна другая группировка, и слепили бы из них настоящих воинов. — "Мы"? — Мы. Я впервые видел его улыбающимся — именно улыбающимся, а не скалящимся. На спизженные деньги мы завалились в клуб. Кисаки был малолеткой, но пара купюр уладила дело, и вот он уже стоял в центре танцпола. Он был опять нахмурен и озадачен. — И нахуя ты меня сюда притащил? — Чтобы повеселиться, емае! — я подал ему первый попавшийся коктейль. — Выпей. — Я не… — Тетта, любимый, если хочешь стать криминальным королем, тебе придется ходить в клубы и ебать проституток. Ты, что хочешь, чтобы тебя за пидора приняли? Он скривился, раздраженно вздохнул, приняв свою участь, и сделал глоток из выпивки. В одно мгновение передо мной пронеслись все возможные эмоции, на которые, я думал, Кисаки даже не был способен: от ужаса и растерянности до утомления и принятия. — Будь я у власти, я бы загнал всех пьющих такое говно в резервации, потому что такие люди опасны для общества. — А ты душка, — я близко наклонился к нему, чтобы мои слова не застали чужие уши. — В следующий раз, когда будешь давать мне приказ стрелять из пушки, подумай о том, опасно ли это действие для общества. — Не опасно, — ухмыльнулся он, делая еще глоток из коктейля. Он дышал мне в шею, и перед глазами сверкала его прямоугольная сережка. Она была золотого цвета, и я вдруг вспомнил о солнце, о маме и о детстве. Светлый нежный желтый, как солнечное сияние, ослепляющее твой взор, когда ты выходишь из дома утром в церковь. — Ханма? Я не мог удержаться — обнял его за шею и заговорил в ухо, так близко, что мои губы прикасались к ушной раковине: — Мне так нравится твоя сережка. Он дернулся в моем захвате, но почему-то не стал особо брыкаться. Напротив, я почувствовал, как его рука проползла под мою подмышку и взялась за плечо, приобнимая. — Да? — были его единственными словами. Он говорил спокойно и даже с какой-то лукавостью, без характерного для него напряжения. Меня это взбудоражило. — Да. Очень красивая. Особенно цвет. Такой … теплый? Напоминает о лете. Я прикрыл глаза, наслаждаясь его мягким смехом. — Теплым? Летом? Это нелепо, Ханма. Пошли уже. — Да подожди ты, — я положил руку ему на плечо, чтобы тот не вырывался. — Потанцуем? — Может, тебе еще отсосать, придурок? — Не будь бякой, — я поволок его по танцполу. Он неуклюже путался в ногах и, кажется, был в натуральном шоке. — Блять, отпусти меня, я не буду! — вот теперь пошло сопротивление. — Ну же, Тетта, — я все никак не мог убрать улыбку со своего лица. И даже когда он довольно грубо пытался меня отпихнуть, я не ослаблял своей хватки на его руках. Он, конечно, не был хиляком, но я был в разы сильнее. Спустя ругательства и угрозы он наконец-то успокоился, расслабляясь и позволяя мне вести танец. — Весело? — крикнул я сквозь музыку. — Знаешь, что было бы веселее? Я с интересом наблюдал за тем, как поменялось его лицо: от хмурого выражения до азартного. Опасный блеск промелькнул в его глазах, прикрытых очками. — Что? Он заставил меня наклониться над ним, грубо схватив за воротник и потянув вниз. И снова эти острые голубые глаза, так явно выделяющиеся на смуглой коже и во мраке ночного клуба. Он прошептал мне буквально в губы: — Разнесем здесь все? — Да, — завороженно кивнул я, даже не понимая толком смысла вопроса. Сначала я подумал, что он имел виду "зажгем на танцполе", но краем взгляда я поймал пистолет в его руке. Не разрывая зрительного контакта, он передал его мне. — Видишь тот диско-шар? — я снова тупо кивнул. — Выстрели в эту хуйню. Играет на нервы. Я отстранился, взял его за запястье, вытянул вверх руку с ружьем и выстрелил, не задумываясь ни о чем. Визгнули девушки, заорали парни, по клубу полетели острые стеклянные осколки, издалека похожие на бесцветные снежинки. Они отражали светодиодные лучи и даже в полете погружали танцпол клуба в разноцветные неоновые цвета. Я опомнился, когда осколок поцарапал мне щеку. Мигом я навис над Кисаки, защищая его от стекол, и развернул его к выходу, где уже толпились сотни испуганный людей. Вот же свиньи. — Подожди, Ханма! Сюда, — он взял инициативу в свои руки и направил нас в другую сторону. Мы прошли мимо кухни, служебных помещений, растолкали надоедливых паникеров, попадавших нам на встречу, и оказались перед боковой дверью, где дрожащими руками администратор пытался отпереть замок двери. — Позвольте мне, — все мгновенно расступились перед Кисаки. Он держался так властно, что у них даже не было сомнений, что он все решит. Кисаки вытянул из под пазухи еще один пистолет. Ему понадобилась всего пара секунд, чтобы нацелиться, и выстрел разорвал замок на части, распахивая дверь настежь. Пока все ошалело на него пялились, он сделал жест рукой, и мы оба вылетели пулей на улицу, не останавливаясь, убегая со всех ног, куда глаза глядят. Я даже не удивился, когда на горизонте замаячил старый добрый мост. Мое сердце билось как бешеное, грозясь вырваться из грудной клетки. Кисаки отрывисто дышал из-за бега. Мы посмотрели друг на друга и захохотали как ненормальные. Но почему "как"? Мы и были ненормальными. — Эй, ты говорил, тебе нравится моя сережка? — заговорил он, отдышавшись после нашего истеричного смеха. — Ага. — Тогда держи, — он достал из кармана что-то поблескивающее. Эта была сережка. Длинная прямоугольная золотая серьга. — Откуда это у тебя? — Спиздил у какой-то шмары давным давно. Хотел себе оставить, но потом я нашел свою нынешнюю серьгу и подумал, что она подходит мне больше. А эта валялась в кармане до поры времени. — И ты даешь его мне? — Ну да, — пожал он плечами. — Видимо, тебе нравятся всякие украшения. — Нравятся, — хихикнул я. Серьга состояла из двух пластинок, и, как я понял, они соединялись через дырку в мочке таким образом, чтобы одна пластинка была на одной стороне, а вторая - на другой. Мне показалось это забавным. — Коротенькая серьга для карлика, а длинная для меня, так получается? — Не выебывайся и просто надевай. — Ой, а у меня не проколоты уши. — Серьезно? — он шмыгнул носом. Ночной мороз не щадил его. — Ну и лузер. Завтра проколем. — Пойдешь со мной? Круто! Будешь держать меня за ручку, окей? — Да пошел ты, — он приложил ладони ко рту и согрел их горячим дыханием. Прохладный ветер атаковал его тельце, одетое в один свитер, и он поежился. Где-то неподалеку полицейские машины напевали свои сирены. Над мостом висела луна, я любовался ее отражением на поверхности реки. От холода на щеках Кисаки возник румянец. Он был кругленький, розоватого оттенка и странно гармонировал со смуглой кожей и желтыми волосами. — Согрей меня. Я удивленно заморгал, машинально потянувшись к нему с объятиями, по привычке выполняя все его приказы, а то, что он сказал, звучало как прямой приказ. Этот командный тон нельзя было ни с чем спутать. Для меня он уже стал триггером, я выработал условный рефлекс как собака, реагирующая на голос своего хозяина. Мы обнимались. Я обнимал Кисаки. Но он не обнимал меня, предпочитая уткнуться мне в грудь. — Поцелуй меня. И я поцеловал. Низко согнулся, промазал пару раз губами, ударился об его очки, столкнулся с носом, но под конец я все-таки поцеловал его. Поцелуй с ним отдавал горечью, жесткостью и борьбой за инициативу, но также и чем-то теплым и саднящим. Тяжесть золотой серьги давила на ладонь, и я думал, что обязательно завтра проколю себе уши, хоть саморучно, хоть с выжженной иглой. Все для того, чтобы носить на себе свое собственное солнце и воспоминания о детстве.