Лёва не отдаст.

      Ночь спустилась на город совсем незаметно. На улице похолодало, промозглый ветер гонял жёлтые листья по старому асфальту. Осень. Лёва не любил это время. Уж больно оно мокрое, противное, увядающее. Характерами они не сходились. Так уж вышло, что Хлопов был слишком солнечным, слишком светлым, ярким, для туманных осенних дней.       Валере, в отличие от него, осень нравится. Они с ней как близнецы, как двойняшки. Слишком похожи, слишком одинаковы.       Когда Лёвка впервые встретил его, было, конечно, не так. Не так, но близко. Только потом он узнал, что Валя совсем недавно потерял брата. Жизнь побила бедного парнишку, а ему было всего 13. И Хлопов почувствовал, всей душой почувствовал, что хочет чаще видеть улыбку на печальном Валеркином лице.

Не получилось — Лагунов стал его бояться.

      Кошмары Лёве снятся редко, однако в каждом из них он видит Валеру с факелом в руке. Каждый раз сердце сжимается. Смотришь в его до чёртиков напуганные глаза и так плохо становится. Хочется помочь, хочется защитить, а если попытаться — вновь наткнешься на такой взгляд.       Дальше — хуже. Когда Лагунов стал главным вампиром, жизнь в его глазах, кажется, потеряла смысл. Тут в его жизни и появился Лёва. Появился по-настоящему. Хлопов учил его всему, обо всем говорил и объяснял.       С того момента много лет прошло, но в глазах Валеры до сих пор немое обожание и огромная благодарность. И улыбки на его лице появляются чаще. Улыбается мягко, как-то особенно, что у Лёвы сердце заводится вновь.       Хлопов идёт из магазина — тащит два огромных пакета. Родители сегодня денег прислали, нужно отпраздновать, а то уж очень тяжко приходится студентам. Валере особенно. После смерти брата и «Буревестника» его общение с родителями мягко говоря плохое. Кажется, обе стороны счастливо выдохнули, когда Лагунов-младший покинул дом, став снимать квартиру вместе с Лёвой. Последний порой сам настаивает на том, чтобы Валя навестил родителей. «Не по-божески как-то» — всегда приводил в аргумент он. И Валера соглашался. Он вообще готов был соглашаться на любую авантюру Хлопова, даже если ему не хотелось. Пожимал губы, смотрел на Льва с собачьей преданностью, но все равно делал. В этом весь он.       Когда Лёва переступил порог квартиры, то не услышал привычный топот босых ног ему навстречу, не увидел копну тёмных волос и владельца сих чудес — сонного Валерку, в спешке надевающего очки.       Дома была тишина. Лишь краем уха он слышал скрип стула на кухне. Валера обычно там не задерживался. Поставив пакеты на пол, Хлопов не переставал прислушиваться. Поразмыслив пару секунд, он пришёл к выводу, что друг, видимо, не услышал его прихода, по этому решил позвать: — Валер, я дома! — крикнул Лёвка куда-то вглубь квартиры, спешно снимая с себя обувь и куртку.       В ответ ему была тишина.       Лев нахмурился, направляясь на кухню. Выйдя в дверной проем Хлопов замер. Лагунов смотрел в пустоту, в ту самую пустоту, как тогда, в лагере, и что-то тихо шептал. Лицо Валерки сейчас было таким пустым, таким несчастным. Валя сидел на кухонном стуле, вжимаясь в него со всех сил и упорно не желая подчиняться этой самой пустоте. А она нашептывала, тихо, но ритмично говорила страшные, жуткие вещи, от которых волосы Лагунова вставали дыбом.       Лёва помнил это его состояние, отлично помнил. В «Буревестнике» товарищ часто «зависал» так, причём на долгое время. Общался, говорил с пустотой, жил её словами. А потом появился Хлопов. Кажется, тогда пустота стала уходить, стала таиться по углам, цепляться, лишь бы не покидать сознание Лагунова.       Лёва медленно подошёл к Валере, заключая в объятия. Тот «отвис», испуганно глядя на друга, а после заходясь в истеричных слезах.       В этот момент Хлопов понял одну вещь: никакая пустота, какой бы грозной она не была, не заберёт Валеру себе. Лёва не отдаст.