Ipomoea violacea

В детстве у Миры была подруга. Сара. Они жили по соседству и часто проводили время вместе. Сара была той еще сказочницей, рассказывала ей всякую ерунду, которую вычитывала из маминых романов. Говорила много про мальчиков, часто влюблялась и даже подарила свой первый поцелуй их общему другу, Алану, о чем, конечно, потом часто вспоминала и сравнивала с тем, что читала в книгах. Мира только слушала. Та была всегда застенчива и с мальчиками даже не говорила. Боялась? Вряд ли. Скорее, смущалась, потому что наслушалась россказней. Однажды Сара прибежала к подруге и, словно то была какая-то трагедия, сказала, что у нее ханахаки – болезнь невзаимной любви. Как доказательство, девочка протянула руку. На ладони бутон тюльпана, который она якобы выкашляла из своих легких, где растет целый куст, потому что Сара безответно влюбилась. Мира поверила. Маленькая была. Оказалось только, что Сара придумала это, потому что вычитала красивый рассказ о ханахаки в одной из книжек, а тюльпан вырвала из маминого сада. Наверное, история ей действительно понравилась. Что может быть красивее? Умереть от безответной любви, покрываясь нераскрытыми бутонами, которые разрывают тебя изнутри, чтобы в конце зацвести. Мира кивнула, соглашаясь. Думала, действительно романтично…пока сама не заболела по-настоящему. Каждое утро начиналось с зуда в горле. Она не выкашливала цветы – то было романтизированное клише из книжек. Ее горло царапали стебли, медленно растущие вдоль вен, которые можно было заметить на особенно тонких участках кожи. Руки Мира начала прикрывать длинным рукавом, а шею – воротом. И пусть ноющую боль в теле можно было игнорировать, приторный вкус цветов во рту был с девушкой перманентно. Чтобы как-то заглушить симптомы, Армин приносил ей отвар. Рецепт он нашел в каком-то архиве по наводке Ханджи, и готовил ей каждое утро; надеялся, что стебли поредеют, перестанут травмировать нежную кожу и отступят. Но те вились гуще, а Мира угасала. Армин не наседал, как другие. «Признайся, а дальше будь, что будет», словно на кону нечто не столь важное, как жизнь. Мира знала, что взаимности не будет, да и услышать это из его уст казалось могло ранить хуже съедающий ее болезни. Она даже не помнила, когда это началось. Вот ей исполнилось двенадцать, и она ушла в кадетский корпус. Оказалась в сто четвертом отряде и … встретила его. Тихий, застенчивый, совсем как Мира, но одновременно с тем, сильный и совершенно не глупый, ведь не просто так тот занял третье место среди лучших выпускников. В разведывательный корпус девушка вступать не собиралась, но он продолжал стоять подле Райнера, когда как другие, не раздумывая, уходили, и девушка замерла. Ведь несмотря на его уверенность в том, что военная полиция – лучший расклад, Бертольд остался. И то же сделала и Мира. Быть может, именно тогда в ее сердце появился первый пестик. Знак ее тайного восхищения и… любви. Тихой, жалкой и совершенно не взаимной, ведь Мира не дура, не слепая, она давно заметила, как Бертольд поглядывал на Энни, как неловко переминался, находясь с ней рядом. Когда Энни ушла в военную полицию, Мира надеялась, что парень отвлечется, быстро забудет ее. Но тот даже как-то поник, ходил вечно ссутулившись, прятал глаза и стал отстраненнее, чем раньше, словно мыслями был далеко – возможно рядом с ней. Спустя время, Мира заметила, что еда вся какая-то сладкая, приторная и надоедающая. Сначала подумалось, что просто готовили неудачно, но, когда девушка спросила об этом друзей, встретила лишь недоуменные взгляды. Один Армин настороженно оглядел подругу, но голоса не подал. Затем, появилась острая боль в груди, будто кто-то изнутри царапал кожу, медленно, но ощутимо. Когда стебли окрепли и начали проявляться на коже, Мира обратилась к Ханджи, а та принялась перебирать всю библиотеку, потому что совершенно не узнавала симптомы. Девушка даже как-то заерзала, забеспокоилась. Чем она заразилась и насколько это опасно? – Очень-очень странно, – пробормотала Ханджи и в тот день так ничего и не нашла. Так Мира проходила пару месяцев. Боль стала только хуже, а она – худее. Любое блюдо вызывало тошноту, потому что на вкус было до жути сладким. Стебли зелеными змеями обвивали вены, проявляясь сильнее, и когда их заметил Армин, тут же обеспокоенно воскликнул: – Почему ты не говорила, насколько все плохо? – Я даже не знаю, что это такое, – начала Мира. Армин молчал. Он ошарашенно глядел на ее запястья, и сглотнув, сказал: – Я знаю. Девушка замерла. – Это ханахаки, – ответил он спустя мгновение. Поднял взгляд на подругу и уже тише добавил, – Болезнь безумной любви. Мире на секунду хотелось засмеяться, сказать парню, что тот отлично пошутил и даже в некотором роде попал в точку, да только взгляд его оставался серьезным. – Разве это не выдумка? – прошептала девушка. – Нет, – он покачал головой, – К сожалению, нет. – Но это не так, – тут же начала отпираться она, – Я не кашляю цветами, меня не рвет. – Это глупые придуманные симптомы. В реальности, тело разрывают стебли цветущего куста, которые только после смерти заболевшего распускаются в бутоны. Мира судорожно выдохнула. У друга нет повода ей врать. Неужели она действительно заболела? – Но можно вылечиться, – тут же начал Армин, увидев испуганные глаза, – Если тот, в кого ты влюблена, испытывает чувства в ответ – стебли со временем должны исчезнуть. – Логично, – выдавила она. Голос охрип, – Но, я не думаю, что это взаимно. – Ты даже не… – Я знаю, – она его перебила, – Я знаю, что не взаимно. Армин растерянно оглядел ее. Тогда он ничего не сказал, но на следующий день принес отвар. Пробовал кучу рецептов, чтобы снизить приторность, даже откопал откуда-то небольшую тубу с обезболивающим, чтобы Мире спокойнее спалось по ночам. И просто был рядом. Вскоре у девушки поднялся жар. Лихорадило несколько суток подряд, поэтому ее уложили в лазарете, пытаясь сбить температуру. Получалось только ненадолго, затем все повторялось заново. Мире пришлось отстраниться от дел корпуса. Армин продолжал ее навещать. Он старался выглядеть веселее, но глаза выдавали его – взгляд обеспокоенный, грустный. Мира улыбалась, пыталась шутить, говорила, что ей становится легче и парень заметно успокаивался. Она нагло врала. Новость о том, что за стеной Розы обнаружили титанов, Мира услышала сквозь сон. Сначала даже почудилось, будто она это выдумала, но вокруг все начали суетиться и она наконец привстала. Хотелось узнать больше деталей, спросить, кто именно ушел на задание, но сил не было совсем. Даже говорить было тяжело. Мира откинулась. Голова гудела, в груди царапало намного сильнее, чем прежде, правда она не была уверена, скребли кожу стебли или беспокойство, нарастающее внутри за Бертольда и друзей. Армин не появлялся пару недель. Отваров ей больше никто не нес, только заходил дежурный лекарь, кое-как сбивая температуру, и передавал Миру следующему. В какой-то момент, она даже потеряла счет времени, настолько сильно тело отказывалось приходить в себя. Видать, та травяная вода, которую вечно пичкали девушке, действительно помогала. Кто-то – возможно Армин – присылал ей письма, но они, так и не раскрытые, небольшой стопкой стояли подле койки. Мире снова начали давать прежний отвар, но ее так сильно лихорадило, что в таком состоянии было трудно распознать, кто это был. Когда же она приходила в себя и могла ненамного присесть, никого рядом не оказывалось. Лазарет был полупустым. Мира даже удивилась. Обычно после вылазок, здесь и пройти было негде… Девушка вспомнила про письма. Те все еще лежали около ножек кровати. Руки дрожали. Она боялась их открыть. Внутри тревожно забилось сердце, в голове – каша. Первое письмо. Аккуратный почерк Армина, извинения, что ему пришлось уйти на операцию, беспокойство, что Мире возможно станет хуже и… новость, из-за которой сердце пропустило удар. … Бертольд и Райнер все это время были предателями… … колоссальный и бронированный титаны… Мира судорожно раскрыла второе письмо. Возвращение Сигансины. В третьем письме… ничего. Лишь одно короткое прости. Пару минут девушка не могла переварить прочитанное. Она лишь глядела на пергамент, пытаясь осознать, что человек, которого любила, оказался врагом… И наверное, тихая любовь должна была стать лютой ненавистью, превратить стебли внутри ее тела в орудия мести, но Мире стало жаль. Жаль Бертольда, который оказался лишь заложником ситуации, оружием в руках людей повыше. Ему ведь было всего десять. Мира скомкала письма. Ей надо было поговорить с Армином. Расспросить, что случилось на Сигансине, почему тот извиняется и что произошло с Бертольдом. Слабость все еще присутствовала, но ходить было в разы легче, чем прежде. В корпусе было непривычно тихо, поэтому Мира не сразу решила, куда стоит пойти в первую очередь. В комнате Армина не оказалось, в тренировочном зале тоже. Наконец она услышала цокот копыт и выйдя к главному входу, встретила ребят из своего отряда. – Мира! Тебе уже лучше? То была Саша. Она спустилась, пришпорила коня и подошла к подруге. – Вроде того, – слабо отозвалась девушка, – Что происходит? Где вы были? Саша замялась. – В Сине, – сказала она нехотя, – Мы не хотели тревожить тебя из-за твоего состояния и новостей никаких не говорили. – В Сине? – Да, – глухо ответила Саша, – На вручении медалей. За возвращение Сигансины. – У вас получилось? – Мира охнула, – Это ведь… прекрасно! – Да, – взгляд Саши помрачнел. Мира забеспокоилась. – Где Армин? – Мы не видели его после церемонии. Он сразу ушел, никого не предупредив. Мира кивнула. Значит, он чем-то подавлен. И она знала, где его найти. На крыше корпуса Армин бывал не часто, но уходил туда, чтобы развеять мысли. Он говорил об этом Мире и даже как-то показал ей это место, когда та была чем-то расстроена. Вид пусть и не был первоклассным – вдали виднелись лишь могучие стены, их защищавшие – но, точно завораживающим. Будто смотришь на город титановым взглядом. Увидев подругу, Армин привстал. Обеспокоенно оглядел ее и произнес: – Тебе не тяжело было подниматься сюда? Она покачала головой. Пусть и немного, но та соврала. – Мира, – голос Армина был усталым, – Тебе стоит соблюдать постельный режим, как тебе и говорили. – Ты меня не навещал, – она пожала плечами, – Вот я и пришла. Парень присел. Мира последовала его примеру, оказавшись рядом. Так они просидели несколько минут в молчании. – Прости, – наконец подал голос Армин еле шевеля губами. Она его не торопила. Не набрасывалась с расспросами, почему он извиняется, а просто ждала. –Я не хотел, чтобы ты узнала об этом в письме, – продолжил он. Внутри похолодело, она замерла. Армин поднял взгляд – тот был полон сожаления и боли. – Бертольд погиб. – Чт-т-о? – выдохнула Мира. Ее словно ударили под дых. – Помнишь я писал тебе про вакцину и, как передается сила титана от одного к другому? В глазах собрались слезы, когда сказанное Армином медленно доходило до девушки. – Нет-нет, – она начала качать головой, – Только не говори… Но тот только кивнул, а Мира начала прерывисто дышать. Грудь пронзила острая боль и девушка скрючилась. – Что с тобой? – словно издали раздался голос парня. Больше Мира ничего не запомнила. Снова лазарет, мерзкий на вкус травяной отвар и лихорадка. Армин все это время был рядом: пытался сбить температуру, читал ей какую-то ерунду, пока та полусонно пила принесенный суп и сидел подле нее даже по ночам. На запястьях стебли начали проявляться сильнее, до крови царапая кожу. Мази мало помогали. Об этом Мира сказала, когда Армин в очередной раз мягкими движениями втирал лекарство в пострадавшие руки, но тот упрямо покачал головой. – Тебе нужно было признаться Бертольду, – вдруг произнес он. – Как ты узнал? Армин грустно улыбнулся: – Я все видел. – Значения не имеет, – прошептала Мира спустя несколько мгновений. Она уже смирилась с тем, что вскоре покинет мир. Смирилась еще в момент, когда вступила в разведывательный корпус. Умереть от рук титана или болезни, которая режет изнутри все органы – практически одно и то же. – Твои чувства к нему, – начал он, – Они были взаимными. Девушка замерла. Она подняла взгляд на парня. – Ты ему рассказал? Он покачал головой. – Тогда как… – Мира, –Армин замер, – Вакцину вкололи мне. Она молчала. – Я… я вижу его воспоминания, слышу его мысли. И не только Бертольда, но и прошлых носителей колоссального. Я словно больше не принадлежу себе. Они все будто живут во мне. Бертольд живет во мне. – Он не может быть жив. – Когда человек, из-за которого больной заразился ханахаки умирает, – сказал парень, – Стебли моментально обвиваются вокруг и душат шею. У тебя… такого не случилось. – Я все равно умру, Армин, – голос дрогнул. Но тот лишь покачал головой. Аккуратно взял девушку за руку и сжал ее. – Может… если ты примешь мою любовь, стебли наконец исчезнут, – еле слышно выдохнул он. – Армин… – Я тебя всегда любил, – тут же перебил он ее, словно прочитал во взгляде, о чем она подумала, – Это не чувства Бертольда. Они – мои. И мне больно смотреть на то, как ты слабеешь на глазах, медленно умираешь изнутри. Мира молчала. – Но я не заставляю, – тут же добавил он. – Я знаю, – прошептала она и аккуратно сжала его руку в ответ. Принять его любовь возможно означало предать свою тайную привязанность Бертольду, но… она попробует. Кто знает, может ханахаки отступит, а сердце Миры наконец излечиться от этой странной болезни безумной любви… Время покажет.