I'm totally into you

Пик заливисто смеется, заставляя сердце Жана пропустить сотый удар, оно вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Фингер во всех чудовищных смыслах кристально чистый идеал, при виде которой у парня замирает дыхание. У него лёгкая дрожь в коленках от одного лишь образа ее хрупкого тела, расцветают пионы где-то внутри, прямо между ребер. Заставляет душу заполняться разноцветными красками в процессе их каждого контакта, каждого мимолетного прикосновения. И вот сейчас она неприлично близко, томно дышит прямо в ухо и обвивает шею худыми руками. Кирштейн аккуратно проводит своей большой ладонью по ее разгоряченно-нежной коже и не отрывает взгляда от красоты ее тонких запястьев. Фингер зарывается головой в его плечо, за длинными локонами лица совсем не видно, она сейчас желает лишь вдыхать его запах, чтобы одурманить собственный разум. Парень пахнет совершенно новым одеколоном, который является целым инновационным открытием для всех жителей острова, ведь был перевезен аж через моря. Также от него исходит аромат бесконечной нежности вперемешку с чем-то до боли в зубах приторно-сладким. — Всё в порядке? — Он улыбается во все тридцать два, слегка поворачивая голову в ее сторону, чтобы упереться носом в щеку. Пик приподнимается, отпуская Кирштейна из своих крепких оков, чтобы зажечь восковую свечу. Жан хватает старенькую деревянную коробку с надписью «открывать запрещено» и с трепетом вспоминает о тех беззаботных днях, когда он был ещё совсем ребёнком. Из проблем были лишь небольшие конфликты с матерью на фоне самого начала пубертатного периода и его скверного характера в принципе. Но вот сейчас он уже такой взрослый, пережил войну и много всякого другого, часто находясь на самом волоске от смерти. Тот маленький мальчик непременно бы видел в нем отважного героя, который абсолютно ни-че-го не боится. И, наверное, ликовал бы, ведь теперь тот наконец-то заслуженно счастлив, пройдя через огонь, воду и медные трубы. Наконец весь тот ужас лишь страшные воспоминания, к которым ни он, ни кто-либо другой никогда не придёт. В руках Кирштейна старый карандашный набросок, который в последствии должен был стать, как он тогда считал, целым шедевром искусства. На листе бумаги изображена темноволосая девушка, которая являлась олицетворением его тайных мечтаний. В мыслях рядом с ним всегда мелькала она — такая вся нежная, как расцветающий бутон самых прекрасных цветов, её длинные чёрные волосы, изящно развивающиеся на ветру, а кожа, почему-то, почти мертвенно бледная. Он прекрасно помнит, как рисовал этот образ маленьким огрызком грифеля, находясь под одеялом. Помнит также ужасную привычку мамы никогда не стучаться прежде, чем войти, что его раздражало до безобразия. В тот день она тоже неожиданно распахнула дверь комнаты, чтобы позвать поесть, но получила в ответ лишь порцию яда и слов, наполненных агрессией. Жана до сих пор тяготит то, как его маленькая версия смела так неподобающе дерзко вести себя с родителями, ведь в те самые тяжёлые времена он увидел судьбы тысячи солдат, которые лишились каждого близкого им человека. — Что это? — Фингер ловко выхватывает из рук лист бумаги и пристально вглядывается в каждое кривое очертание. — Это то, что в детстве я ошибочно принимал за идеал, — Жан встает и забирает у девушки поднос с зажженной свечкой. За все эти годы он понял, что так глупо было стремиться к чему-то одному, когда в мире такое разнообразие, а то, что он желает — не всегда ему подвластно. Жизнь штука ведь до боли ироничная, и хоть сейчас в лице своей горячо возлюбленной он видит моментами то, о чем грезил все юношество, он прекрасно осознает, что полюбил не за это. Полюбил не за факт длинных тёмных волос или какое-то сходство с изображением на рисунке, а за лёгкую игривость в отношении к нему, за долгие страстные поцелуи и огромный спектр эмоций, который она готова дарить вечность-бесконечность. Кирштейн медленно приближается, не оставляя надежду на малейшее расстояние между их лицами. Свободной рукой проводит по непослушным волосам, убирая их за ухо, и останавливается на тыльной стороне шеи, а свечу кладёт на небольшой столик слева от него. Фингер смотрит на него с полуприкрытыми глазами, есть в ее взгляде что-то чарующее, слегка пьянящее. Будто она вот-вот готова растаять и упасть к нему прямо в крепкие руки. Жан переплетает их уста, жадно переминает чужие губы, иногда бесстыже закрадываясь языком. Пик вновь кладет локти ему на плечи, поддаваясь жаркому пылу, но не целует в ответ. Играет, извивается и пытается сбежать, слегка отстраняясь. Прикусывает, а затем облизывает кровоточащую рану. Он шипит сквозь зубы, его брови недовольно сходятся у переносицы, пока девушка ощущает удовлетворение за свою мелкую шалость. Но парень вновь настойчиво целует-целует, почти крича о том, что ей уже никуда не уйти. И она сдается под его гнетом, с гордостью принимая свое поражение. Кирштейн блуждает руками по телу, будто страсть с грохотом ударила в голову и теперь он сам не знает, куда их можно деть. Хватает за плечи, слегка сжимая их, и замечает, что может обхватить ее почти полностью, потому что она ведь совсем крошечная. Даже сейчас стоит на носочках для того, чтобы их губы могли соприкосаться. Фингер внезапно отрывается, оставляя Жана в недоумении, а затем с лёгкой ухмылкой произносит: — Нарисуешь меня также, как ту «идеальную» девочку?