Осьмушка

- Кабан-большой, он-то себя считает великим старшаком свиного клана... - Штырь сидит себе в общем вечернем кругу, наново перевязанный куда ловчее, чем вышло у Пенелопы. Уж сивый Морган позаботился, поправил и плечевой сустав, и выбитую ключицу. Во время моргановой помощи - вот уж не позабыть, не развидеть - Коваль Тису башку придерживал ладонями под затылок, а тот только и взвыл два раза: громко, свободным горлом, будто не просто так от своей боли орёт, а запевку начинает, с переливами, да ещё слеза пробежала дорожкой по меченому лицу. А после, отдышавшись, так на конопатого улыбнулся, что у Резака сердце зашлось. Немного странно слушать про жизнь кабана и при этом жевать его же жёсткое мясо - костлявые живо притащили изрядную тушу в лагерь, а то грешно пропадать такому добру. На крестце и на морде щетина зверя оказалась седая, будто тронутая инеем. - Да только, бывает, старый кабан по седым годам ум-то уже весь проживёт, а по силе и злобе ему ещё далеко до ветхости, - Штырь хмыкает, подцепляет здоровой рукой из миски одуряюще пахнущий мясной ломоть. - Делается лют. Другой раз бывает опасен даже для своих поросят... Такое жёночки-рожухи недолго терпят. Гонят безумного старика вон из клана, пока не дошло до беды. А молодого да ласкового кабанчика привечают. Нашего-то кабана точно выгнали, говорю. Какой же дикий зверь в своём уме вот так с ничего на смирного орка бросается? - Шатун-медведь? - подаёт голос Дхарн. - Шатун-медведь тоже считай маленько тронутый, - возражает Рцыма. Тон у маляшки важный, ни дать ни взять солидный эксперт по медвежьим психическим непорядкам вещает. Пенелопе даже приходит на мысль, что Штырь эту свою байку только что сам выдумал, и рассказывает, может, нарочно для неё: не надо себя виноватить, Пенни-Резак, за бОльные мои раны - кабанище-то был чокнутый... Да если по правде, навряд ли старшак в самом деле так уж сильно об этом печётся, не до того сейчас. Пасока с кровью на ссадинах Тиса успела прихватиться тёмными корками. Громче всех о старшачьих ранах сокрушается Шарлотка, которой теперь не велено влезать к нэннэ-родителю на руки; а вот Штырь-Ковалевы близнята короткое время мрачно повсхлипывали, а потом позвали Руби и затеяли сами играть "в кабана". Меняясь ролями. Тут уж Пенни должна признать, что Хильдиной сестрёнке, пожалуй, достовернее всех удаётся роль Резака: сперва постоять столбом, отпрыгнуть, а потом бегать-шуршать по ближайшим кустам и приносить какие попало листья взамен правдашних хрыковых. "Ты межняк. И у меня маляшки-межнячки подрастают: как я - орки, как Рэмс - люди". Так Штырь однажды сказал. А здорово было бы и впрямь родиться одним из старшаковых чад. Родной, кровной, по-настоящему. И что за беда, если лицо и уши удались бы больше в людскую породу! Конечно, Тис и Коваль заметно моложе, чем могли бы быть её родители - конопатый, тот и вовсе выглядит почти ровесником большинству молодых костлявых, особенно когда побреется... Но не так уж это и важно. Да ведь старшаки здесь почти всем получаются вроде родителей, всем молодым недобиткам, приходит вдруг ей на ум. Пенни Резак Штырь-Коваль. Ух, аж промурашило. Ведь это уже не понарошку. *** Под ночь остаются втроём на кошачьем посту: сама Пенни, Крыло и Ржавка. Хорошо. А то как после всех сегодняшних событий можно было бы взять да улечься засыпать возле Ёны в Зелёном доме? Ведь извелась бы от неловкости, а так всё-таки отсрочка. Другое дело прийти, чин чинарём отдежурив свой черёд, и повалиться на своё место рядом с ним же, но уже спящим. Объяснятков-то всё равно не миновать, как ни жаль. Но уж лучше завтра, нормально отоспавшись. Мяша тоже является откуда-то из темноты. На Пенни беломордая поглядывает милостиво. Даже можно вообразить, будто кошка ужас какая умная, соображает, что Пенни тоже в некотором роде поучаствовала в её спасении с дерева. Ха. Сперва костлявые успевают подробно обсудить кабанье происшествие; Пенелопа в который раз старается объяснить, что она-то сама эту злую свинью даже пальцем не трогала и вовсе не удивилась бы, всыпь ей Коваль ещё каких люлей за все последовавшие Тисовы страдания. Крыло кивает вроде как понимающе, но Ржавка произносит: - Э, погоди, не путай. Тис говорит, что без тебя он бы свиноту не зашиб? - Он бы вообще туда не сунулся, не дурак же! А так, получается, пострадал. Из-за меня... Ржавка хмыкает. Задумывается, будто такой поворот доныне как-то не приходил в голову. Наконец, почесав нос, говорит так: - Ох, Резак-ррхи, и трудно ж тебе живётся наверное с таким умищем... Заживут Тисовы раны? Заживут, куда денутся. Кабаньего мяса вы добыли? Да хоть завались. Ты говоришь, подвиг-то был знатный, хоть песню складывай? Опять верно. И Тису потом помочь ты ж нигде не оплошавши, Морган хвалил... Самое главное: старшаки на тебя не в обиде? Не. - Н-ну и что? - Ну и всё. Крыло смотрит на Ржавку с таким восторгом, будто отродясь ничего более мудрого не слыхал. - Если б мне такой ум хитровыточенный, как у тебя, ррхи, так это давно ещё за промах удавиться бы пришлось, от виноватости, - признаётся Ржавка. - А то до сих пор стыдновато, как вспомню. Чтобы Ржавке за что-нибудь на свете было стыдно - такого Пенни даже вообразить не может. Не иначе, там кто-нибудь вообще погиб. - Что за промах, расскажи, - просит Крыло. - А то я тоже часто виноватый хожу, от своей дурнины... Змеелов глядит на Крыла как-то искоса. - Да тебе, может, больно будет и слушать. Лажа-то чуть не вышла злая. Крыло кивает, но не отводит от Ржавки разноцветных глаз. Помолчав, говорит тихонечко: - Ну ты всё равно расскажи. Ржавка дотягивается потрепать Крыла за встопорщенный бурый хохольник: - Ладно, красавушка. Чего не сделаешь, раз уж такая милаха просит... Так слушайте. Это на первой зимовке ещё было, говорю же - давненько. Лет мне тогда было вроде вашего, аккурат клыки взрослые выросли, а умишка даже теперешнего не было ещё. Хожу ошалевши, от густых кровей аж в глазах мутно. И вот смотрю я на старшака... это ведь ещё до того было, как Рэмс Коваль нас отыскал - смотрю и вижу: Горхат Нэннэ Серп Нерождённого Месяца, да ведь старшак-то мой тоже больно мается от своей разлуки, аж глаза запали, не продыхнуть, не разлегчаться.. Уши Ржавкины поджаты, взгляд делается потерянный и тоскивый. - Вот и давай я пасти старшака, всё около да вокруг, а Штырь будто бы и в упор не видит, моих-то обихаживаний. Ну, это мне тогда так казалось. Только поближе подберусь - то в лес по дрова пошлёт, то велит кусок мяса мороженного к ужину настружить. Как дровец полно и мяса настругано - ну, спляшем или подерёмся чуток, да и всё. А мне... крепко блажь прижглась. Я и в упор не вижу, что не надо лезть! Вот в один день Тис недоспал сильно, да залихорадил малость. Пошёл, значит, среди дня в дому полежать - домов-то у нас на всех тогда ещё только два было - а я кругом рыскаю... Ай, думаю, была не была. Подкачусь тихонечко. Может и не прибьёт. - А потом чево? - спрашивает Крыло шёпотом. - А ничево, - отвечает Ржавка. - Срубило старшака напрочь, видать, уставши был мало не до смерти. Зато Чабха Булат вовремя домой морду сунул. Чаб тогда мелкий был, едва о паре клычат, да хлипкий ещё - ну, он до того ещё хворал долго. А откуда и силы взялись - подшвырнулся, цоп, выволок меня без портков через порог за волосы и давай во-от такой дровишкой рёбра мои считать. Ну картинка была... на наш ор все сбежались, конечно, Штырь и сам проснулся. Не растащили бы - так и убил бы меня Чабха-то, дай ему Горхат Нэннэ на сто лет здоровья. Хоть не дал вконец опозориться. Крыло глазами только моргает. Понял чего или не понял - чёрт его разберёт. - То есть Чабха, мелкий, тебя выволок... эээ без портков... да ещё и поленом отколотил, перед всеми, и поэтому не дал опозориться? - осторожно уточняет Пенни. - Ага. Так и было, - подтверждает Ржавка. - Ладно я. Ух, до сих пор жуть берёт, как подумаю: со старшака-то вовсе спрос суровый, а ведь Штырь тож живой орчара, ну... Всегда нам костлявкам втолковывал: нутром-жаром ровню себе ищите, и тогда свято совершаемое. А где ж я старшаку ровня. Ему кроме Коваля по всему горизонту никто не гож. Крыло трёт ладонью свою башку в пятнах старых ожогов, недавно заново подбритую. Видать, крепко задумывается. Потом вдруг говорит, вроде бы совсем ни к селу ни к городу: - А я на зимовке однажды выдуривался, спотыкнулся - и башкой в самое кострище... Меня ррхи сразу спас, за шкирку да в сугроб. С тех пор мы все Последние патлы-то пучком и носили. - Видишь как... На мне по малолетству раз одёжка горела, - отвечает Ржавка. - Но это я толком не помню: под "Анчаром" дело было. - Мне тебя не слишком больно было слушать, - сообщает Крыло. - Я только спрошу: а например мы с тобой теперь - ровня? Ржавка улыбается хитро. Будто матушки Дрызгиного жирного маслица целый брусок видит. - А ты-то как себе думаешь? - Липке бы и не дотянуться. А Крылу - можно! Вот как! Липке чего-то там было нельзя, а Крылу - можно. А что, если... Пенелопе Уортон тоже вечно всё было нельзя. А Резаку из Штырь-Ковалей? - Слышишь, Резак, а я ножик Хашу вернул, - говорит разноглазый. - Ты мне про подарки объяснял, помнишь? Я потом много думал. И вернул. Вместе с чехлом. Вроде правильно сделал. Хаш обрадовался, и Чабха Булат тоже доволен был. Я им сказал, что это ты, Резак, меня надоумил. Мудрено уследить, как это крылова речь скачет с пятого на десятое, но Пенелопе довольно приятно узнать, что старый Чабхин свинокол вернулся к Хашу и что она сама каким-то загадочным образом этому посодействовала. А Крыло... да что уж: видно, мысли у него иногда такие шустрые, что словами каждую не догнать. *** Сегодня редкие пожелтелые листья в зелени очень уж бросаются в глаза. С утра накрапывал неуверенный дождик, но теперь летнее тепло снова набирает силу. Лето буйное, такое долгое - а опять, выходит, махнуло - в один кошкин скок! Знакомая заячья лёжка нынче влажноватая и пустая, но Ёна, обследовав ямку в старой колее, подтверждает, что русачина сюда наведывался. Вплоть до этого момента идея отозвать чернявого подальше, хоть под предлогом заячью лёжку проведать, а там и поговорить, казалась не такой глупой. И ведь пошёл. Позвала - он и пошёл. Вот он, поворот дороги к броду. Вот речка меж черноталовых берегов. Вот русачье место. Ну, давай, Пенни Резак Штырь-Коваль, валяй говори. Не страшнее, чем от кабана прыгать. Или нет, всё-таки страшнее. Ну тогда не страшнее, чем от мертваря бежать или там с царевичем драться. - Ёна, я... - шоркает по траве рыженьким крепким ботинком. - Короче такое дело. Я же тебе не подхожу, вот. Дружище-голубоглазый, правский орчара, и сильный, и страшный, и красавушка - обращает загорелое лицо, настораживает внимательно уши. - А? - Не подхожу тебе, говорю... типа... в пару. - А. - Уши по-прежнему торчком, будто ждёт, чего она ему дальше скажет. Тупая пауза всё тянется, Ёна откручивает крышечку с пузатой армейской фляги. На "плече" у фляги вмятина, бок исцарапан. Отпивает кипрейного чаю, протягивает флягу Пенни, и та отпивает тоже, потому что в горле сухо и хочется пить. - Грустно, - выговаривает Ёна почти нормальным голосом. - Ну, что ж поделаешь. Я и подумал, что Крыло тебе больше меня приглянулся... Пенни фыркает, чай аж брызгает наружу, попав в нос - Ёна едва успевает закрыться ладонью. - Ты ошалел?!! Какой ещё на хрен Крыло?!! Это ты мне больше Крыла нравиш... - Пенелопа трёт рукой под носом. - Я вообще никому не подхожу, понятно?! Я даже не целый орк!!! - Дык... Вроде как Хильда с Ковалем вообще люди, человеческие, - замечает Ёна беспомощно. Ну да. Они-то, конечно, нормальные люди, но это же совсем другое. - Резак... давай хоть в бережку присядем, ну. Дух переведём. Попьёшь как следует. И то верно. А то на ногах мяться, да после всего пути впробежку - совсем тупо получается. Ёна никаких объяснений и не требует. Сидит тихий, такой неподвижный, что на колено ему присаживается на минутку поздняя зелёная стрекоза. Когда стрекоза улетает, костлявый и не провожает её взглядом - так и продолжает рассматривать собственное колено, словно только сегодня его впервые увидел. И тогда Пенни начинает говорить. *** - Меня ведь кроили. Резали. Четыре раза. Не морду, а... ну, понимаешь. Там и от рождения не то чтобы по-орчански было, но всё-таки... а теперь-то и вовсе. Я же типа и вправду порченная. Вот этого ещё не хватало: дрогнул голос, затряслись губы от злости и саможалости. - Ох, ё... Прям по живородным снастям резали? - Угу. Ёна вздыхает сквозь зубы. - Пришлось тебе натерпеться... Болит? - Не... Зажило-то быстро. Хотя сперва болело как с-сволочь. - Ещё бы не болеть. Руки бы им самим отрезать, умельцам-то, да ещё что-нибудь. "Так они ж не знали. Они ж хотели как лучше", - думает Резак, но потом произносит с каким-то мрачным удовольствием: - Точно. - У нас в Каменном Клыке один матёрый был. Так его смолоду вроде сильно ранило, под шишкарь аккурат. Чуть не помер тогда. А по времени ничего, расходился, с хаану снюхался. Жарко жили. Конечно, собачились иногда - заслушаешься... да это у всех бывает. А что ты, Резак, не совсем целиком до нас добравшись, так это же сразу нюхом ясно было. Это я сразу привык. Вот это блин новости. Межняк даже не знает, больше бесит такой поворот или больше радует, но... - И в твоей безлунной сказке, там был ведь ещё тот кроличек ласковый... Значит, верно я чую, что жара-то в тебе полно. Небось я и сам не мёрзлый! А что туплю часто - так ведь ты не простой межняк, где ж тут разгадаешь - в волне морского змея след. Давай так: я пока спальник свой со Ржавкиным обратно местами поменяю, а ты... Нет, ну эту ахинею уже и вытерпеть невозможно! Разве так он должен говорить?! Разве Ёна по ней не сохнет столько времени, что ни с кем больше обниматься не хочет?!! Разве его вчера чары какие-то там проклятые не пнули, наравне с Ковалем?! "Я жить без тебя не могу"! "Я без тебя сдохну"! - вот что он должен сказать, или вообще молчком сцапать и кусать, сцапать и кусать!!! Спальник переложить собрался?! А как мне без тебя ушатываться, на месте ёрзать - сна ни в одном глазу, ты спросил?! Заткнись Щас Щас я тебе точно врежу Резак очень быстро, не успев опомниться, обеими руками берёт костлявого за лицо, тянет к себе, целует свирепо. - Ай. - Полегче, Резак, у меня ж клыки... *** Да. Этот вариант явно лучше, чем врезать.