Осьмушка

К бывалому своему месту Штырь-Ковали являются уже почти под ночь. Пенни и несколько других костлявых таскают к огню воду, чтоб согреть Ковалю помыться, а Сорах здесь же купает в честном пламени старшачий сцимитар. К теплу и свету сходятся сторожевые кошки. От приближения мертваря они было рыскнули прочь, но теперь успокоились и настроены выжидательно. Пенни пробует их пересчитать, но сбивается: то ли от того, что некоторые котейки чересчур похожи друг на дружку, то ли потому, что они не сидят чинно на одном месте. - Шкните, молекулы, - бранится Хильда, едва не споткнувшись о кота Дурака. - Потом покормлю. Идите-ка вы.. мышками промышляйте. Пенни ловит себя на том, что прямо сейчас ей до одури нравится вся эта скучноватая обычная движуха: и возведение полотняных домов, и густая похлёбка, в которую Хильда сыплет бережёные резаные сухари, и даже маляшья стайка - все по-прежнему с яркими лоскутками в волосах - прущая к костру брезентовый тюк с тряпьём, чтобы бабушке Сал было удобно сидеть. Коваль мнёт в ладонях пучок горьких полынных листьев, взгляд у него залипший. Когда всё готово, Тис тащит его отмываться, раз уж конопатому этого хочется. Резаку неуютно думать, какие ещё выдумки из кино могут обернуться правдой. - А мертвари не заразные? - Нет, - отвечает Дэй. - Ещё не хватало. А помните, один меня чуть до смерти не задавил? Ломаю его, ломаю, а ему хоть бы по хрену, давит и всё. - Такое забудешь, как же... Это до Коваля ещё было. - Морган ему башку отшиб, а он всё давит. - А башка кругом катается и ртом щёлкает. Мы её пинали-пинали... - Меня за башмак тяпнула, аж следы на носке остались. - Тис велел огонь развести и всё туда побросать, полдня следили, чтоб не расползался оттуда, пока не успокоится. - Вонял ещё как сволочь, а не горел толком, хоть ты что. - Было бы у нас тогда карасину или другой горючки, полили бы, может тогда бы проняло. - Нна другой год опять его встретили, стоит под горкой весь чернущий, но целенький, башка нна сторону только свёрнутая.. Крепкое нна них колдунство, лопни мои глаза.. - Старшак тогда обходить велел, мы такого крюка задали, вёрст на двенадцать лишних. - Нашли о чём вспоминать на ночь глядя, вы, лопоухие, - ворчит Сал. На это костлявые пускаются возражать, что теперь-то, при Ковале, редкая встреча с каким-нибудь драным мертварём - не беда, да и Сорах с Костяшкой вовсю за ним тянутся, сами уже исправные кузнечных дел орки, а значит, и мертваря успокоить сумеют. - Но Коваль же не орк, - произносит Пенни, отчаявшись понять, как всё это работает. Ёна, помолчав, отвечает вдумчиво: - Рэмс Ратмир Коваль наш старшак. Тису - пара. Трём орчаткам родитель. От орка Щучьего Молота ремесло как есть перенял. Чем не орчий кузнец, пусть и человек кровный? И старшаки говорят, что орки с людями совсем родня, иначе бы и маляшек как следует не родить было. И ты вот из межняков, Резак, разве ты чем-то хуже? Чёрт. Зря вообще об этом заговорила. Тут Штырь кричит, чтобы принесли мыла, и Хильда живо подрывается за куском: конопатый с Магдой много всего нужного притащили из города, в том числе и несколько коричневых мыльных брусков, остро пахнущих дёгтем. А Ёна ответа и не ждёт. Как будто чернявый давно и крепко уверен, что Резак-то ни в чём не хуже - орка ли, человека. *** После мытья Ковалю захорошело; сидит себе с кружкой варёного чаю в руках, сушит свои длинные волосы, сбитые плотными жгутами. Кожа красная - оттёртая аж до скрипа. И пахнет от него берёзовым дёгтем да полынным листом, и взгляд снова совсем прежний. - Я бы хотел положить камень, туда, где мы зарыли...ну, остаток. И на камне написал бы: "теперь отдохнёшь", - говорит конопатый и вдруг краснеет ещё жарче прежнего, будто застеснялся. - Но раз уж мы сейчас постарались особо не следить... А ещё я бы там, наверное, посадил дерево. И чтоб вокруг лиловые колокольцы. - Умно придумано, - хвалит Марр. - Мертваря ты, конечно, успокоил ещё даже лучше, чем прежних двух. Но чтоб сверху камнем прижать и в земле корнями опутать - это очень умно. - Нет, - Коваль улыбается совсем смущённо. - Я не поэтому. - Положи камень, - кивает Тис. - Хотя бы и без надписи. Дерево я не знаю, какое там приживётся, разве что берёзку маленькую, отчего не попробовать. Положи там свой камень, хаану, чтоб на сердце его не таскать. Пенни не может разобрать - то ли это невероятно глупо, то ли невыносимо здорово - и зажмуривается, подступило что-то к глазам. - Трёх воров мы без всякого знака притопили в болоте, - рассуждает Дэй, почесав шею. - А про этого мы даже знать не знаем, что за человек был. - Верно говоришь: мы не знаем, - говорит орчий старшак строго. - Воров мы знаем. Памяти по себе они оставили достаточно. Дела их знаем. Имена знаем, документы нашли. Резак на своей шкуре метки их носит. И не только у тебя, Дэй, теперь новые ботинки. Хватит с них. А от мертваря от парнишки ни словца ни осталось, ни бирки жестяной. Понимай разницу. *** После ничем не примечательного дежурства на кошачьем посту Пенни засыпает быстро, но беспокойный сон не даёт ей хорошего отдыха. Вот по правую руку - топкий озёрный берег, полускрытый туманом, а сразу по левую - высокий забор в облезшей голубой краске. Небо над головой равномерно бледное, ни луны, ни солнца, и вовсе не разобрать, в какую сторону теперь надо идти. Потом является мертварь. Не тот, которого отпустил Коваль - Пенни почему-то знает, что это то ли Дэвис, то ли Атт, то ли кто-то из царевичей, хотя и не может толком рассмотреть. Совершенно ясно, что нужно развернуться и бежать, ведь она не Коваль, в одиночку ей ни за что не справиться. Совершенно ясно, что нужно драться, ведь иначе бежать придётся всю оставшуюся жизнь. Вдоль забора кивает узкими листьями полынь, а на самом верху облупившихся досок сидит косоглазый Дурак, лижет лапку, намывает себе за ухом. Это странно, ведь кошки мертварей не терпят. Да это вовсе и не мертварь, а Дрызгино птичье пугало в старой рванине: пустые рукава чуть шевелятся на ветерке. Дрызга зовёт это пугало Опудалом и велит, что ни день, переносить его на новое место, но с чего это взбрело поставить его именно сюда... Опудало поворачивает голову, глядит тёмными дырами на месте глаз, и поблёскивают в безгубом рту ровные настоящие зубы. - Ох дерьмо, - произносит Пенни, вынырнув из дурацкого сонного морока. - Резак, вставай, всё на свете проспишь, - звенит от входа Ржавкин голос. - Нынче такой праздник, которого ждали и не ждали! - а это Ёна. - Иду, иду, черти, - ворчит Пенни, одеваясь. - Всё равно доспать не дадите... *** Какой бы там ни настал внезапный праздник, а утро всё-таки ждёт некоторых неотложных дел, требующих уединения. Хотя бы отлить сбегать. Умывшись и наскоро забрав в хвост нечёсанные волосы, Пенни идёт ко всему честному сборищу. Слышен смех, и похоже, что все говорят враз, но голос Штыря хорошо слыхать среди остальных: - Колода я безнюхая! Валенок!! Пенелопа не совсем уверена, что такое "валенок" - то ли пень, то ли какая-то тёплая одежда, но некоторые костлявые иногда друг дружку чихвостят этим словом в знак досадной несообразительности обзываемого. Только по голосу непохоже, чтобы старшак огорчался. Да что же это у них там произошло? Никто не спешит заниматься делами, орки и люди знай галдят, толкаются, посмеиваются растерянно. На рыбарку Хильду, босую, в подкатанных старых портках и футболке, завязанной узлом под грудью, глядят почти так, как вчера на Коваля: будто она невесть какое чудо сотворила. Что бы там ни было, теперь небось ещё хуже зазнается... Белобрысый Марр, маленький убийца, целует Хильду в щёку и говорит, что прежде старался ни в чём не перечить этой царь-женщине, а теперь и тем более не заведёт такой привычки. Хильда треплет Марра по белым косам: - Сам ты царь. Чучело ты моё. - Конечно, была у меня надежда, что маляшечку в животу я всё же сам носить буду, - уточняет Марр. - Я орк, нам это лечге... Оп-па. Вот это новости. Хильда бессовестно ржёт, закинув голову, Магда Ларссон кашляет, как будто чем-то подавилась, а Шарлотка, сидя у Штыря на руках, сосредоточенно жуёт одну из его косиц. - Ты прав, Маррина, - произносит Череп. - Если бы так было возможно, мне было бы совсем спокойно. Горхат Нэннэ, полвека считай смертью прозанимавшись, под седые годы хоть довелось жизни понюхать... Ждать не ждал, а дождался. Ай, дочка... Череп рычит медведем, загребает в охапку обеих-двух Марра с Хильдой, да так, приподнимает их от земли. *** Под вечер ожидается настоящий праздник в Хильдину честь, а пока что пора дела всякие переделать, каких всё-таки во всякий день бывает полно: отстирать грязное, собрать пригодное в пищу, проведать все здешние места. Эта стоянка, конечно, будет покороче Мясной, но всё-таки и здесь следует заново обжиться. А ещё костлявые ломают головы, чем бы таким рыбарку обрадовать, что бы ей подарить. Задачка из хитрых, потому что легконогий клан мало чем владеет сверх необходимого. Пенни и вовсе не собирается Хильде ничего дарить. Вот ещё. Да, на дне заплечника, завёрнутые в одинокий носок, лежат дивные украшения - подарок Нима, и вряд ли Пенни когда-нибудь отважится их хотя бы примерить, не то что продать или подарить. Эти вещи приятно просто держать в руках и любоваться. Приятно и в то же время грустно... и ещё злит, что воры вообще посмели к ним прикоснуться своими лапами. Все эти браслеты, особенно тот, с молочно-белыми камушками, и густое ожерелье - они теперь даже больше, чем памятка: они игра. Вот например можно взять в руку светло блестящую красоту и нарочно подумать: "За тебя я могу получить целую кучу денег". И тут же почувствуешь нерушимо: "Нет, ни за какое бабло я тебя не продам. Ведь ты принадлежала волшебному Ниму, и он тебя мне подарил, хотя и не должен был - я хотела вернуть..." И это так приятно, как ласковый тёплый ливень после одуряющей сухой жары. Разве Хильда поймёт! Разве поймёт в целом мире хоть кто-нибудь? *** По случаю праздника все молодые орки Жабьего и Зелёного домов собираются всласть подраться после заката солнца - ватажка против ватажки. Если считать вместе с Резаком, то в Зелёном получается на одного бойца меньше; с другой стороны, если к ним присоединятся оба Булата... Но пока до жданной драки ещё несколько часов, никакой враждебностью в клане и не пахнет. Пенелопа, Ржавка и Ёна как раз заканчивают развешивать постиранное (ох, одна ветхая футболка даже треснула возле шва при лютом отжимании в четыре руки, посохнет - ещё надо будет зашить), когда к ним подруливает Скабс. - Ой чо, костлявые! - говорит Скабс, шмыгнув носом. - Придумали, чем Лису уваживать станете? Не впервые Резак слышит, как Хильду зовут Лисой. И то правда: такая уж рыбарка ловкая, ехидная и поворотливая, да к тому же помимо рыжих попадаются ведь ещё и чернобурые лисы. - Едва бошки не полопались, - вздыхает Ёна. - Чего уж тут придумаешь. Правду сказать, обсуждали возможный подарок только Ёна и Ржавка, а сама Пенни отмалчивалась, изредка поддакивала равнодушно. - А ведь мне мысль пришла, - молвит Скабс. - Все сейчас разбрелись да заняты, Кривда сидит дудку из бузины долбит. Поможете? Вместе тогда и подарим. - Ну рассказывай! Что за мысль-то?! - Ржавка встряхивает последнюю тряпку из постиранного, расправляет её на туго натянутом шнуре. - А вот. Когда старшаки Шарлотку дожидались, Тис часто кипрей-поджарник пил, помните, и мятку с брусничным листом. - Ага. И приговаривал ещё, что если бы не это варево, то мы бы от него все избитые ходили, а Коваль бы вообще сдох уставши. - Да. Нешуточное дело - маляшек вынашивать. А ведь нам оно всяко легче даётся, чем кровным людям. Вы себе представляете, какая теперь Хильда может злая сделаться?! - И подумать страшно. - И вот ещё: прежде Шарлотки, когда старшак близнят вынашивал, так к первой оттепели у нас и кипрей весь вышел, и мятки не было. Тис вовсе лютый ходил, ух... И вот пришло мне на мысль: к старой гари сбегать, поджарник там вовсю цветёт ещё, хоть и не в самой силе. Мятки разыщем побольше, я всё потом и посушу. Чтоб хватило. А поднесём охапочками, вроде люди это любят. - Умище, - произносит Ржавка нараспев, прикладывает кончики пальцев сперва ко лбу Скабса, а потом к собственному. - Мне бы до такого в три жизни не додуматься! - И Хильде хорошо, и всему клану польза, - соглашается Ёна. *** Отчего бы не помочь, да не размяться, - думает Пенни, когда они вчетвером рысят на гарь. - Резак! - окликает Ёна. - Ты отродясь живёшь по человечьему обычаю... Люди правда это любят - чтоб дарили траву охапочками? Это чтобы самим потом её готовить, да? - Ну... цветы в основном, некоторым нравится, - отвечает Пенни. - Называется букеты. - А какие цветы? - Да всякие разные. - И как их люди потом - сушат, сырьём варят или так едят? - Да не! Они просто так стоят обычно, пока не завянут. - А дальше-то что? - А дальше их просто берут и выкидывают. - Враки, быть не может, - Скабс даже спотыкается. Ржавка смеётся: - Ещё как может! Это ж людские обычаи - их даже с твоим умищем не разобрать! *** Кипрей на старой гари в большом достатке. Нюхом разыскали и мяту, даже два вида: одну Скабс величает мяткой-острой, а другую - сонной. Дышать здесь всё ещё сладко допьяна. И отчего-то уже совсем не стыдно вспоминать штырёвы ночные догоняйки. Когда они уже увязывают готовые вороха плотными травяными стеблями, Ёна, отошедший по мяту дальше от остальных в сторону, вдруг вскидывает ладонь. - Э, Штырь-Ковали, - говорит он негромко. - А кто это нас пасёт. Ох. Сегодняшний дурной сон с мертварём так и вваливается в разум, хотя того мерзкого смрада нет и в помине. Они подбираются ближе к Ёне, крадучись, меж стеблей травы и молоденьких деревьев. - Один вон там, - говорит Ёна. - И больше никого не слышно. Воздух сейчас почти неподвижен, и всё-таки неведомый следопыт позаботился спрятаться под слабенький ветер так, чтобы трудно было учуять. - Один, - шепчет Ржавка. - Орк. И кажись не взрослый. Ёна выпрямляется в рост и делает два медленных шага вперёд. - Хороша ли твоя добыча? Мы не хотим тебя обижать, - зовёт он по-орочьи. - Дай тебя увидеть! За горелым вывороченным пнём, растопырившим обломки корней, едва заметно движение. - Я Ёна Штырь-Коваль, со мной тут Скабс, Ржавка и Резак. Наш клан встал неподалёку, - Ёна приподнимает руки к груди, показывая открытые пустые ладони в пятнах травяного сока. Из-за выворотня появляется орк, невысокий, довольно чумазый. Одёжка на нём болтается почти пустым мешком, и Пенни старается выбросить из головы мысль о Дрызгином опудале. Жёлтые волосы собраны на затылке кичкой, над правым надбровьем кверху через лоб идёт широкий рубец. Взрослых нижних клыков у него и в самом деле не видно, а когда орк наконец заговаривает, то голос у него высокий и ломкий. - Моя добыча хороша, Ёна Штырь-Коваль, - произносит подлетка, хотя на вид - не жравши месяц. - Я Хаш из клана Последних. Я иду за вами две ночи и два дня. И я тоже не хочу вас обижать! В руке у Хаша гладко струганная палка с примотанным на конце проволокой обломком ножа. Подлетка втыкает своё копьишко в землю и шагает навстречу Ёне. Чернявый так же идёт ближе. Они останавливаются в шаге друг от друга и соприкасаются правыми ладонями; ростом Хаш не достаёт Ёне до плеча. Пенелопе видно, как у обоих подрагивают ноздри: наверняка вежливое орчье знакомство не может обойтись без обнюхивания. - Старшак увидел у соседнего озера ваш знак, и послал меня найти и узнать о вас, храбрые орки.. - говорит Хаш, расправив худые плечи. Вздрагивает и замолкает, вцепившись взглядом в Пенелопино лицо.