Осьмушка

- Смотри: у синь-луковок вот такие стрелки, - объясняет Ёна. - У которых ботва потолще, такие и тащи. Видишь, их тут много. Неизвестно, чем полюбился синь-луковкам этот склон сырого неглубокого оврага, но среди жилистой травы и жёлтой сурепки впрямь тут и там торчат остренькие побеги. Ага, легко сказать - тащи. Здесь тебе не матушки Дрызгин огород с жирной рыхлой землёй, привыкшей отдавать урожай. Пенни дёргает пучок зелёных стрелок посильнее - и остаётся с этой самой "ботвой" в руке, а хитрая луковица так и остаётся сидеть, где выросла. - Ты пальцами подкопайся, - советует чернявый. Что ж, ему видней. Вскоре у межняка дело идёт на лад. Вдвоём с Ёной они набирают синь-луковки в торбу. Сырьём-то они хотя горькущие, рассказывает орк, зато хранятся долго, почти не портятся. Зимой - хорошее дело их пожрать, особенно если у кого дёсны болеть начинают или там глаза слабнут. Хорошее жраньё, в любое варево добавляй - сытнее будет. А если испечь, тогда луковка делается вовсе сладкая, вот такие чудеса. Потом Ёна запевает негромко себе под нос какую-то песенку. Скорее всего, он ещё и не знает, что Пенни уже кое-что разбирает по-орочьи. Сама-то она вслух на этом языке говорить не пробовала, так, со слуха нахваталась, с пятого на десятое. Песня не очень складная, наверное, Ёна сам на ходу её выдумывает: Рано, рано я пойду, Найду ничейный ножик... Острый, зло-о-ой... Ножик-резачок. Дальше идёт какой-то длинный непонятный кусок, из которого только и ясно, что ничейный ножик очень хорош, но хватать его нельзя, а то больно порежешься. Острый, злой, Ножик-резачок - Славу добывает, Кому - смерть, Кому - жизнь, Кому - красивые сапожки... Ха, смешная песня. У Пенни сперва ёкнуло сердце: показалось, что там её прозвище. Но нет, наверное, Ёна поёт про что-нибудь другое. А то совсем неловко было бы. *** На подходе к стойбищу они встречают Хильду. Не то чтобы Пенелопа была так уж рада её видеть, да и сама рыбарка явно не в восторге, но не петлять же теперь, по открытому-то месту. - Э, лиса, приболела, что ли? - беспокоится Ёна, и тут Пенни сама замечает, что вид у Хильды неважный, лицо кажется каким-то серым, и над верхней губой поблёскивают мелкие капли пота, да и пахнет от неё как-то... ну, покислее обычного. - Зря вчера угощалась.. из чего они там у себя в озере стряпают, - сердито отвечает Хильда и сплёвывает в сторону. Ёна сватает Хильде съесть остывший уголёк из костра и напиться кипячёного чаю. Впрочем, рыбарке быстро легчает, всего через пару минут нездоровья в ней нельзя уже заподозрить. В лагере вовсю готовятся к завтрашнему переходу, укладывают вещички. Жабий дом уже разобран на составные - последнюю ночь решили отоспать под небом, благо оно дождиком не грозит. Руби ровняет сложенные полотнища прямо босыми ногами, чтобы удобнее было скатывать, а Скабс и Кривда препираются над какими-то торбочками, что куда следует уложить. Зелёный дом стоит ещё совсем целый, и по солнечной стороне ската разложены просыхающие штопанные одёжки, которых не было раньше утром. Пенни-Резак заглядывает внутрь. Ржавка бессовестно дрыхнет на своём месте. Ну ещё бы, всю ночь где-то шатавшись, немудрено потом всё на свете проспать. Глаза быстро привыкают к домашнему сумраку после молодого солнца. Ржавка спит крепко, укутавшись по шею, и чуть улыбается приоткрытым зубастым ртом. Сырые волосы обмотаны на макушке ниткой сиреньих бус. *** Булаты являются к середине дня. У каждого полнёхонек заплечник разной добычи. Оказывается, царевичеву тачку-то они нашли довольно быстро, не без подмоги от матушки Дрызгиного внука - тот первый видал, с которой стороны когда-то выруливали воры. Билли говорит, это настоящий полуторатонный ют, с крытым кузовом, совсем не старый, хотя и не слишком ухоженный, и что это добрая и смирная машина, которая, уж верно, сама была не рада возить подонков. Расхваливать обнаруженный ют Билли может бесконечно, сыплет словами, которые навряд ли кто из Штырь-Ковалей как следует понимает, раз уж конопатый нынче в отъезде. Красавчик Чабха свои впечатления о тачке укладывает в одно слово: "Зелёная". - Так, - произносит Штырь, перелистывая какую-то засаленную записную книжечку из притащенного Булатами добра. - Нашли быстро? И где же вас носило? - По старой доро-оге, - отвечает Чаб, глядя старшаку в лицо. - никого не встретили. - Катались, - произносит Билли со вздохом, опустив уши, но выражение у него больше мечтательное, чем виноватое. - Там уже и колеи почти заросшие... Ай, слышь, командир, ты только на Чабху не изругнись! Это я виноват. Покататься уговорил. - Если бы вы мне сейчас начали на уши развешивать, что не катались, так я бы испугался, что ты захворал по-страшному, - фыркает Штырь. - А теперь я послушаю, что вы дальше с тачкой сотворили. - Старая дорога впирается в поле, - объясняет Билли-Булат, показывает костлявыми руками в воздухе, как именно эта самая дорога "впирается". - То ли скотину там раньше пасли, то ли траву косили, этого даже Ваха-мелкий в точности не упомнил. Ограды и той почти не осталось, от ворот только столбики. Тудым и загнали юта, под кусты да в ямку, ветками спрятали... Ваха своёму дядьке позвонит, в Шайн. - Это которому дядьке? Джепельсину-беспутному? Дрызга его не жалует. - Ему. Родня Джепельсина поругивает, за то что со двора свалил, по-людскому теперь живёт, башмаки носит на воот такенных подмётках, и бороду даже бреет - семью позорит, ха. Так и что, машине хорошей пропадать теперь, что ли, из-за его бороды! Они с друганом юта так отскипидарят, что ни одна собака ищейская не узнает, если вдруг и сунется. Номерочки там... бумажечки... всё выправят. Матушка Дрызга ещё тридцать лет потом на нём будет овощи возить и радоваться, отвечаю. Да и воры, сам говоришь, были не с этих мест... ай, командир, ну хоть кулаками меня отметель, хоть рылом об землю отвози! Не могу я такую добрую машину рушить!! - Дурни, - тихо говорит Штырь. И добавляет: - И я не умней, что вас послал. Из книжечки в руках Тиса падает квадратик фотографии с примятым углом, ложится наземь белой стороной кверху. Книжку старшак пихает в карман джинсов, и идёт прочь. От его негромкого слова, от его спины Пенелопе почему-то делается страшнее, чем от любого ора. Даже требуха заныла, хотя уж в чём-в чём, а в этом выверте Булатов она никаким боком не участвовала. Чаб догоняет Штыря, обнимает крепко поверх рук, что-то говорит на ухо. Штырь смотрит в сторону, молчит. Пенни отвлекается всего на секунду - поддеть носком ботинка, перевернуть упавшую фотографию - и тут красавчик со старшаком начинают драться. Молчком, люто, не уворачиваясь от ударов, даже не расходясь для замаха. Сидевшая поблизости кошка тут же ставит шерсть дыбом, выгибает спинку дугой и бросается прочь, обшипев обоих. - Оой... - Билли жмурится, передёргивает плечами, но с места не трогается. Прочие очевидцы следят за происходящим пристально, хотя вроде без особого беспокойства. Всё битьё продолжается, может быть, полминутки, или того меньше. Чабха подныривает, чтоб опрокинуть Штыря, но как-то так получается, что сам красавчик летит кубарем, коротко вякнув, а старшак прижимает его к земле коленом. - Ну вот как мне на вас сердиться, - говорит Штырь. И голос у него теперь снова звонкий - ехидный, а лицо совсем не страшное. - Одного оттрепать совестно, а двух сразу - боязно. Вырастил... на кого и утираться... Они с Чабхой поднимаются, держась за руки, и ненадолго соприкасаются одинаково забритыми лбами. Кажется, ничего страшного не произошло. Пенни смотрит на фотку. Там изображена довольно красивая девушка в коротком бледно-голубом платье, и с ней рядом - ну точно, первый царевич, только причёсанный и без щетины на роже, но узнать его можно легко. Пенелопе тоскливо думать о том, что этого паршивого мертвеца кто-то на свете ждёт и любит; она подбирает фотографию и идёт бросить её на жаркие угли. У улыбающейся девушки на груди затейливые бусы из мелкого белого жемчуга; плетение кажется Пенелопе очень похожим на то, что она видела вчера на иных озёрных гостьях. Глянцевая бумага съёживается, пузырится и чернеет, едко дымя.