Квадрат четыре на четыре

— А помнишь, — Вадик бьет в пресс вполсилы, — ты как-то мне ляпнул, мол, не хотел бы я к тебе в руки попасться? Как оно вышло-то в итоге. Накаркал. Волков был весь синюшно-красным, в подсохшей и свежей крови. Как этот живучий ублюдок еще разговаривал — для него было загадкой. Вадик ведь старается. — Мы оба… знаем… — Олег хрипит, сплевывает на пыльный пол алое, — что я… — Да-да, что ты кремень, могила, ну повисишь еще часок, без рук, может, станешь поразговорчивее, — Вадик ворчит, отвлекаясь на телефон. — Я никуда не тороплюсь. На самом деле, он и сам потерял счет времени. Кровь все лилась, появлялись новые синяки — Олег то молчал, то язвил, стойкий к боли организм не позволял ему даже отключиться на хоть какое-то время. Сам Вадим уже не чувствовал усталости, холода, боли в сбитых костяшках — он взял след и загонял по нему дичь, как хозяин дал свисток. — Ебанько ты, Вад, — ухмылка у Олега выходит кривой, нижняя губа едва шевелится, — как ощущения от того, когда вскрываешь наживую того, с кем трахался? Волков, мудак этакий, не хотел по-простому — его бьют, он молчит, пока не сломается, сдает им Разумовского, его милосердно пристреливают или придерживают, чтобы пристрелить на глазах у Разумовского. Нет, ему нужно было пытаться перехватить контроль. — Олег, я тебя похоронил года три как, — легко отвечает Вадим, примериваясь, чтобы ударить снова, — Честно — да никак. На очередной удар Олег только прикрыл глаза. Губа дрогнула, и едва затянувшаяся кожа лопнула. — И правда ведь ничего не скажешь, надоело уже, — Вадим встряхнул рукой. Ладонью он уперся Олегу в грудь, слегка толкнув назад — мышцы на руках напряглись, и Олег выгнулся тугой дугой, сводя лопатки и шумно, прерывисто втягивая воздух, — Баловство это. Ничего, дорогой, время ты потянул как смог, молодец, — Вадим достал телефон и сделал пару фотографий. — Не, ща, надо со вспышкой, не видно фронт работ. Олег поднял на него заплывшие глаза. — Был бы твой Разумовский умный, он бы уже давно из города уехал, — пробормотал Вадим, набирая сообщение, — но так как мы оба знаем, что он прибежит за тобой, как миленький, смысла тебе терпеть не было. — Ну и зачем… это всё? — спрашивает Олег пустым голосом. — Ради искусства, дорогой, — отвечает Вад и берет трубку. Из динамика слышно недовольное шипение. — Ну как что, работаю над поставленной задачей! Алтану все не нравится, все бесит — тяжело начальству, когда все идет не по плану, гибкость его ума проявляется в стратегии, но не в поле; к этому моменту Разумовский должен был быть уже у него в руках, разделанный заботливыми руками Вадима до состояния, когда тот может быть жив еще долго, но не будет этому слишком рад. На предложение банального шантажа он соглашается легко, не забыв присыпать щедрой угрозой — надо как-то намекнуть ему, что чем красочнее он обещает убить кого-то в случае невыполнения задания, тем больше показывает свою эмоциональную вовлеченность в вопрос. Пример Разумовского должен продемонстрировать, как это бывает губительно. — Что, не оценило креатива начальство? — сипит Олег. — Нервный он… у тебя. Цепные псы, — он переводит дыхание. С губ брызгает слюна. — и есть цепные псы. Пиздец тебе, Вадик. Тот смотрит на подвешенную тушу молча, с непроницаемым выражением лица, сжимая телефон в руке до хруста. Умный какой, Волков, что ж такой дурак. Вадим думает, что такого поэтического отправить Разумовскому, чтобы тот вдохновился на мщение и не успел подумать здраво. Снимать надо, конечно, спину — на татуировку Разумовский вероятно, вдоволь каждый вечер смотрит, пусть фантазирует, какое там месиво на лице. В памяти всплывает — последние дни контракта в Дамаске, Олег сидит на улице с телефоном в руке, и курит одну за одной, на камнях валяются жеваные фильтры. На телефоне мелким шрифтом статья Фонтанки — «Основатель Вместе Сергей Разумовский — Гражданин», и фотография какого-то рыжего мужика, рвущего на груди рубашку. Кажется, была там какая-то особая примета, что он раздеваться начал. Вадим гуглит Разумовского, вспоминает, как сложил два и два, кто там у Поварешкина рыжий в России остался, как хотелось спросить — ебанутый ты, Волков? Сдались тебе эти тараканьи бега с автоматом, когда на родине у тебя Кощей над златом без тебя чахнет? Поиск выдает фотографию в качестве. Крест — просто и выразительно. Вадим режет неглубоко, под шипение и шепот «ну ты и мразь», снимает — и отсылает адресату. — Ну не бурчи, — Вадим отходит, чтобы ослабить лебедку. Руки Олега медленно опускаются вниз, но орать он не может — только надсадно хрипеть. Волков опадает на пол, загнанно дыша. — Отдохни давай. Нечего тебе больше мучаться. — Что, скучно стало? — Олег лежит, склонившись к коленям, и только и выглядывает волком снизу вверх. Вадиму кажется, что эти глаза должны светиться в темноте. — Поварешкин, это ж наверное последний раз, когда мы с тобой вот так говорим, — Вадим садится на корточки рядом с ножом в руке, — как минимум один из нас умрет, а скорее всего — всех положат. Вдруг тишина становится ощутимой. На этом грязном складе — только они двое да строительный мусор, вся цивилизация так далеко, что кажется — нет её вовсе за слепыми окнами. Так будет еще пару часов. Потом — серый забрызгает красным, зазвенит битое стекло и засвистят пули. Разумовский не матерится — а вот Вадим будет. — Знаешь, ты ж типа теперь как легенда. Как оказалось, живая, — Вадим выплевывает зубочистку и тянется в карман за новой, — кто тебя помнит, зелени рассказывает, что бывает, когда ебешься на работе. Считай, спас пару жизней своим примером точно. Олег заходится кашлем, выплевывает на пол вязкую слюну и заваливается на бок. Вадим убирает прилипшую прядь волос с его лица, ожидая, что ему откусят пару пальцев, но Олег только смотрит — как будто сквозь него. — Ты, видимо, недостаточно впечатлился, — клокочет он, тяжело дыша. — вляпался так же. — Цепные псы и есть цепные псы, — пожимает плечами Вадим, — нашли, кто будет звать к ноге и рады. Он усаживается прямо на пол. — Ты сегодня до пизды проницательный, Поварёшкин, — он сцепляет руки в замок и обхватывает колени. — Как понял? — Выслуживаешься дохуя, — Олег облизывает губы и прикрывает глаза, — за деньги… так… не работаешь. Руки… замарал. По себе… Вадима пробивает на смех. Хохот гулко гуляет среди холодных пустых стен, и звучит страшнее, чем борьба и стоны. — Олег, ты не думай, что это твоего драгоценного как-то спасет, — Вадим качает головой, — начальство в случае чего меня пристрелит быстро. Ну может, немножко подумает, я ценный кадр. Понимаешь, у него самый выигрышный расклад — он из нас всех единственный, кто хочет выжить в конце. Олег тихо стонет на выдохе. Его грудь вздымается часто-часто, глаза дрожат под веками — дело близится к логическому завершению. А ведь старался ребер не ломать, оставить Алтану. — Тебе поделиться… не с кем? — выплевывает он, не открывая глаз. — Так а с кем, Поварёшкин, — Вадим хрустит челюстью, — кто остался? Ты да Шурик. Шурик съебался так далеко, что нахуй не посылает, когда ему пишут, чтоб в гости не нагрянули. Ты вот мертвый был до недавнего времени. Кому мне еще рассказать? Всех наших почти в Венеции твой положил. Наших — конечно, громко сказано. Пара человек, которые служили с ними на других контрактах, с кем пили, с кем прошли такие вещи, после которых начинаешь в ночи бухтеть про семью, про тех, кто дома. Олег ему про своего рыжего выболтал много — когда курили на посту, когда лежали в душной темной ночи вдвоем на квартире между дислокациями, когда из России прилетали редкие, но меткие новости. Кто ж знал, что так обернется. — Мда, Олег, вот так ведь раньше мы думали — это такая работа, ничего личного, а оказалось — исключительно личное, только близкое к сердцу: разборки с родственниками, любовниками, обидчиками тех и других. — Вадим не уверен, что его еще слышат, — Любовь, мать её, разорвет нас на части, — он сплевывает зубочистку на землю, — снова. Олег лежит на цементе, как мешок. Может, поэтому и затеял всю эту белиберду, может, это он сам время тянул — чтобы не навалилось осознание того, чем всё неминуемо закончится. Всю сказку со счастливым концом ему попортил. Вадим думал убить двоих зайцев сразу, притащить Алтану голову убийцы своего любовника из того прошлого, которое только благодаря Алтану и кончилось, а в итоге выстрелил себе в ногу. — Я тебя поздравляю, — неожиданно ровно произносит Олег, и Вадим дергается, — надеюсь, он того стоит. Вадиму хочется ответить — да, стоит. Нет, это вообще не важно. Да, Волков, я такой же идиот. Любовь к строгому ошейнику передается половым путем. Нет, потому что никого не ебет, будет ли у моей смерти смысл. — Как у Шурки дела? — Олег прерывает поток его мрачных мыслей, будто бы у них закончились темы для разговора за кружкой пива, а расходиться еще не хочется. Время застывает, как засохшая кровь. Вадим рассказывает, глядя куда-то в стенку, все сплетни, которые упустил Волков, и вот это кажется настоящим безумием.