предложение ограничено.

Всеволод Робертович рвет и мечет, разрываясь между телефонами и рявкая на каждого, кто посмеет сунуться под горячую руку. Бедные горничные прячутся на кухне, переживающая жена вьется рядом, причитая и заливая валерьянкой не только стакан, но и пол. Всеволод одним глотком осушает бокал с виски, а безутешная Ксения Дмитриевна уже на семьдесят процентов состоит из успокоительных. Блять! Мужчина дергает верхние пуговицы рубашки, проводя ладонью по раскрасневшемуся от злобы лицу и тяжело вздыхая. За что ему такое наказание в виде сына идиота? У него избирательная кампания вот-вот провалится с треском. В губернаторы, блять, избирается, и тут такой подарок! Спасибо, сынок, большое, удружил. Политтехнолог звонит, орет, интересуется, что происходит, какого хуя Ваш, Всеволод Робертович, сын сбивает сиротку? Всеволод из последних сил старается прикрыть задницу Кирилла, а тот хлопает дверью комнаты. — /Т.и/! — когда на тебя с объятиями налетает такой мужчина, как Гречкин старший, точно нужно начинать паниковать. — Родная моя, как я рад, что ты приехала! Тебе знаком этот его взгляд — ошарашенный, немного безумный и лихорадочно пылающий. Так смотрят на последнюю надежду. Всеволод же смотрит так постоянно, стоит тебе появиться в поле зрения. Он, наверное, верит, что ты сможешь образумить Кирилла, хотя бы попытаешься, и это льстит. Ты вряд ли исправишь эгоистичную и избалованную натуру его сына, но тебя он еще способен слушать и воспринимать адекватно. Кирилл и сам не знает, почему. Может, ты единственная не спускаешь ему с рук всякую хуйню, а может, потому что ты говоришь правильные вещи и стараешься поддерживать его. — /Т.и/, я не верю, — у Ксении Дмитриевны дрожат руки, она мягко сжимает твои плечи, промокая слезы салфеткой. — Я не хочу верить, что он…он способен на такое. — Да он же конченный! — всплескивая руками и глотая коньяк, восклицает раздосадованный Всеволод. — Опять объебался чем-нибудь и даже не заметил, а папа разбирайся, «папа, я не хочу в тюрьму»! — Сева! — Хорошо, что это была сирота, — Гречкин кому-то что-то печатает, пока ты наливаешь из хрустального графина воды для Ксении. — Представляете, что было бы, будь у нее родители и родственников хуева туча?! Они бы весь Петербург на уши подняли! Плакаты с моим лицом на каждом заборе повесили бы и сюда с вилами приперлись. И все! Я не то что губернатором, я больше никем не буду! Всеволод Робертович снова орет в трубку, угрожая деньгами, связями, обещая «закопать так глубоко, что никто и никогда не найдет», а потом поворачивается к тебе. — /Т.и/, бога ради, прошу, поговори с ним. Как-нибудь, хотя я даже не представляю как, донеси до этого безмозглого, чтобы и с прессой повежливее, и в суде поприличнее. Не нужна мне его клоунада перед выборами, — говорит он спокойно, старается, но тараторит сбивчиво, попутно сбрасывая звонки. — А что с адвокатами? — Ксения сжимает тонкими пальцами стакан и оседает на кожаный диван. — /Т.и/, может, твой отец… — Папа за такое не возьмется. Дело будет скандальным, это может испортить его репутацию. Юридическая фирма твоих родителей объединяет лидеров российской адвокатуры. К ее специалистам обращаются люди баснословно богатые, имеющие проблемы с законом на таком уровне, что никто другой даже и пытаться не станет. Но чаще всего это бракоразводные процессы с разделом имущества и крупные сделки, а сбитый пешеход явно не их масштаб. — Вот! У людей есть понятие «ре-пу-та-ци-я»! — последние нервы Всеволода сдают. — Но юриста он хорошего найдет, — приходится пообещать побледневшей Ксении. — Я пойду к Кириллу, ладно? Женщина кивает, а Всеволод Робертович следует за тобой. Ты уже предчувствуешь очередную семейную ссору, готовящуюся развернуться на твоих глазах. Ты знаешь Гречкиных слишком долго. Родители дружат между собой еще с молодости, живут почти по соседству, работают вместе. Вы встречаетесь по праздникам, иногда отдыхаете вместе. Должно быть, все спланировали еще до вашего рождения. А эта любовь появилась в тот момент, когда Кириллу начало казаться, что ты — неотъемлемая часть его жизни. Было странно, когда он впервые позвал тебя на свидание в четырнадцать, еще страннее стало, когда под конец ты поняла, что все прошло очень хорошо. Вы неплохо проводили время, ходя в кино и гуляя по магазинам, целуясь в бассейне на Бали и выкладывая в соцсетях глупые, но романтичные посты с подписями и общими фотографиями. Ни тебя, ни Кирилла это не напрягало, и было чем-то типа детского развлечения, да и иметь отношения — быть крутым среди сверстников. А вот год спустя обнаружить себя, задыхающуюся от удовольствия под Гречкиным, стало дикостью, полюбившейся вам обоим. Тебе приходится зажмуриться на секунду, чтобы избавиться от воспоминаний последней ночи, уверенно рисующихся перед глазами. Всеволод, как порядочный, воспитанный человек, пусть и пылающий от злости, все равно сперва стучится. Но вместо нормального ответа получает безразличное и даже недовольное: — Че? Дверь чуть не слетает с петель, когда мужчина хватается за ручку, резко распахивая ее. Ты даже остановить его не пытаешься, зная, что это бесполезно. Кирилл флегматично склоняет голову, окидывая взглядом разъяренного родителя. На огромном экране знакомая заставка игры. — Я его тут отмазать от статьи пытаюсь! Бабки заоблачные отваливаю направо и налево, а ему совершенно похуй! — ты цепляешь Всеволода за локоть и просишь быть сдержаннее, ведь он уже попадал в больницу из-за проблем с сердцем. — Я спокоен, /Т.и/, спокоен! — Так че ты хотел, бать? — Радуйся, что она пришла, иначе убил бы, — он пропускает тебя в комнату, еще несколько секунд пытается уничтожить сына взглядом, и выходит. Гречкин демонстративно закатывает глаза и снова берет контроллер в руки, снимая с паузы игру. Выстраивать атаку за нападающих лондонского Арсенала ему куда интереснее, чем думать о предстоящем суде. Повезло, что отец все же заплатил залог, и ожидает слушание Кирилл здесь, в теплой, просторной комнате, а не в сизо. Хотя теперь Всеволод жалеет, что поступил именно так. Возможно, несколько дней в непривычной обстановке среди деструктивных элементов общества отрезвили бы сознание непризнанного гонщика. — Кирилл. Он даже не поворачивается. Молча кладет на кровать второй контроллер, видимо, не совсем понимая, почему ты здесь. — Кирилл, нам нужно поговорить. — Тоже будешь мне мозг ебать? — Нельсон промахивается, и Манчестер пока что ведет. Кирилл недовольно кривится, жестче прожимая кнопки. — Щас я доиграю, окей? Беспечность, наглость и ощущение вседозволенности — в этом весь Гречкин. Слово «избалованный» сюда даже не подходит, но, к сожалению, ничего хуже еще не придумали. — Выключай, — ты почти рычишь ему на ухо, заставляя поежиться. Кирилл, ох, как не любит, когда ты такая. — Все-все, выключил, — он вскидывает руки на манер сдающихся и с пола пересаживается на не заправленную постель. — Че там у тебя за неотложный разговор? — Ты человека сбил, вообще, не рефлексируешь? — Че вы все заладили с этой девчонкой?! Да, сбил, я же не отрицаю! — Кирилл резко подрывается, возвышаясь над тобой, и ядовито выплевывает слова. — Вот только она нахер никому не нужна была и не будет, так что, считай, я ее избавил от мучительного существования в этом мире! Иди сдай меня в ментовку, посмотри, как закроют, че ты хочешь-то?! Звонкая пощечина оглушает. Кирилл так и стоит, не поворачивая головы. На бледной щеке краснеет след твоей руки, вы оба дышите тяжело, молчите. — Теперь послушай, — начинаешь спокойно и вкрадчиво. — Дело не в погибшем ребенке, — ты будто специально выбираешь фразы похуже, буква за буквой добираясь до холодного сердца Гречкина. — А в том, когда именно это случилось. Твой отец планирует избираться в губернаторы Санкт-Петербурга, десятки человек день и ночь работают, чтобы скрыть все нелицеприятные моменты его жизни, а ты посреди белого дня, бухой, сбиваешь маленькую девочку. Как думаешь, конкуренты когда-либо были удачливее? Гречкин проводит ладонью по волосам и только сейчас смотрит на ситуацию под другим углом. — В эту кампанию вложены деньги. Огромные, сука, деньги. И если она провалится, ты даже представить не можешь, сколько твоя семья потеряет. Сосущая тишина давит на вас. Ты можешь услышать, как Кирилл тщательно пытается подобрать слова. Лучше бы он все всегда так обдумывал прежде, чем ляпнуть. Но получается, что получается, и чаще всего этот оболтус не следит за языком. Секунды превращаются в минуты. Ты протягиваешь руку к его лицу, и парень мелко вздрагивает, заставляя мгновенно остановиться. — Извини, — ладонь мягко опускается на пострадавшую щеку, к ласковым прикосновениям теплых пальцев Кирилл льнет неосознанно. — Мне не следовало… Он перехватывает твою руку, губами прижимаясь к запястью. Сердце замирает от такой молчаливой нежности. — Я не должен был говорить, что…ну, что сказал. Освободившись из цепкой хватки, ты накрываешь ладонью его шею, прося наклониться. Кирилл не дерзит, как обычно, не пытается вести, и в такие моменты он кажется уязвимым. Ты засматриваешься, утопая в бездонных глазах и внезапно робея под пронзительным взглядом. Теплое дыхание скользит по вашим губам, и отказывать себе в этом поцелуе равно преступлению. Медленные, невинные ласки, словно это ваш первый раз, быстро становятся напористыми и откровенными, горячими, по-взрослому уверенными. Никакой грубости и пошлости, лишь необходимость друг в друге, которую утолить, кажется, невозможно. Гречкин первый проводит языком по твоим губам, приглашая. От такого грех отказываться, особенно когда его руки покоятся на твоей спине без намерения скользнуть ниже. Сплетаясь с чужим языком, ты ведешь ладонью по напряженной груди и невольно улыбаешься, чувствуя участившееся сердцебиение. Кирилл позволяет целовать себя так, как тебе нравится. — Ты пойдешь со мной? — он отстраняется и смотрит серьезно, будто отказ действительно может прозвучать. — Я всегда с тобой, — ты чмокаешь Гречкина в подбородок и тянешь к постели, вам обоим нужно поспать. — Пообещай адекватно вести себя в суде. В Санкт-Петербургский городской суд Кирилл заявляется на красной ламборгини в мешковатом спортивном костюме, одним своим видом едва не вызывая у Всеволода Робертовича сердечный приступ. Адвокаты, выбранные по совету твоего отца, подхватывают покачнувшегося мужчину, и в суд они заходят до того, как толпа журналистов успеет прилипнуть с вопросами. Для этого прокурор будущий губернатор платит пресс-секретарю и крупным питерским издательствам, чтобы всякие жалкие газетенки не портили репутацию. Ты усаживаешься на диван рядом с Всеволодом, протягиваешь бутылку воды. Мужчина кивает благодарно и в окно наблюдает, как его сын едва не лижется с репортерами, давит лыбу на камеру и несет какую-то чушь. — Он сейчас себе на тюремный срок наболтает, — Робертович до хруста сжимает в руке телефон, печатая охране сообщение, чтобы затащили Гречкина уже в здание. — Если бы ты была моим ребенком, уверен, мы все не оказались бы в такой ситуации. /Т.и/, ну, почему ты не моя дочь? Ты только смеешься добродушно и стараешься ободрить безутешного папашу. Он часто говорит твоим родителям, как им повезло и как они, должно быть, гордятся. «Не дочь, а золото». Всеволод белой завистью завидует, и как-то даже предлагал поменяться. В шутку, конечно. Только Кирилл на него потом неделю не смотрел. И ты осуждать не станешь. Неприятно это, когда в собственной семье считают позором. — Боюсь, как бы мальчишка не влез в мои дела со своей жаждой справедливости, — поправляя пиджак, вдруг говорит Всеволод. — Надо как-то его заткнуть. — Я поговорю с ним, — ты впрягаешься за пацана только потому, что знаешь, на какие методы пойдет прокурор. Наверное, Всеволод Робертович был прав, когда говорил, что без единоличного циркового представления не обойдется. Кирилл на фоне вас, одетых по строго деловому, выглядит, как малолетний преступник. — Ой, Господи, — дернув застежку на кофте красно-золотого костюма сына, мужчина кривится. — Хоть немного интеллекта на лицо напусти, совсем уж дебилом не прикидывайся. Гречкин только фыркает, но шепчет негромкое «спасибо, что пришла» тебе на ухо, когда обнимает. Всеволоду неловко перед судьей и адвокатами, неловко перед тобой, ему даже перед детдомовским неловко за постоянные дурные выходки Кирилла. Тот сидит словно и не на слушании: то жвачку в рот сунет, то телефон — щас, у меня тут ежедневный бонус обновился — достанет. Ему бы в задницу этот телефон засунуть… а, нет, лучше не надо, он и без того весь извертелся, изъерзался. Расположившись прямо позади, ты изредка пинаешь Гречкина под лавкой, чтоб уж совсем-то не хамел, и чаще всего это срабатывает, но бывают осечки. Ты, привыкшая к тому, как подобные дела решаются в этом мире, все равно не можешь поднять глаза на дающего показания Алексея. Его слова о сестре болью отдаются в сердце. Лиза действительно ни в чем не виновата, и не стало ее из-за отвратительного поведения Кирилла. Смотреть, как Макаров пытается донести до купленного судьи правду — невозможно. Это безвыходная ситуация, исход которой был известен, кажется, даже самому Леше. Вы все замираете, услышав бульканье и звон кубиков льда. У Всеволода руки трясутся, так тянет подзатыльник отвесить, чтоб мозги на место встали. И Кириллу хватает одного взгляда, чтобы это понять. — Все, все, — он подальше отставляет стакан, натягивая маску внимательного слушателя. Приговор полностью оправдательный. А кто-то ожидал другого? — Ты со мной? — на выходе из зала спрашивает Кирилл, обнимая тебя за талию. — У меня есть кое-какие дела. Я дождусь отца, езжай. Верит Гречкин в это или нет — неважно. Он целует на прощание, обещает заехать после девяти и выходит из здания суда, улыбаясь окружившей его прессе. Ты разворачиваешься, и, гулко стуча каблуками по каменному полу, удаляешься вглубь здания. Там, за высокими колоннами, ты и находишь Макарова. Он явно злится. Ты видела краем глаза, как задержавший Кирилла сотрудник полиции, не дал мальчишке добраться до него сейчас. Справедливо и благородно. Леше, увенчайся затея успехом, и, задень он Гречкина хоть пальцем, светил бы реальный срок. — Алексей, — ты окликаешь негромко, эхо отражается от светлых стен, парень поворачивается, — я сожалею, что с твоей сестрой так получилось. Кирилл оплатит похороны. — Пусть он на хер идет, — Макаров сжимает лямку рюкзака и собирается уйти, но ты ловишь его за плечо. — Это способ извиниться. Гречкину так-то похуй, он об этом разговоре даже не знает. Но раз ты обещаешь, что оплатит, значит, выложит все до копейки. — Если тебе что-то нужно, — твой голос тише, мягче, добрее; Алексей прислушивается. — Что угодно: учеба, жилье. Ты только скажи. Ты очень рискуешь, предлагая ему такое и зная, как для Макарова превалирует справедливость. Ему миллион дай, он его на развитие судебной системы отдаст, не задумываясь. Или наймет каких-нибудь отморозков. Как ты и предполагала, Леша поворачивается с перекошенным от гнева лицом. Глаза слезятся, губы дрожат. — Ты серьезно? Ты думаешь, ваши бабки заставят меня забыть о том, что с Лизой случилось?! Есть два способа получить чье-то молчание: купить и заткнуть навсегда. Тебе не хочется выбирать второе. — Я убить его хочу, понимаешь?! И убил бы, если бы не Игорь, и убью! — Макаров кричит громко, злится. — Убью, блять! — Не грозись, если не сможешь исполнить — это демонстрация слабости. Алексей вдруг всхлипывает. Нет, рыдать он при тебе не станет. Парень осознает собственную беспомощность. Ты права, ты чертовски права. В этом мире он совершенно ничего не может против тех, кто стоит у власти. — Подумай, Леша, — в дрожащую руку ты вкладываешь стикер со своим номером. — Предложение ограничено. На выходе из суда ты садишься в темный майбах отца. Макаров выкидывает бумажку в урну рядом с лестницей и скрывается во дворах. А когда вечером в дом Гречкиных заявляется Чумной Доктор, Кирилл крепче сжимает твою ладонь в первом классе рейса «Санкт-Петербург — Марш-Харбор, Багамы».