Расхититель грез

      Раскалённый воздух вливается в ее легкие густой патокой, хитроумным, медленно действующим ядом, отнимающим покой, лишающим самого дыхания.        Она задыхается, с каждым судорожным вздохом ее грудь вздымается все выше, все чаще,  силясь вобрать чуть больше, силясь задышать – душно, как же душно…       Сакура спит.        В чернильной темноте, какая бывает лишь глубоко под землей, там во тьме, не знающей света раскалённого светила и холодного мерцания луны,  царит тишина. Сакура совсем одна. Она не видит ничего вокруг, кроме странного свечения золотистых стен, смыкающихся над ее головой.        Теплый воздух легко касается ее щеки — это почему-то тревожит ее, заставляя судорожно оглядываться. Крошечные золотистые песчинки, освещающие тоннель, вдруг начинают тускнеть и гаснуть, одна за одной. Ее сердце гулко ухает где-то в горле, набирая темп — и чем меньше света остается, тем громче оно стучит. Сакура абсолютно точно уверена, что надо спешить — но как ни старается — никак не может вспомнить зачем. Песчинки гаснут и теплый ветер набирает силу — тоннель рушится, погребая ее внутри. Она пытается кричать, задыхаясь, сплевывая песок, но вскоре крик обрывается. И не остается ничего. Лишь темнота и тишина.         Она просыпается, с силой стискивая зубы, чтобы не закричать. Ее судорожное дыхание срывается с пересохших губ. Сакура сжимает простыни в попытках выровнять пульс и сбросить наваждение сна, чтобы через мгновение задохнуться от страха.        Его силуэт почти сливается с ночными тенями, застывая где-то на стыке фантазии и реальности, сшивая их в одно, извращая их, отравляя.        Саске молчит, как и сотни раз до этого, а ей отчаянно хочется закричать, схватить его за грудки и вытолкать за дверь. В ее голове судорожно проносятся сотни мыслей, сливающихся в одну мольбу:  Пожалуйста…Пожалуйста! Прошу, уходи. Ты не должен был сюда приходить. Ты опоздал, Саске! Теперь уже ничего не исправить. Уходи, пожалуйста. Уходи…       Виски пронзает раскаленной иглой, когда его глаза загораются карминно-красным. Сакура вскрикивает, изломанной куклой падая на скрученные от беспокойного сна простыни. В ее голове становится горячо и пусто, когда она попадает во власть его гендзютсу. Тьма смыкается над головой, но вместо крика с губ срываются лишь задушенные хриплые стоны. Слабачка, бесполезная и ненужная… Тело пронзают спастические судороги, а из уголков глаз потоком льются слезы.  Саске никогда не умел прощаться. Саске никогда не умел прощать. : «Кай!» – хрипит она, когда видит, как медленно поднимается со своего кресла Учиха. «Кай!» – надрывается Сакура, – «Кай!» – кончики ее пальцев бессильно скребут ткань простыней. С ее губ не слетает ни звука, но от нечеловеческого усилия лопаются капилляры в носу и глазах, и горячая кровь начинает заливать ее лицо. Кровь застит ей зрачки, мешая видеть, как медленно приближается к ней ее бывший возлюбленный — ее мечта, ее кошмар. От его веса слегка прогибается матрас, на котором трепещущей птицей застывает Сакура.  «Кай!» – ее отчаянье почти осязаемо, она захлебывается в собственной крови, пытаясь хоть на миллиметр сдвинуться, спастись от неминуемости грядущего. Ей страшно, как же ей страшно.  – Гаара! – на этот раз ей удается прошелестеть его имя, все оставшиеся у неё силы уходят на то, чтобы разомкнуть губы.        Саске жесток. Его гендзютсу не подменяет ее реальность – лишь мешает ей сделать хоть что-то с ужасным грядущим этой.        Его раскалённые пальцы с силой впиваются в ее бедра, когда он бесстрастно задаёт свой вопрос: — Так значит ты влюблена в него? – легкое движение между ее ног и треск ткани последней преграды между его плотью и ее.        Саске неторопливо распахивает кимоно, приспуская его с плеч. Он никуда не торопится, его движения выверены и точны. Его прикосновения прошивают раскалёнными иглами натянутые нервы – до тошноты, до дрожи, до тихого поскуливания сквозь засыхающую на губах корку крови.        Он спускает хакама, грубо разводя ее бёдра и подаваясь вперёд.  – Саске, прошу, не надо… – если он сделает это с ней – она умрет, в этом она почти уверена.        Сквозь багровую пелену крови Сакура отчетливо видит его бесстрастное лицо и мрачную решимость, когда Саске склоняется к ее губам. Кроваво-красные капли струятся из-под ее опущенных век, когда… Когда разверзается буря. Нет, не так! Сакура замирает в благоговейном ужасе. А то, что случается мгновеньем позже невозможно сравнить ни с одним даже самым свирепым ураганом. То был ад.        Гаара горел. Тогда, в маленькой оранжерее, куда он привёл ее, чтобы дать ей то, чего она так жаждала во время приема по случаю ее наречения  — он казался Сакуре пугающим, опасным. Этот Гаара, который проступает сквозь кровавую пелену ее слез — воплощение ярости, чистого сжигающего все на своём пути безумия. Гаара пылает. Песок, столь предусмотрительно удаленный Саске из ее покоев врывается в комнату бесконечным потоком через каждую щель, каждую стену, каждый миллиметр окружающего пространства.  Саске отвлекается от неё, и в то же мгновение Сакура соскальзывает в спасительные объятия тьмы, сознание гаснет.  Убить, уничтожить, раздавить, выхолостить каждую кость, растерзать плоть, вытянуть сизые внутренности, наблюдая за агонией в его угасающих глазах, разорвать на кусочки, превратить в ничто – в голове Сабаку но Гаара не остается иных мыслей – стоит ему лишь увидеть, осознать, почувствовать ни с чем несравнимый запах ее крови. Крови, которая принадлежит лишь ему, лишь ему одному, священной крови его имани. Пролитой, осквернённой. Убитьубитьубитьубить! Ее боль, исказившая мукой бледное лицо и яркие изумрудные глаза, в которых плещется отчаяние и страх. Не остаётся ничего.        Никаких сомнений — никакой пощады, абсолютная безжалостная жестокость, жажда чужой боли. Как тогда, как много лет назад, но сильнее. В сотни раз сильнее.       Учиху сминает будто тряпичную куклу в руках у заигравшегося ребенка. Саске не успевает даже вскрикнуть, булькающий крик застывает где-то внутри, не успевая сорваться с обагрившихся губ. Его ломает и комкает, пунцовые капли веером разлетаются по песчаным волнам, разрывающим плоть и корёжащим кости. Секунда и некогда идеальное поджарое тело Учихи превращается в кровавое месиво.        Но этого мало, этого слишком мало, он должен заплатить. Гаара приближается к искореженной фигуре, рухнувшей на ковер со страшным чавканьем… Он ещё жив, он ещё дышит. Убитьубитьубить!  – Гаара! – Канкуро яростно вцепляется во взметнувшуюся руку младшего брата, его напряженные мышцы трясутся от усилия, а смазанные полосы на щеках, кажутся почти чёрными на контрасте с белым от ужаса лицом.  – Остановись, Гаара! – Канкуро срывается на крик. – Что ты наделал? Ками, что ты натворил?!       Но Кадзакаге не слышит его криков, он отмахивается от повисшего на его теле Канкуро, как от досадной мошки, не прикладывая к этому ни малейших усилий.  Лишь бешеный набат крови в ушах, лишь одно стремление – уничтожить того, кто посмел причинить ей боль.        Гаара склоняется над трепещущим телом поверженного врага, дергает его за волосы, заставляя поднять на него свой взгляд. Его пальцы опутывает тонкая сетка песка, складываясь в длинный острый шип, направленный в глаза Саске.  Но что-то меняется — Гаара не может сдвинуться с места, не может нанести последний удар, его безумие расползается песчаными волнами по комнате в поисках источника заминки, ничто не может помешать ему, ничто не может спасти эту падаль, раскинувшуюся перед ним – где-то рядом хрипит Канкуро, судорожно сбрасывая песчаные плети, рвущиеся к его горлу. Нет, не то! Гаара досадливо смаргивает, и только тогда замечает тень, отбрасываемую им на скользкий от чужой крови пол.        Темари держит масляный фонарь, подняв его высоко над головой. Нара! Ее Чертов муж сосредоточен и спокоен, будто ничего в этой комнате не способно пошатнуть его уверенность.  – Кадзакаге-сама, прошу вас, не оказывайте сопротивление, – его голос монотонный и спокойный – он говорит с ним будто с непослушным ребёнком. Гаара презрительно оголяет свои зубы в диком оскале и вливает все больше чакры в свой песок, ещё совсем немного, ещё чуть-чуть и фонарь погаснет, и тогда… Его мысль не успевает оформиться,  песок на миг замирает, когда в комнату врываются Шестой Хокаге и Наруто, такие же бледные, как и его брат. Чудовищная аура сильнейших шиноби давит, пригибает к земле, но Гаара будто не замечает этого. Его безумный взгляд устремлен к Какаши, замершему у постели Сакуры, вызывая у него утробный рык.  – Хокаге-сама, – все еще очень спокойно, но с нотками напряжения в голосе выдавливает из себя Шикамару, – я не уверен, что стоит.        Хатаке молниеносно осматривает Сакуру, принюхивается, вызывая новую волну яростного рычания от замершего в плену Шикамару Гаары.  – Надо отнести ее к Орочимару, – Хатаке подхватывает окровавленную девушку на руки, собираясь унести ее прочь. Но комната начинает дрожать, фонарь опасно мерцает, и Нара скрежещет зубами, из последних сил удерживая свою технику.  – Не трогай ее, – голос Гаары звучит совсем иначе, чем обычно, – в нем смерть, в нем пламя, в нем ярость пустыни, — не смей прикасаться к ней!         Какаши хмурится, пристально всматриваясь в изломанные контуры убийцы и его бывшего ученика.  – Твоя месть не стоит ее жизни, – Хатаке не отступает ни на шаг перед смертельной угрозой, его аура неуловимо меняется и воздух наполняется озоном.  – Гаара, – исступленно зовёт его Темари, – послушай же меня! Она умирает!       Ее тихие слова пронзают Гаару насквозь, он дергается будто от удара, потерянно озираясь по сторонам — весь начиненный чакрой песок вдруг падает, оставляя после себя звенящую тишину, прерываемую лишь судорожным дыханием собравшихся здесь шиноби.  — Можешь снять технику, — произносит наконец Кадзакаге, — я больше не причиню никому вреда.        Шикамару недоверчиво косится на  Шестого, и Какаши сухо кивает, разрешая выполнить просьбу. Нара слишком устал, чтобы оспаривать поспешность и эмоциональность этого решения Хатаке, он не верит в искренность порыва безумца, каким предстал перед ними Кадзакаге всего несколько минут назад, однако ловушку он размыкает, тут же перехватывая фонарь из рук у дрожащей жены.        Гаара тянется к окровавленной фигурке, застывшей в руках у Хатаке. Ее покатые плечи безжизненно опущены, а с кончиков тонких пальцев срываются багровые капли.  Это его вина.  Это его вина.  Это его вина.        Гаара весь покрыт чужой кровью, он порочен и грязен, он сломанный и кривой.  Он готов умолять их позволить ему приблизиться к ней всего один раз. Последний раз, лишь для того, чтобы спасти… Если ее кровь смогла помочь ему, то и его… НетНетНет. Гаара роняет свою руку.        Хатаке нервно ведёт подбородком в сторону груды плоти, в которой с трудом можно узнать человека.  – Шикамару…       Нара сдержано кивает, давая понять, что разберется со всем сам.        Какаши стремительно покидает комнату.       Все участники этой ужасной сцены замирают на несколько мгновений, силясь осознать, силясь понять, что будет теперь. Шикамару первым берет себя в руки, неловко опуская фонарь на липкий от крови пол. Он подхватывает всхлипывающую Темари на руки и направляется ко входу в покои.  — Наруто, — отрывисто бросает Нара, оборачиваясь уже у самой двери, — сделай так, чтобы никто не вошел в эту комнату, пока я отведу Темари в ее покои, тебе ясно? — Хай, — Наруто потеряно кивает на приказ Шикамару.        Комната вновь погружается в оглушительную тишину, удушливый пустынный воздух пропитан отвратительным смрадом крови. Канкуро с трудом поднимается на ноги, брезгливо отряхивая свою одежду. Он избегает смотреть на труп, лишь молча приближается к Гааре, намереваясь поднять его с колен. Гаара безучастно позволяет ему это.  — Как так вышло, что Саске… — слова с его губ срываются прежде, чем он успевает себя остановить. Глупые, ненужные слова. Теперь уже ничего не изменить. Канкуро качает головой, понимая, что Наруто ничего не ответит. Ведь Учиха — это…Учиха. Не зря за ним столько лет гонялись Лис и эта глупая девчонка. И вот к чему это их всех привело.  — Не надо, — глухо продолжает Канкуро, — можешь не отвечать.  «Что теперь будет?», «Что вы сделаете с моим братом?» — он с силой смыкает зубы, не давая этим вопросам сорваться с губ. Ком в горле не дает дышать. — Это не Саске, – глухим бесцветным голосом вдруг произносит Наруто, – никаких обвинений со стороны Конохи выдвигаться не будет.        Канкуро резко вскидывает голову, пораженно всматриваясь в распростертого перед ними человека, и едва он перестает дышать – спадает и его личина.