A.R.X.

XXXTENTACION — Everybody Dies In Their Nightmares

Часть II. A.R.O.

Глава 10. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними

      — Чем Лайла думала? Что отсутствие полиции нам поможет? — слышит Лав сквозь боль.       Очаг где-то между реальностью и сном лижет её ожогами. Мозг — варёная свекла. Лав ничем не думает. Ей просто больно настолько, что она не может вздохнуть, не может проснуться и включить что-то ещё в себе, кроме вырубленного наполную вулкана. Не может найти тумблер переключателя и выжать его до упора. Хочет не чувствовать. Но не может попросить помощи. Не слышит и не улавливает, что за звуки вокруг. Писк приборов, капли в раковине. Шёпот, который обволакивает уши белым шумом. Лав всё равно, на чей он голос похож. Лав бы захотела сдохнуть, если бы поняла, что жива.       — Влюблённые слишком тупые… Надеюсь, ты не станешь таким же.       — Perite.       — Ага, — не дают так легко отмахнуться и отбить, — а не отходил ты от этой синей космонавтки, потому что Куратор сдохла. Скорбишь, как Лайла?       Лав чувствует, что у неё отходят конечности. Одна за одной. Отрываются снова и снова. Живот крутит, как от трёх месячных вместе, хотя у неё уже давно задержка. Вроде хочется есть. Но она понимает, что выблеванет всё вместе с частичками желудка. Потому что в живот впивается игла с кол, пронзает через сердце к лопатке, сшивая нервы в клубок ненависти к своему телу, отключая чувствительность ног и рук. Ей не до странного диалога. Ей не до смысла, который в нём не видно. Открой она глаза, то их бы поразило до мозга световым лучом.       — Хвалённые принципы Медиума, — цыкают. — Эта синяя космонавтка спасла тебе жизнь…       — Это была твоя работа. И её.       —… скажи Дейву спасибо за таких космонавтов.       — Ah du Mistker!       У Лав мозг разлетается на атомы от резкого рыка. Мягкий удар взрывом бьёт по ушным перепонкам. Она визжит, разлепляя глаза. Номер Пять пришёл за ней — она уверена. С ним мафия и те террористы. С ним смерть. С ним боль. Сердце поднимается в горло, застревает набатом. Руки и ноги парализует от страха и боли, но Лав пытается подняться. Отталкивается и отталкивается, впивается позвоночником в спинку кровати, вживается в неё. Лезет будто на стену. Видит размытые силуэты. Всё тело ломит — Лав слышит, как каждая косточка хрустит, каждая клеточка лопается фейерверками по всему мозгу, а мышцы натягиваются, разрываются и снова накладываются слаймом.       — Ма! Сука, ма! — Квинт, отталкивает Медиума, ударившего мимо лица, подрывается с кресла к кровати. — Чё встал? — кричит на Медиума, а тот только брови в ужасе от такого Квинта поднимает. — Вайта зови! — Медиум отходит, сжимает зубы и неспеша выходит, открывая замок.       Лав чувствует, как ей зажимают рот и нос. В глазах застывает лицо Квинта. Ей кажется будто её душат. Но мутный разум с каждым вздохом через салфетку очищается. Она перестаёт кричать. Мышцы расслабляются, начинают дрожать интенсивней, а боль свежеет. Её можно пересчитать, но не по пальцам, описать, но не словами. Ступни и икры всё ещё сводит. А живот взрывается внутренним вулканом. Лопатка ноет настолько, что хочется отодрать руку. Острый укус катетера впивается в вену. Лав сорвала его. Все ощущения не аморфные — настоящие, реальные, оттого явственные, конкретные. И внимание разбегается от одного к другому.       — Считай шаги, — напоминает, знает, что так ей придётся меньше думать.              И она считает, вспоминает под веками каждый миллиметр до лестницы. Её в момент триггерит. Они сделали больше, когда прятались за стенами и столами. Но Квинт держит запястье, вжимает в кровать. Встряхивает, заставляя снова открыть глаза и не погружаться в память того, как она выходила. И она открывает. Покачивается вслед за грудью. Считает. Ловит лицо Квинта. Такое правильное и уверенное. Серьёзное. Не пламенное и не злое. Понемногу успокаивается, начинает дышать тише. Следит за его губами. Уже полностью слышит слова, вылетающие изо рта:       — Здесь безопасно, — не даёт полный доступ к отравляющему кислороду.       Лав жмурится и стекает по спинке. Квинт пытается положить её в горизонтальное положение, от чего новый прилив ада обжигает мозг. Она стонет. Квинт поднимает одеяло: на бинтах начинает проступать кровь. Она тянется к животу, но он откидывает мешающуюся руку. Ищет ножницы на тумбочке, роняет взгляд на плечо. Хотя он, вроде, пытался защитить и расчистить путь. Но вышел сухим сам, вместе с Медиумом. А та, кто реально не обладала никакими способностями, поймала животом и плечом пули. Даже не сказала. Не вскрикнула и не подала виду. Квинт понимает, что, возможно, она даже не заметила от адреналина.       — По пулям узнали, что это контрабандисты АК74. Испанцы, — продолжает рассказывать Квинт, перерезая бинты. — Оба 5.45 калибра. Они в тебе ещё потанцевать успели. Не повезло. Шрамы останутся розочкой. Да и разрывов тканей больше, чем от…       — Воды, — хрипит Лав.       — Сейчас нельзя, — Квинт представляет, как её сейчас сушит после потери крови и шприцов. — Перебинтуем и…       Его перебивает раскрывающийся рот, и он прислушивается к шёпоту.       — Больно, — выговаривает через силу. — Где мой сейф?       Квинт замирает. Он чувствует, как горит её кожа под пальцами. Уверен, что лихорадит, и это нормально. Ломка после всего, что ей вкалывали — вполне ожидаемо. Но к бреду он не был готов. Разве она не видит, что они не в её квартире? Её глаза с гноем в уголках всё ещё не смотрят в его, блуждают по потолку. На лбу капли, затекающие во влажные бледнее кожи волосы. Серые губы искажаются. Запах страха, крови, пота и гноя. И Квинт тянется к спиртованным салфеткам на столе. Обтирает ими руки. И хочет вынуть линзы: нужно было снять их раньше.       — Мальчик! — Квинт дёргается и останавливается. — Ты бы сразу ей ви́ски в глаза налил. Иди проспись, — ворчит мистер Вайт, ставит чемоданчик и проходит в ванную спокойно помыть руки. — Господи. Почему у таких глупых больше всего денег? — позволяет себе вольности без господина Медиума.       В первую операцию мистер Вайт удалил все ошмётки мяса, грязь и осколки. Некроз клеток — мёртвые ткани. Квинт помнит, как Лав орала через кляп даже под наркотой. На запястьях и ногах до сих пор синяки не только от перестрелки, но и от ремней. На следующий день Вайт пришёл снова. Сказал, что образовывается вторичный некроз и необходима ещё операция через пару дней. Лав проспала два. Газеты трещали о стрельбе в казино. А у Квинта — чувство вины. Оно не смолкало и каждый раз орало всё громче, когда он поднимал взгляд на ма. Он решал, что делать с ней. Но всё ещё не пришёл к выводу. Ма станет бесполезным грузом, если подсядет на наркоту сильнее. Особенно после того, как Медиум задумается, а нужна ли она, если приносит больше затрат, чем пустота на её месте.       Квинт так и замер истуканом, подняв руки, будто в операционной.       — Что стоишь? Сбегай в аптеку за раствором для линз, контейнерами и противоинфекционными каплями, — мистер Вайт возвращается в полупустую комнату и мотает головой: — Анус есть, ума не надо.       Он стелет клеёнку, раскладывает инструменты, промывает. Надевает маску и наклоняется к ранам. Лав реагирует на тень и снова пытает удачу. Даже не воспринимает, кто перед ней.       — Я заплачу, — шепчет прямо в ухо Вайту. — Я не могу больше.       Вайт знает. Её сжирает её собственное тело. Он тянется щипцами к ране. Понимает, что она не выдержит. Он тоже не сможет драться с человеком в агонии. Ищет глазами ампулы. Снимает перчатки и проверяет шкафчики. Реджинальд выдернул его из иракской войны, но Вайт не знал, что на гражданке ничего не поменяется. Те же пулевые. Те же некрозы. Те же зависимые. Те же молодые. И он всё такой же слабохарактерный, эмпатичный, чувствующий всё, что и его пациенты. Даже если необходимо нарушать клятву Гиппократа. Он умирает вместе с ними. Он подсел вместе с ними на иглу «хорошего врача».       Он щёлкает по шприцу. Убирает пузырьки. Смотрит на Лав, бесцельно водящую глазами. Её голую грудь поддерживает корсет, который уже натёр рёбра. Всё же это лучше Ирака. Вайт протирает спиртом вену и выжимает шляпку. Глаза плавно закрываются. Лав выдыхает, предчувствуя лёгкость. Сглатывает боль и роняет слёзы.       — Вы всё-таки… — через дверь заходит Квинт, а Вайт даже не спрашивает, как тот успел так быстро.       Лучше вообще поменьше спрашивать.       — А ты хотел, чтобы она сдохла от шока? Я думал, мы её спасаем, а не пытаем.       Мистер Вайт подзывает жестом. Вырывает пакетик из хватки. Открывает контейнер для линз, наполняет его раствором, капает себе в чистую ладонь и мочит подушечки пальцев.       — Подержи ей веки, мальчик, — он наклоняется, вынимает первую, капает препарат против загноения, а Квинт с интересом рассматривает фиолетовую радужку.       — Это настоящий цвет?       — Голубой, но очень прозрачный, — Вайт кивает на соседний глаз, и Квинт перемещает руки. — Да. Скорее всего, у девочки альбинизм. Сбой в генах. Посвети теперь на раны.        Вайт снова протирает руки салфеткой. Надевает новые перчатки и берёт лезвие — снимает швы. Кожа слегка кровоточит, но не расползается. Он раздвигает щипцами стенки, роняет увеличительные стёкла на нос. Проверяет вторичный некроз. Ничего не изменилось — нужно вырезать, а Вайт так хотел взять выходной после полного этажа раненых из казино. Он умаялся вкалывать «снотворное» тем, кто что-то видел.       — Пока я готовлюсь к операции, введи ей катетер и смени пакет капельницы. И… Свяжи её, мальчик.

***

      — Акции рухнули. Придётся транжирить уставной капитал. Наши фонды, конечно, пока держатся, но на фармацевтике мы долго не протянем. Тем более A.R.S. разбрасывается бабками. Надо намекнуть девочкам, что нужно быть немного экономней.       «Когда? Перебежка Медиума за её спиной, после которой я перемести его? Но это только одна пуля. А вторая? Когда она поймала вторую? Или эта была вторая? А первая? Первая на парковке? — Квинт вспоминает, как прижимает её к стене — на ней даже платье не было порвано. — Нет, первую она получила уже в холле».       — Но у нас есть Доктор. Мы ускорим производство с помощью этого компьютера. Уменьшим затраты на ресурсы. Прокрутим деньги через A.R.S., и все снова захотят дружить с Цитадель. Осталось только закончить его расшифровку. Найти слив информации. Если бы сервера Nonemo не пострадали. Но я практически восстановил часть информации. Дел много. Если бы не Призраки, я бы ковырялся полжизни.       Квинт вспоминает перестрелку. Проходит каждый шаг в голове снова и снова. И всё снова и снова заканчивается тем, что она отключается. Лежит, как брат на кровати в крови. А после операции он обматывает её в бинты. Следит всю ночь, чтобы она не задохнулась от блевотины, лёжа на спине. Следит, как ей выносит утку какая-то девушка, морщась каждый раз. Ей хочется залить в глотку мочу. Потому что она явно не понимает, что должна радоваться и благодарить за возможность касаться ма. Обещает себе, что сама ма больше никогда не скажет «спасибо» никому, кроме него. Ни одному обслуживающему персоналу, как тому официанту.       — Хорошо, что у Куратора хранятся только недельные записи. Наши друзья, конечно, не ожидают шантаж, но я попробую отослать им пару анонимных писем. Авось, у них совесть и проснётся.       «Вторая пуля… Когда она прижала меня к столу? Кто-то подобрался сзади? Она прикрывала меня? — Квинт чувствует пот на горячих ладонях. Улыбается. — Моя ма знает, что прикрывать нужно не только Медиума, но и своего хозяина? Она не забыла? Жертвовала собой ради меня? Без приказа?»       Квинт представляет траекторию и понимает: в живот, когда прикрыла Медиума, а в плечо над сердцем, будучи уже раненной — его. Она прикрыла не один раз. Медиума — один. И один потратила на Квинта. И прикрыла бы ещё, пока адреналин держал её на ногах.

      — …ты конечно, закроешь его,

но только один раз.

      Зачем он вообще ей сказал об этом? Почему все, кто прикрывают его, после лежат в своей крови? Она ждала поощрения за это? Или думала только о его защите?       — Бен? Ты всё ещё винишь меня за тот раз?       Брат не поворачивается. Он не знает с каким лицом ему это сделать: Квинт впервые после того раза назвал его по имени.       — Я всегда винил только себя. За то, что ты мог пострадать. Это я не научил тебя всему, чтобы такого не произошло. Эта моя вина, что ты всё ещё не смотришь по сторонам.       Квинт знает, чья на самом деле вина: Номер Пять всегда уверен, что не умрёт, перематывая время. И Квинт уверен, если у него будет шанс — он научит её. Если у Бена больше нет шанса научить как следует, Квинт снова может попасть в такую ситуацию. А значит, он знает, как поступить с Лав. Ничего не поделаешь, если даже Шестой говорит, что нужен партнёр. Квинт дёргает уголком губ.       — Квинт? Твои мысли никогда ничему не помогут. Поэтому прекращай. Сходи, отдохни к Медиуму или Третей. Если хочешь, можешь, положить её у меня. Я о ней позабочусь.       Квинт поднимает глаза на брата в коляске и ядовито хмыкает: забота нужна ему самому. Бен чувствует это и отворачивается, дёргает мышку к вкладке с Джулл, но сразу убирает курсор, когда небольшая плашка всплывает. Почему-то смотреть на неё сейчас не хочется. Но на себя, ополосанного красными графиками падения в отражении чёрного экрана, — ещё больше. Он опускает взгляд на клавиатуру и худые пальцы — забывает кушать. Иногда, потому что нет аппетита, иногда потому, что представляет, с каким трудом придётся хотя бы разогреть полуфабрикат. И это напомнит снова о том времени, когда это было беззаботно. Но забывает, что даже тогда необходимо было готовить на двоих. И искать еду. Но теперь Бен не выходит на улицу. Не принимает гостей и ничью помощь. Как и Квинт иногда.       — Я напишу Скрипке. А ты проспись.       «Почему все так волнуются, чтобы я проспался? Уже третий раз», — Квинт просто не видел себя с такими бешенными глазами в зеркале.

***

      — Диего! Диего, пусти меня! Пожалуйста! Я боюсь. Ты же знаешь, я всегда была на твоей стороне!       — В таких местах можно не задумываться, умрёшь ли ты — всё одинаково и всегда слишком ужасно. Важен лишь вопрос: «Когда?», — как мантру повторяет Диего.       И это пугает Лайлу за дверью ещё больше. Диего говорит это уже в третий раз. Она нервно начинает стучать снова. Может, он просто поставил какой-то автоответчик и не слышал её? Потому что она не узнаёт того Диего. Немного сумасшедшего, но всегда уверенного. Немного неловкого, улыбчивого и придурошного. Работа в полиции изменила его больше всех. А смерть Юдоры буквально сломала в нём что-то. Он всегда первым предлагал помощь. А сейчас не отличается от тех, с кем она росла.       — Но Диего! Я же выполняла твой приказ! Всё, как ты сказал! Я же люблю…       — Прекрати, — его выводит это слово, он не хочет продолжения этого предложения из её уст. — Ты слишком быстро влилась и стала получать приказы. Никто бы из Цитадели не стал бы доверять информацию копу под прикрытием. Ты думаешь я тупой? Или они? Ты с самого начала выбрала не ту сторону, — слишком спокойно продолжает, слыша слёзы. — Ты же следила за мной? Это они послали тебя, а не я. И ты попалась, думая, что это поможет им. Ты глупая, тупая и бесполезная. Я бы никогда не стал плясать под твою дудку. И сейчас тоже не буду.       Точно такие же как на сохранённом автоответчике. Диего уже довольно наслушался Юдоры. Диего уже не представляет дня без прокрутки воспоминаний. Но у Диего есть дела поважнее, чем шестёрка Цитадели, которая даже имён и номеров не знает. Девочка. Бар Крейга работает, но сколько бы Диего не проходил мимо, она не появлялась. Только мужчина за стойкой постоянно кому-то нервно названивал. Ему необходимо выяснить жива она или нет. Она послала сообщения. Она ждёт его. Она — та, кто действительно нуждается в нём сейчас, а не Лайла.       — Я не выбирала! Диего! Я была рождена…       — Значит, родилась не там. Да даже так, ты осталась бесполезной, — он встаёт с коврика в прихожей с бутылкой в руках и пьяно уходит в комнату Юдоры.       Ему нужен план получше, чем заявляться в бар и требовать её адрес напрямую. Но Лайла барабанит сильнее. И сильнее. И на нервы. Что Диего разбивает бутылку о стену.

***

      Лав открывает глаза. Ищет сейф, но находит только девушку с книгой. На обложке картина Ван Гога. Брюнетка заправляет длинные прямые волосы за ухо бледными худыми пальцами с розоватыми узелками костяшек, а Лав видит её красивую улыбку. Не понимает есть ли макияж на ней, но, кажется, оно настолько идеальное от природы.       — А, — Лав пытается издать звуки, но не слышит себя, — извините, — хрипит настолько страшно, что не узнаёт свой голос. — Где я?       Девушка поднимает карие глаза, и Лав понимает: это женщина, которая выглядит слишком молодо.       — Воды? — она улыбается и аккуратно, неспеша кладёт книгу с закладкой на подоконник с окном на ночное звёздное небо.       Лав прикидывает, что они на достаточно высоком этаже. Бардовые стены напоминают о кабинете Медиума. Они в отеле Цитадели. Но эта женщина не может быть просто персоналом. Её кожа ухожена. Белый костюм выглядит дорого. И кольцо на пальце правой руки, которой она подаёт трубочку из бутылочки, явно с бриллиантом. Лав кивает благодарно и хочет подняться, но боль от живота ударяет в шею стоном.       — Лучше будет, если ты перестанешь двигаться, — женщина снова белоснежно улыбается и легко приподнимает тяжёлую голову Лав. — Я Ваня, рада с тобой познакомиться, Лав.       Лав понимает, что ждала увидеть другого человека и опускает взгляд — ей противно от этого осознания. Ей противно от себя. Она хочет только откинуться, чтобы перестало колоть. Желательно сразу на свой диван, повернуть голову и врубить телик. Чтобы прикрыть глаза и пытаться услышать диалоги с перерывами. Неживые и нечеловеческие. Отдалённо напоминающие толпу в кафе. Обрывки чьей-то жизни. Потерять контроль над ситуацией и держать палец на пульте.       — Всё хорошо, — Ваня садится на кровать и, мягко разглаживая ладонь, берётся за неё.       — Мне нужно домой, — сообщает, но не прикладывает никаких усилий, чтобы снять катетер и встать.       — Здесь о тебе позаботятся. Мы всегда поощряем за хорошие поступки.       Лав не знает ни времени, ни какое сейчас число. Она знает, что Хейзел будет её искать. Знает, что, возможно, не только Хейзел, но и полиция. И знает, что чем дольше она находится в сознании, тем больше будет хотеться от него уйти. Ладонь уже потеет, а раны начинают жечь, переходя к кончикам волос. Ей нужно домой. К сейфу. Но руку будто держат и сжимают с силой.

***

      Квинт телепортируется за дом Юдоры: посмотреть, как развиваются события. Натыкается на замечательное зрелище — Лайла сидит на пороге, упирая лоб в руку. Присесть покурить и послушать? Замечательное отвлечения от сидения около другой. Он не знает, как развлекаться. В этом разбирается Медиум, но к нему не хочется, потому что тот слишком много пиздит. Квинт понимает, что от какой-то детской злости, потому что адекватности в этом не видит:

— Влюблённые слишком тупые.

Надеюсь, ты не станешь таким же.

      Ведь Медиум срывается на имя Дейва. Срывается на любого за свои игрушки. Но ведь Квинт никогда ей не был, и его бесит такое отношение, ревность и собственничество от старшего. Это Квинт был тем, кто пришёл первым и взял. И уйдёт первым. Будто тот забыл, что Квинту ни за какие коврижки не нужен такой же спектакль на своих похоронах. Квинт принадлежит только себе. Но Медиум ещё и в отношениях лучше разбирается. Если он говорит об этом Квинту, значит Квинт где-то всё-таки оступился. В его словах есть смысл, потому что Медиум не идиот, поддающийся на чувства. На эмоции — да.

— Скажи Дейву спасибо за таких космонавтов.

      Как Лайла, которая впивается в волосы и срывается. Дубасит в дверь, визжит. Так Медиум поддался на эмоции или чувства в этот раз? Остался человеком или стал долбоёбом? Как Диего, который открывает дверь и затягивает женщину за шею внутрь. Диего хороший коп, а человек не очень. Квинт прислушивается к крикам, вспоминает, как стоял на том же месте пару лет назад, когда слышал крики четы Пэтч. Смакует, выдыхает Лаки Страйк — Лайле не повезло. Номер Пять давно знает Диего: тот слегка вспыльчивый на дне алкоголя. Квинт улыбается: хорошо, что Диего не знает Номера Пять — представляет, как ему бы досталось. Как Лав точно.

— не отходил ты от этой синей космонавтки

      Но ведь, он обещал ей, что всё пройдёт спокойно:

— Что попадает в Nonemo, то там и остаётся.

Это место лучше банка.

      В худшем случае она бы не билась в конвульсиях от ломки и пуль. Просто тихо:

— Умирай в туалете.

      От неё не требовалось стрелять так много, это была…

— …твоя работа.

      — Соврал, — улыбается грустно Квинт и перемещается в пустой дом Диего, не вызывая на неспокойный адрес покойной Юдоры полицию.       «Зуб за зуб, Лайла. Извиняй, сама пришла к своему счастью. Когда тебе говорят следить за Диего, нужно следить без самодеятельности. Как ма».       Квинт замирает у кустов, смотрит на бахилы в руках: он опять подумал о ней? Квинт знает о медицине не на уровне докторантуры, но прекрасно понимает как работают нейроны. Чем чаще думаешь — тем чаще думаешь. Единственное правило, которое он обычно использует себе на пользу. Но сейчас в этом нет выгоды. В ма нет выгоды. Если только новый партнёр, закрывающий спину. Но он справляется и в одиночку. Он не будет отбирать у Медиума его игрушки, тем более «синих космонавтов» — алкоголиков и наркоманов. Зачем ему такой напарник?       Он шагает по темноте, пытается не оставлять теней, даже не перемещается, чтобы не отсвечивать лишний раз. Дёргает плотные шторы и движется в своём определённом направлении. Его он выучил точно также — представлял, вспоминал. И нужно всего-то не думать о ней. Но она слишком сильно напомнила Бена. Слишком много это прорыло в нём. И есть ли смысл сбегать от этого, если всё уже случилось? Ведь Квинт не сбегает. Уворачивается. Но раз уже попала кровь на щёку…       Как кровь на стене в кладовке. Красные нити путаются паутиной. Но они связывают лишь кнопки. Квинт жмурится и лезет перчатками к сейфу. Тот открывается легко — пустой и незапертый. Диего как был хорошим копом, так и остался. И так хочется врезать ногой по котлу, повторить отметину от костяшек. Кладовая пуста. И, видимо, Диего нашёл то, что искал. Либо полностью переехал к Юдоре. Вот, чей сейф стоило воровать, а он думал о долбанной ма.       И Квинт обязательно позже вернётся во времени и увидит всё, что было связано у детектива на этих стенах.

***

      — Ваня? — неловко, Лав прячет взгляд в одеяло.       Та поднимает глаза, отвлекаясь от чтения. Снова улыбается, заправляет волосы. И Лав чувствует себя ещё неуютней. Как сказать? Она няня? Кого всё-таки с ней оставили? Она имеет право приказывать или вообще просить? Потому что такой незаметный, но объёмный бриллиант намекает недвусмысленно: молчи, если жизнь дорога.       — Мне ты можешь сказать всё, что хочешь, — будто слышит весь рой мыслей.       И Лав закусывает губу, смотрит на выключенную капельницу, на пустой стакан воды. Как Лав поняла, она лежит уже дня четыре. И если она не спросит, она точно заработает желтуху. А если спросит — новую пулю в лоб?       — Давай я помогу, — Ваня поднимается, откидывает одеяло, спускает ноги, тянет за руку и наклоняется, надевает тапочки. Смотрит с корточек снизу, улыбается: — Проводить в туалет? Это не номер для инвалидов, прости. Тут даже нет инвалидного кресла, придётся шагать. Сможешь? Или донести на ручках?       Она смотрит так мило и преданно, что Лав чувствует — она, и правда, будто сделала что-то, за что её могут похвалить. И Лав хмурит брови. В глазах встают слёзы, но она открывает рот, будто это поможет избавиться от них. Лав сделала что-то хорошее? Лав сделала что-то хорошее ради Цитадели? На языке сладкая конфета предательства самой себя — Ваня проскользила рукой по голой ноге, поддержала за спину, положила в свой рот таблетку, целуя.       Ваня понимает всё без слов, и это ранит примерно одной пулевой в сердце.       — Ты солнце. Добавку получишь, если сможешь дойти до ванной и позволишь мне обмыть тебя.       И Лав сдерживает подступающие слёзы от этой гадкой похвалы. Закусывает губу, чувствует на языке экстази. Оно тушит кровотечение, а ещё мысли. И Лав кивает, теряя всю силу, превращаясь в ребёнка, которому нужна только конфета. И Ваня улыбается, как мама. Как Аннэйс, давшая попробовать вино в пять и приложившая палец к губам. Она смеётся в воспоминании и звук разбивается осколками в ушах. Потому что Лав пытается подняться, упираясь на чужое плечо. Хромает, держится здоровой правой рукой за капельницу.       — Молодец, ещё немного, — подбадривает, будто это первые шаги.       И Лав смеётся, когда в животе распускаются подсолнухи, роняют семечки по бёдрам.       — Аха-х, ты серьёзно не смогла дойти? Неужели так долго терпела, что перенапряглась и понеслось? — и Ваня тоже смеётся. И будто всё хорошо, потому что Лав чувствует себя дома.       Ваня сажает девушку в ванную, наклоняется к глазам, рассматривает, пока Лав зачем-то раскрывает их на полную. Хвастается.       — Ты чертовски красивая, но пахнешь, как стог сена.       Лав бы всё отдала, чтобы узнать, как пахнет стог сена. Ваня мочит зубную щётку и мажет пасту. Открывает рот, показывая, что нужно повторить. Лав послушная, пока не трезвая. И бесконечно глупая. Ей суют в рот. Снимают корсет и бинты. Мочалкой пытаются осторожно, насколько это возможно под MDMA, обойти раны. Лав следит за рукой и толкает щётку по зубам. Как Ваня толкает пальцы в неё. И Лав не вспоминает, что Квинт делал точно также. Зато помнит, как это делала Аннэйс на диване перед столиком с бутылками.

***

      Зато Квинт помнит. Но долбит какую-то стерву. Опускает придерживая стакан виски на её жопу, в которую впивается пальцами другой руки. Смотрит в зеркальный потолок. Отпивает снова. Розовые волосы спадают с плеч и показывают кровоподтёки с чёткими следами зубов. Он толкает её за талию, чувствует, как дрожат её ляшки. Давит на спину стеклянным дном, чтобы она прогнулась сильнее, выпятила мягкие бёдра и прижала к его. Она пошло стонет. В ней слишком влажно, что он даже не чувствует удовольствия. Только надоевшее трение, когда она профессионально сжимает мышцы вагины вокруг, что член сводит.       И он не хочет кончить. Он просто хочет закончить. Тамблер разбивается о стену. Квинт прижимает плечи к кровати, заставляя дышать через раз. «Берёт всё в свои руки». Входит в разработанный анус, наливая лубрикант на член, задницу и простынь. Блядская дорожка пачкается в нём, он стекает по её бёдрам к коленкам и позвоночнику к его рукам. Женщина кричит и раздвигает ноги шире. Все её мышцы натягиваются. Ей неприятно, но сладкое чувство от нервов изводит мозг. Сводит до принятия позиции. Хотя договор явно не включал такие услуги. Она плачет, напоминает себе, что должна терпеть дальше.       Потому что он даже не заморачивается над её удовольствием. Ему неприятно касаться её пизды. Даже запах пота отвращает настолько, что он держится на расстоянии. Если бы она знала, то тоже бы держалась от него на расстоянии. Потому что он затягивает ремень на талии, представляя раненную Лав под собой. Выжимает кровь. И она кричит под ним от уже невыносимой боли. Квинт вжимает лицо в кровать — Лав бы было больнее, и она бы не визжала свиньёй. Потому что она сейчас там потеет от ломки и лихорадки.       И надо бы трахать ма, но он вошёл в раж. И не выйдет, пока не кончит. И если он придёт к ней, то это точно закончится «пыткой, а не спасением». Он знает свой предел и её. И они явно сейчас не сочетаются. Он обещает себе припомнить всё это ма. Позже. Обязательно. Сейчас нужно просто задушить все мысли. Спустить их, любое проявление агрессии. потому что Квинт не уверен, что даже ма выживет. Он не уверен, что хочет, чтобы кто-то выжил. Потому что в нём что-то явно не выживает — дохнет и гниёт уже. Что-то царапает. Запах чужого пота. Влага, остающаяся на его бёдрах и ладонях.

***

      А Лав выходит. Ей кажется будто она пахнет лучше, чем за всю жизнь. Персиками, сладким нектаром, манго. Ваня помогла даже волосы помыть. Слишком аккуратно. Слишком нежно. Слишком много тепла получает Лав. И она была явно не готова к такому. Она привыкла к отцу, Квинту, Дэйву и Медиуму. И ещё сотням грязным людям. Как к наркотикам — чистым с виду. Дающим власть. Но Лав всегда была жадной. Но синтетика уже среактировала в крови. Осталось только жалкое головокружение. А Ване будто нравилась эта беспомощность. Она не давала сделать ни одного самостоятельного действия.       Посадила на кровать с чистыми простынями. Сменила корсет и начала обрабатывать раны перекисью и мазью. Её тонкие пальцы касаются неощутимо, только редкие нервы отдают импульсами в спинной мозг. И это больше похоже на приятное возбуждение, чем на пощипывание. И Лав почему-то думает, что Ваня никогда не сделает больно. Она хочет в это верить и будет. Рука тянется к тонкой шее, поднимает подбородок. Тянется губами. Но Ваня отстраняется. Улыбки нет впервые за это время.       — Мне повторить, что и за что ты получишь?       Лав меняется в лице. И теперь видит отца. Кивает без эмоций. Пока жадность внутри пожирает саму себя уроборосом.       — Не злись, но сначала я должна о тебе позаботиться, как обещала им. А потом я позабочусь о тебе, как обещала тебе, Лав. Договорились? Ты же хочешь не просто подделку на пару минут? Поэтому не отвлекай, чем раньше мама закончит, тем быстрее ты получишь конфету.       Шея Лав напрягается, хочет отстраниться, сбежать, спрятаться. На челюсти проступают жилки. Она же не ослышалась? «Мама» и «конфета».       — Нет, малышка, — Ваня наконец улыбается и поднимает карие глаза, — у меня чуткий слух.       Она приподнимается, наклоняется к плечу, и Лав чувствует горячий выдох. Ваня обвязывает обработанное плечо бинтом. За ним скрывается приложенный квадратик марли. Она раскатывает моток, прислоняется снова к уху. Лав отводит глаза, уже трезво понимая, что до сих пор голая. И это никогда не доставляло ей дискофорт. Сейчас это тем более должно быть нормальным и привычным, потому что это тоже девушка. Вроде она должна принять тело любым. С выступающими венами и костями, ранами и синяками. Бледной желтовато-синей кожей. С волосами. Но тот безответный поцелуй заставляет Лав стесняться. Впервые. потому что она всё ещё не переварила прошлые слова, злость и жадность.       У Лав никогда не было с девушкой. И она никогда не думала о том, кого она хотела бы. Лав текла по течению. А сегодня может ли она выгнать её и хочет ли?       — Ты можешь отказаться от моих рук. Но я никогда не прощу тебе, если ты не дашь мне закончить перевязку своими мыслями.       Она смеётся, и всё напряжение убегает мурашками. Лав настолько непривычны такие проявления симпатии, что она сжимает свою коленку. И снова глотает ком из пелены слёз. Она обязательно проследит за мыслями. Но не за глазами. Они скользят по уху, которое, как Лав решила самолично, очень красиво, по распущенным длинным волосами и падает на книгу. Чтобы совсем заглушить действие производного от метамфетамина. «Лекции об искусстве» Джона Рёскина. Лав никогда не читала об искусстве по своему желанию. Заучивала только факты по энциклопедии, потому что она «должна поддержать любую дискуссию». Мистер Амэнтиус имел свинцовые руки и никогда не жалел их использования, если что-то шло не по плану.       Синяки от отца пахли чернилами. А осколки вином мамы. Ваня пахнет мёдом, сеном и явно в душе похожа на Ван Гога. Лав не умеет слышать мысли, а сейчас даже читать враньё.

***

      Винная комната пропахла потом, спермой и виски. Женщина лежит без сил рядом с пачкой денег. Она противна себе. Пачка пропахнет ей и им. Молодым мужчиной, что сидит и курит, перелистывая каналы по телевизору. Квинт противен ей больше всего. Кажется, она не двигается только для того, чтобы он ушёл. Признал победу и просто оставил. Он добился того, чтобы она перестала быть такой влажной. Если этого он добивался. Но весь фокус был в другом. Насколько бы денег ей не хватило для того, чтобы выйти из игры: она никогда не сможет пройти по утренней прохладе с гордо поднятой головой. Кто-то обязательно узнает её на улице или сольёт её работу в университете, для которого она копит. И сейчас это бьёт сильнее, чем когда-либо.       Квинт уже не слушает шмыганье, отпивает виски и стряхивает в него пепел. Взгляд падает на грязный янтарный напиток. В номере было только два стакана. Один из которых осколками разбросан по бардовому ковру. И Квинт с раздражением выливает виски на пол, прихватывает сигарету губами, открывает бутылку и наливает снова. Он тоже, между прочим не получил удовольствия, о котором она трепала. Курит, потому что натёр член, который требует простой минет и нежный язык. А Квинт эту хуиту (нежность) ненавидит всем сердцем. Особенно в сексе. Особенно в себе.       Нежность оставляет духи, оставляет ожоги и грязь. От нежности ломаются кости и наступает хаос. Логика не может быть нежной, как и рационализм, который должен преследовать Квинта. Нежность стирает пыль и оставляет отпечатки. Тепло и симпатию, которая не выветривается из открытого окна. Это не засосы, она покушается зубами с ядом на мозг. Нежность слишком хороша, она воспитывает любовь. В Цитадели любовь растят только в народе, который верит только словам. И эта любовь ничего не стоит, она ломается на глазах, превращается в песок. И только дисциплина и страх каждый раз переживает любовь. Любовь не вечна.       — Такова жизнь, — пространно сообщает то ли телу, то ли себе. — Tempora mutantur et noc mutamur in illis. Понимаешь, ма? Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Нет ничего ужасного, если я переживаю за своего пса. Так? Нет ничего ужасного, если мне он симпатизирует. Аха… Но все иногда хотят прикончить шавку. И они же защищают её от других собак. Или я даю тебе слишком много себя? А что в этом ужасного? Что произойдёт, если я дам тебе то, что я хочу? Ничего не изменится, кроме меня и тебя. Я готов к изменениям. Потому что… почему нет? Если я хочу, я сделаю.       Если бы женщина могла ответить, она бы ответила. Но стекло торчит ровно из шеи, разливая кровь по бардо. Её глаза стекляшками смотрят на пачку. Любовь к деньгам всегда приводит к одному исходу.       — Нет ничего страшного, если мне нужна будет ма? Это может закончится, как с Медиумом — пара лет. Я завидовал его свободе. А сейчас? Сейчас так плевать, что он чувствует. Он заперт в отеле, боится и нос показать в окно. Параноик, трудоголик. Для меня года пролетели. Он не заметил, как всё изменилось. Если тогда он был охуенным, сейчас он долбоёб, мнящий себя богом. Эй, шлюха, ты меня слушаешь, vae?!       Квинт поворачивается, скользит пьяным взглядом по телу. И шикает — сдохла. Ему так насрать, даже не уверен, в какой момент это произошло, но ребятам Медиума убирать это из своего заведения. И он шагает в прошлое, подбирает наполняющуюся бутылку виски и кидает стопку денег живой женщине.       — Не попадайся больше на глаза.       Она должна быть благодарна за спасение. Но она почему-то только смотрит со страхом. Квинт отбрасывает осколок, который вжимал до крови в руке, закатывает глаза — было бы чего бояться — и уходит в туалет, где испаряется.

***

      Ваня укладывает мягко на лопатки. Залезает на кровать сверху, садится на бёдра почти невесомо — держится на бёдрах. Отсоединяет канал капельницы и вставляет в катетер шприц.       — Оно легче того, что тебе вкалывали. Но обещаю, ты оценишь, — она вжимает шапку шприца до упора. — Как ты себя чувствуешь? Не так больно?       Лав смотрит снизу на Ваню. Красивую и тёплую. Ваня блестит и сверкает. Лав может поставить сейчас серьёзно все свои деньги, что она космос или хотя бы сверхновая. Лав безумно хочется мягких губ. Волос на лице и шее. Её мелодичных стонов. И чтобы Ваня села ей на лицо. Но та медлит. Смотрит на запертую дверь — проверяет — и начинает расстёгивать белую обтягивающую рубашку. Обнажает белое бра. Грудь кажется небольшой, но упругой. Но когда она сбрасывает с плеч хлопок, открываются незабываемые ключицы. Крепкие они переходят в округлые плечи. Ваня явно использует часто руки. Мышцы обтягивает нежная кожа.       И Лав заворожена не телом — тем, как его оголяют. Она чувствует комфорт, будто каждая пуговица контролируется только её мыслью. Лав поднимает глаза на карие. И это лучшее освещение из всех возможных — блики золотого и бордо утопают на дне. Ваня наклоняется к худому животу с переплетением бинтов и ткани корсета. Целует поверх. Их запах ударяет в нос Лав, будто они связаны. Ваня не отпускает взгляд аметистовых глаз. Идёт дорожкой поцелуев выше от рёбер по груди к ключицам. И каждое прикосновение длится слишком долго. И если бы Лав смогла двинуться, она бы обязательно перекинула её вниз.       Но она терпит мягкость губ и рук. Терпит щекотку волос, спадающих с плеч, которые ведут по талии, задевают легко сосок. Лав выдыхает и правой рукой неуверенно дотрагивается до бра на рёбрах. Она боится из-за простого существования таких как Квинт, которые наказывают за любую самодеятельность. Но Ваня улыбается уголком и захватывает ареол языком. Лав стонет с выдохом не ожидая реальных действий. Будто всё должно было закончится на поцелуи. Они бы заснули в обнимку, хотя Лав нельзя переворачиваться. Но в глазах растворяются разводы от бензина в воздухе. Отдают на языке мятным шампанским. И боль тает на завязанных нервах в животе.       — Скажи «всё», если станет слишком больно.       Но Лав уверена, что не станет. Потому что боль ран отступает с каждым прикосновением, с каждым взрывом сердца, качающим кровь с препаратом. И мозг прерывает своё действие на неопределённый срок. Лав хочется подтащить Ваню к себе. Захватить её и прекратить её дразнение. Но единственная рабочая рука дрожит от поцелуев и языка вокруг груди. Она бы дрожала без сил всё равно. А сейчас она движется на силе воли по ровной спине, очерчивая мышцы и впалый позвоночник. Переходит на жёсткое бедро. Пытается сжать, но пальцы скользят по брюкам и срываются. Лав теряется, понимая, что даже сейчас не имеет преимущества.       — Прости, забыла, — Ваня отстраняется с причмокиванием.       Лав готова завыть от холодка на влажной коже. Но она сглатывает это, как и вид снизу. Пытается проглотить. И переварить. Как Ваня нежно щёлкает молнией. Поднимается и снимает брюки с сапфировыми трусами. Лав прикусывает губу только от того, как представляет Ваню в одних кружевных синих трусиках. Как она ведёт бедром в сторону. И почему-то этот цвет ей подходит слишком. Ладонь тянется к щиколотке и скользит выше, насколько позволяет Ваня. А Ваня позволяет выше — она падает на колени и на руки по сторонам от лица. Поднимает задницу выше, скользят волосы между половинок, наконец-то припадает поцелуем к Лав. Даёт вести, закручивать и облизывать губы. Позволяет исследовать небо и спинку языка, залезать в глотку. Хотя хочется до дрожи вжать блондинку в подушку. Пройтись руками по талии, обнимая за плечи, сжимая щёки в ладонях. Но Лав бы лопнула, разбрызгивая кровь по алым стенам.       Лав целуется лучше, чем смотрит на иглу. Преданно, с полной отдачей. Лав отчего-то хочется сделать самую любящую вещь, на которую она только способна. Но она не знает, как выразить это. Она привыкла к жёсткости. Она привыкла к укусам, но всё равно мажет языком по скуле. И Ваня щурится одним глазом. Смеётся плавно, расплавляя Лав. И Лав становится смелей. Переходит ладонью на задницу, скользит между половинок, пока чужая рука залезает в мокрые волосы, а другая сжимает грудь в ответ. Скользит ниже, когда пальцы находят нижние губы и раскрывают их. Ваня пока сухая, в отличии от Лав. И ей так стыдно, когда она входит двумя, нажимает на клитор. Ваня закрывает глаза.       — Мне безумно приятно, Лав. Ты сможешь сделать всё, что хочешь, когда выздоровеешь. А сейчас. Расслабься, Лав.       Она отстраняется, садится между бёдер. Подхватывает руку Лав и ныряет под неё кошкой. Помогает собрать их в хвост, заставляя держать. И Лав откидывается на подушку, прижимает за макушку к себе, когда кончик языка дотрагивается сразу клитора.       — Прости, — выдыхает на вульву теплом. — Не удержалась.       Лав сглатывает и кивает. Жмурится, когда лёгкий язык проходится по губам кругом, заходит внутрь. Залезает, проходит по внутренним нервам. О Лав никогда не заботились настолько, что ей хотелось держать волосы невесомей, чем вообще возможно во вселенной. Без силы, без желания оттолкнуть. Не прижимать, не контролировать. Помогать доставлять удовольствие. И Лав странно принимать это. И кончик снова проходит по шапочке вызывая стон. Ваня же ни хера не сожалела в первый раз. Она нарочно задела нервы. И сейчас нарочно резко входит тремя пальцами, пока нажимает языком на клитор.       — Vae! — хрипит и сводит ноги, распуская волосы, цеплясь за простыню, потому что боится впиться ногтями в голову.       Ваня не противится, носом обводит круг по внутренней стороне бедра, жмётся щекой к нежной коже и поднимается выше:       — Расслабься, иначе придётся тебя связать, — без тени агрессии шепчет в коленку, проходясь зубами по корочке ран, пока пальцы сгибаются, упираются в нервы.       И Лав бы расслабилась, зная, что именно ждёт её, потому что она не готова к куннилингусу на долгое время. Поэтому она отчаянно хочет просто притянуть за голову Ваню к губам — единственное, что поддавалась её разуму. Её целовали влажно, жирно и неприятно. Так что, Лав не может просто пережить дрочку пальцами? В ответ на мысли Ваня кладёт здоровую руку Лав на её грудь. Стон тонет в мозгу, когда соски выкручивают с силой свои же пальцы. Ваня так намекает на самостоятельность? Лав очень самостоятельная девочка. Только она уже не понимает, куда делся комфорт, и почему он так плавно перешёл на полуболезненную страсть. И на «выжать всё из девушки», которая не может дать отпор.       Лав стонет и не хочет давать отпор. Потому что до сих пор верит Ване. Точнее Лав вообще не сильно помнит, что это Ваня. Ощущения смешиваются в огромном комке на дне сознания. И Ваня лижет языком по ярёмной вене, вместе с горячим выдохом в ключицу. Выцеловывает мочку, юрко скользит в ушную раковину. Лав терпит плечи навалившиеся на бинты. Тяжесть и губы отвлекают от головокружения и острой боли. Пот на спине — и рука проезжает машинкой возбуждения к талии Вани. Ведь Лав отдаёт и получает. Ведь это называется «любовью». И чувства делают своё дело, которому исподтишка помогают препараты. Потому что Ваня смеётся. Значит, всё хорошо. Так? Ведь Лав не чувствует боль, только железный привкус на языке и звон от пуль в ушах.       Пирог под растопленным кремом плавится вслед. Грудь сминает под собой. Руки Вани залезают под тело, в тело, прерывают кислород, заставляют дышать чужими кожей и потом, пальцами держат язык. Вкус от струн и чернил, запах спирта и пороха. Важно лишь смешение в вихрь под сердцем. Как Ваня перекидывает волосы с плеч. Как она идёт помехами и пятнами краски. Или это кровь? Под вспышки набат в на кончиках пальцев, в плече и животе. Дрожь выводит нервы и сводит извилины в мозгу. Лав чувствует слишком много и ничего. Но Лав рада. Рада, что это не из-за памяти, человека или ощущений. Лав знает — MDMA не подводила ни одну шлюху, позволяя возбудится даже от евнуха.

***

      Квинт и знать не хочет, что важнее не он. Ему всё равно. Поэтому он подходит к кровати, на которой спит его ма. Раздевается, разбрасывая рубашку и брюки по ковру. И нависает. Лав слышит чужое дыхание отдалённо. Шепчет имя Вани в лицо Квинта. Он не обращает внимания — откидывает одеяло. Закатывается рядом и подбирает рукой за талию к себе. Забирает себе заранее. Ему нужен напарник, а ей. Что нужно ей? Деньги? Мет? у Квинта никогда не было проблем с деньгами, никогда не будет с метом. Но ему не нужна зависимая о чего-то, кроме него шавка.       — Изменись вместе с моим временем, — ведёт носом по шее.       Вдыхает её запах. Не понимает, куда он делся. Не опознаёт в нём ма. Только сладкий шампунь. И духи. Вульва до сих пор влажная. И Квинт по пьяни даже ничего не понимает. Возможно, он бы сопоставил всё на трезвую. Если бы хотел, вообще, думать больше, чем придумал. Чем вообразил, как она не знает, что делать без него. Как он приходит и вяжет её руки и живот ремнями. Трахает насухую, а она не плачет, как та, даже когда кровь проступает на бинтах, а на коже расцветают синяки. Потому что это его раны. И его ма, получившая их, спасая его. Ведь на ней шрамом вырезана его цифра. Все дальнейшие проблемы должны быть от него. И он постарается её не портить сильно.       И Квинт даже не предполагает во сне, что её уже похвалил кто-то, кроме него. И намного мягче, чем он. Ведь его не будет колоть сомнение, если он посадит ма на член. Он только на секунду задумается давать в рот, но она всё равно уберёт зубы. Не задушит его насмерть, проконтролирует свои руки на его шее. Ведь она могла задеть его дробью ещё в казино. Она могла не подставляться перед ним. И Квинт смог бы ей доверить после этого даже связанного себя, как Медиуму. Квинт бы смог попытаться доверить ей свою спину и жизнь ненадолго. На время. Пока она не начнёт гавкать только по его приказу. Не Медиума, не Реджинальда и даже не своему.       И даже, если это не так. Квинт не отпускает её во сне, чувствуя, как она вырывается. Он жмурит глаза, утыкаясь в ключицу, закидывает ногу и хрипит:       — Пропускаешь срочный выпуск белых шумов?       Лав замирает с рукой на его запястье, свешенной щиколоткой, поворачивает медленно голову и натыкается на сонный прищур болотных глаз.       — Мои ребята… Они наверное, потеряли меня и обрывают телефон.       — А почему я должен страдать и просыпаться в десять, если лёг в пять, когда ты сама виновата, что твои мальчики ни на что не способны без моей ма?       — Так продолжай спать, а я сама разберусь. Мне всё равно уже нужно домой.       — Ты домом тюрьму или психушку называешь? Голая ты вряд ли отсюда вообще выйдешь. А нестись за твоей одеждой и давать тебе деньги на такси я не собираюсь. Или похромаешь в рваном платье? Может, в халатике? Я не планировал дарить свои рубашки.       — Ваня обещала принести своей одежды, — куда-то в лоб шепчет без возможности отводить взгляд, но и без желания убивать утренним дыханием изо рта.       — Ну, а я не обещал тебя отпускать, — закрывает глаза, устраиваясь удобней.       — А зачем я тут нужна, я вполне могу ходить и ухаживать за собой сама. Благодарна за всю заботу, но у меня есть работа.       — Ну покажи.       Лав падает с кровати, когда Квинт резко отпускает. Ударяется костями бёдер и локтями. Ей кажется, что гранаты в животе взрываются, а в глазах фейерверки. Она выдыхает лёгкие, пока разряд тока прошибает всю левую сторону. А Квинт хмыкает, поджимая губы и поднимаясь на руках.       — Да, это твоё призвание. Не планируешь курсы открывать? Может, это будет лучше получаться, чем барыжить? Или кто-то вбил тебе в голову, что ты нужна тут? После такого промаха… Даже не знаю. Медиум уже вроде как дал понять, что ты ему не сдалась.       Лав смотрит снизу своими фиолетовыми глазами, пока Квинт расплывается в ухмылке. Она смешно выглядит, когда пытается голой вырвать катетер и подняться. У неё явно кружится в глазах слегка.       — Тогда, до свидания.       — Я как-то не так выражаюсь? Повторить? Тебя никто не отпускал.       Лав замирает, упираясь на кровать. Дверь, которая никогда не издавала не звука, скрипит. Слышится тихий запах кофе и манго. Квинт узнаёт его сразу и морщит губы.       — Пятый? Опять издеваешься над слабыми? Почему я не удивлена? Это в твоём стиле, — Ваня грациозно и легко проходит в комнату. — Знаешь, у меня всегда было ощущение, что ты наблюдаешь, — в руках бумажный пакет и переноска с двумя стаканчиками Starbucks. — У неё на спине слишком выразительная пятёрка. Но я до последнего не верила, что вы знакомы.       — Привет, — улыбается недружелюбно Квинт. — Оценила, значит?       — В следующий раз можешь одолжить свою коллекцию игрушек? — игнорирует вопрос. — Тебе же до Медиума секунду «сбегать». А то… Слух уже боится доверять клиентам их. Как и самих работников, — игнорирует даже то, что Лав прячется за кроватью и невольно подслушивает. — Сегодня такую историю услышала от Луизы… — качает головой Ваня, разочарованно морщась. — Бедняжка… Какой-то еблан замахивался на неё осколком стакана, — она переводит серьёзный взгляд на болотные глаза. — Не порть товар. И не клейми больше хороших и чистеньких малышек.       — Тебя папочка не учил, что чужое брать нельзя? — шипит сквозь улыбку.       «Так вот как брат справляется с проблемой? Отправляет того, кто снимет её тяжесть с моих плеч? Только вот она ни хрена не давила, — злится про себя Квинт, сжимая простынь под одеялом. — Я его не о таком не просил. Вообще не просил ни о чём».       — Папочка учил меня брать всё, что понравится. А тебя? Ах да… Тебя папочка учил отдавать всё нам. Я не смогу поехать с тобой, — выглядывает к застывшей за кроватью Лав, — мой водитель довезёт тебя.       — Ма!..       — Её зовут Лав, Пять, — перебивает новый приказ.       Ваня проходит и отдаёт пакет Лав, которая сразу уходит в ванную. Подходит к кровати и протягивает кофе Квинту.       — Не беси меня, — выдыхает, принимая стаканчик.       — Не пыталась, — дёргает плечи, будто и правда ничего не делала. — Просто подумала, — поднимает взгляд, присаживаясь на кровать. — Раз Медиум не жалует наркоманов и тем более девушек, может, я возьму её себе? Знаешь же, тяжко таскать два чехла под одну скрипку. Уж лучше поймают её, чем Первую скрипку A.R.S. Такой скандал развернётся… Будет грустно. А эта девочка вроде неплохая. Полиция поиграет и вернёт.       Квинт знает: Ваня себе на уме. Её не волнует мнение других, настолько, что она не обращает на него внимания. Не считает, что на неё могут обижаться, с ней могут воевать, или она может выбешивать до дрожи. Ваню не удивишь тем, что ей завидуют. Всё остальное она пропускает мимо себя. И Квинту всегда было наплевать на неё и Слух, но сейчас, когда его интерес столкнулся с её… Он просто не может не сделать наперекор. Либо ему, либо не ей. Это определённо. Это будет легко, но Квинт не знает, насколько это заденет её. Ваню, Первую скрипку, выступающую на каждом благотворительном вечере в филармонии A.R.S. В прибежище искусства и духовности.       A.R.S. не другой уровень. Эта компания кажется изысканной и идеальной, но она мало чем отличается от A.R.O. и A.R.A. — трудится на благо Цитадели и больше ничего. Её открытость, знаменитость членов делает лишь популярность, шоу и славу для них. Поэтому Ваня всё ещё тот, кто отдаёт приказы Номеру Пять только там, где нужна защита от него. Ваня не выше. Но она забывает об этом также, как и Медиум иногда. Тот хотя бы имеет небольшой страх. Эта сука страха не почувствует даже распори Номер Пять ей брюхо — уверена, что он отмотает время. Медиум боится боли и унижения. Ваня боится потерять внимание. Но она об этом даже не вспоминает.       Квинт с такими даже не ведёт переговоры. Только бессмысленные разговоры. Потому что они выдают мысли и не думают, что кто-то пойдёт наперекор. Квинт не идёт наперекор. Квинт идёт только туда, куда ему необходимо.       — С чего ты взяла, что он отказывается? Это было моё решение.       — Надо же. Пять, а я и забыла, что ты что-нибудь когда-нибудь решал. Обычно ты послушной собачкой выполняешь всё, что взбредёт в голову нам, как Бенни.       Но иногда они нарываются. Терпения и спокойствия Квинту не занимать. Он только закатывает глаза, поднимает бровь и вздыхает: её нападки — пустой звук. Буквально детский лепет, не значащий ничего. За ним не стоит мощи и силы. За ним не стоит хитрого плана. Слова на ветер. Она даже не пытается задеть. Она, правда, так думает.       — Медиум отдаст её только мне. Ему нет смысла сейчас делать перестановки в районных просто так.       — Пять, даже если бы Медиум что-нибудь имел, он бы всё равно не отдал. Но Медиума даже не существует, как и тебя с Бенни.       — Скрипки тоже не существует, не забывайся. Твоя Слух не сможет оплатить всё, что ты хочешь. A.R.S. и так стал прожорливой сукой, как и вы обе. Вам бы поумерить аппетит.       — Мы всё-таки единственные честь и достоинство A.R.X. Так и должно. А вам должно оставаться в тени и не пикать, разгребая свои проблемы. Поэтому, раз мы занимаемся благотворительностью, я дам ей выбор. Шавки, вроде тебя, Пять, и Лав всегда пойдут к настоящему хозяину.       Ваня улыбается. Жутко ненатурально. Квинт жмурит брови, отпивает кофе — громко сказано, а звучит как несмешная шутка выскочки, которую расстреляют через один. Два. Лав выходит в футболке и шортах. Квинт опускает голову набок и смотрит. Ма снова выглядит глупо и смешно. Она смотрит в ответ и будто извиняется. Будто боится его слов. Он кивает на дверь и ждёт, пока они с Ваней молча выйдут. Он шагает к брюкам, тянет из кармана пачку и закуривает, откидываясь обратно на кровать — он ни хуя не выспался, ещё и проворонил лесбийский секс. Квинту не везёт.

***

      Диего стоит у автострады напротив четырёхэтажного жилого комплекса буквой П, который раньше — он уверен — был мотелем. Смотрит на листок с адресом, который достала Лайла, после небольшой воспитательной беседы. Ждёт блондинку из забегаловки. Он узнал в ней девочку пятилетней давности сразу. Она приехала на Hyundai Genesis GV80 десять минут назад. Диего ошибся, думая, что она скрывается — на такой машине скрыться невозможно. Дорогой чёрный внедорожник, который подвёз её явно не подходил реалиям этого захолустья. Даже серые тряпки, которые на ней висели, смотрелись настолько дорого, что Диего поставил бы на бренд The Row.       Но вот она выходит с бумажным пакетом и уже не смотрится так претенциозно. Она хромает на левую сторону, горбится и упирается на косточку бедра. А поднимаясь по открытой лестнице на второй этаж — на перила. Диего прячется за столб с нерабочим телефоном. Пытается следовать незаметно.       Девушка не замечает движение позади — Диего понимает, что сейчас онадумает совершенно не об этом. Ей бы в обморок не упасть. Диего даже сам начинает переживать настолько, что подходит практически в открытую, собираясь ловить в любой момент. Блондинка поднимает на второй этаж и открывает квартиру. Проходит внутрь, хлопая и не запирая. Диего заглядывает в окошко, но ничего не может разглядеть за шторой. Зато слышит бег. Она вылетает из квартиры, а Диего срывается с места и роняет её за стену. Слышится взрыв от задетой в доме лески. Окно выбивает и осколки сыпятся на них. Лав закрывает глаза правым локтём, пытается сгруппироваться, но ей мешают ноги по бокам.       Когда шум стихает, а Лав убирает руку, то видит мужчину над ней, который защитил от осколков, и узнаёт детектива. В кармане начинает истошно вибрировать телефон — единственное, что она успела вынести из дома, пока не сработала мина. Но Лав не спешит поднимать трубку. Она смотрит в карие глаза с морщинами в тени. Но Диего не падает в обморок и не умирает. Он кивает на него, не слезая. Лав тянется, следя фиалковыми глазами за карими и морщиться: она знала, что мина убивает редко, но, чёрт возьми, так хотелось.       — Упс, похоже, у тебя больше нет дома, — смеются из динамика и выдыхают дым. — Будь приветливой с новым другом, — сбрасывают сразу после шёпота.       — Спасибо, — кивает Лав, сглатывая и наблюдая за тем, как Диего достаёт своё удостоверение.       — Детектив Диего Пэтч. Я должен задать Вам пару вопросов, мисс Амэнтиус.       Лав сглатывает, проклинает Квинта и кивает. Диего встаёт, поднимает Лав под плечо и щёлкает наручником. Квинт наблюдает за этим с соседней крыши через бинокль — он предупреждал. Плюс, это лучшее место для Лав, чтобы переждать бунт Вани. Та не возьмёт к себе ту, которая была в участке. А Лав просидит там достаточно, потому что Диего заходит в гостиную, где Квинт оставил подарок — один косяк марихуаны. Именно благодаря ей, Лав успела выбежать. Именно благодаря ей, Лав заберут для воспитательных бесед хотя бы на денёк. А если уж её решат посадить, Квинт найдёт адвоката, который докажет, что травку подбросили вместе с миной, а Лав против воли накачали метом. Квинт предполагает анализы, но Квинт не предполагал наличие Диего, поэтому пришлось быстро действовать по ситуации.       Диего хороший коп, но не шпион. Поэтому заметить его не составило трудностей, особенно после предположения о том, что её определённо пасут у дома. Это было ещё одной причиной не отпускать её. Но Лав ослушалась, теперь пускай посидит с друзьями торчками, заодно помучается от ломки. И Квинт следит за тем, как Диего выводит её из бардака, стирает с щеки кровь и ведёт к серебристой Toyota Avalon. Но Квинт не видит, как дверь квартиры опечатывают. Диего даже никому не звонит и не вызывает полицию. Квинт шикает: он доверяет ма, но не настолько, чтобы не начать подозревать. То, о чём они могли говорит в квартире осталось неизвестно. Диего, конечно, сажает Лав на заднее сидение, пристёгивая её к ручке на крыше. Включает радио, и они уезжают.       — «Сегодня была арестована виновная в халатности Лайла Питс! Именно из-за её решения Центральный район остался без защиты!»       После звонка Диего в курсе, что слежка есть. Поэтому молчит до самого выезда на центральную магистраль. На светофоре он протягивает руку назад и требует:       — Телефон, — ведь, если у неё был бы жучок, ей бы не звонили?       Лав разводит больной рукой — она выбросила его на улице. Она тоже в курсе, что слежка была. Более того, она знает, кем ведётся или велась слежка. Поэтому лучшее решение — сгнить в тюрьме, чем визжать от ножа Номера Пять.       — Отсутствует, — она даже не говорит, что выкинула его.       Диего знает, что не вправе на её обыск. Знает, что она ничего не скажет против себя, ведь даже «выкинула» могло зачесться за доказательство виновности в каком-либо преступлении. И Диего бы навесил на неё всё, что мог, если бы она не была той девочкой блондинкой. Поэтому он сглатывает, смотрит в зеркало дальнего вида на Лав и газует.       — Я знаю, как заставить тебя говорить, мисс Амэнтиус. Tempora mutantur et noc mutamur in illis. Знаешь, что это значит? Времена меняются. И мы меняемся вместе с ними. За пять лет я изменился, как и ты. Но я могу предложить то, что было нужно той тринадцатилетней девочке. Я отдам тебе в руки убийцу твоих родителей. На блюдечке. С Красной каёмочкой. А ты поможешь мне в разрушении Цитадели до основании. Как тебе? Согласна?