Легенда о Боге Смерти

      Очередной танец капель отразился головной болью и ярким, бьющим по дыханию шумом. Он отзывался в голове характерным эхом, который Ласточкина совсем не могла воспринимать. Она зажмурилась и лишь потом поняла, что запекшаяся на бровях кровь мешает мимике.       Девушка распахнула глаза, припорошенные окровавленными ресницами и уставилась на разбитое стекло, так спокойно покоящееся на дорожной разметке. Сейчас, ввиду потери зрения, оно было снегом и пылью.       Кира попыталась вытолкнуть из себя не только воздух, но и звук и рвано выдохнула когда поняла, что совсем ничего не может сказать. Легкие словно в узел завязали или утрамбовали в плотный куб, — настолько тяжело Ласточкиной давался каждый новый вдох.       Она отстегнула ремень безопасности, надавивший на грудную клетку и прикоснулась ладонью к зудящей болью рваной ране в области бока.       Светлое платье было усеяно каплями крови и только там, у талии, багровая жидкость лилась ручьём, пачкая изуродованное сиденье.       Кира захрипела, едва поворачивая голову в сторону. Шум капель усилился. Она убедилась в своём одиночестве и попыталась победить сбивающий с ног мандраж.       Руками уперевшись в сидение, Ласточкина попыталась оторваться от разбитой машины, падая туда, к разбитому стеклу. Только теперь, когда ее измученное и избитое тело прикоснулось к ледяной земле, легкие полностью раскрылись и она позволила себе хриплый, сдавленный стон.       Железный обрубок, торчащий в ее боку, продвинулся чуть дальше, но когда девушка положила на него руки, то учтиво поддался и собственно вольно выскользнул с женского тела, оставляя в нем неугодную и некрасивую дыру.       «Точь в точь тот. день…»       Мысли предательски путались, но лишь по одному действию Кира поняла что это — не более чем кошмар, перед которым она является маленькой девочкой, так и не сумевшей от него убежать.       Она переползла машину, оказываясь на ледяном и мокром асфальте, затем, делая упор на руки, постаралась встать. Бесполезно. Ног словно не было — Ласточкина их не чувствовала. Опять.       «Никого нет. Здесь тихо. Как в морге»       Прикладывая огромное количество усилий, девушка перевернулась на спину, касаясь рукой дыры у талии. Подозрительно не больно, бесчувственно, словно все это — простая иллюзия, ею же побеждённая. Но ведь в прошлые разы боль была дикая, такая, что Кира волком выла.       Она прикрыла глаза не слыша ничего, кроме неугомонного падения капель машинного масла и топлива в образовавшуюся лужу на асфальте. Когда ее белой щеки коснулась что-то холодное, Ласточкина вздрогнула, приоткрывая глаза.       «Тогда выпал первый снег. Я лежала на асфальте, а он падал, падал, падал…»       Сейчас ей больше всего хотелось застрять в этом моменте и больше ничего не чувствовать — тем более, не дожидаться окончания кошмара. Кире не хотелось, жутко не хотелось чувствовать давящую и безжалостную силу, приближающуюся громким тайфуном.       «Это должно было случиться. Даже если бы мы миновали чужую машину, мы бы все равно попали в аварию. А потом, когда я выползла на асфальт, я была словно мертвой. Неживой»       Девушка зажмурилась, слыша, как мир обрывается. Это походило на вязание. Мир и дорога была красивым шарфом, связанным лучшей пряхой в мире, а сила и тайфун — руками, которые спешно распускали его по ниточкам. Медленно, не торопясь. И Кира чувствовала каждую частичку, отделившуюся от мира.       «Как мешок с костями»       Когда Сила была совсем близко, девушка уложила руки на грудь. Она прекрасно знала, что все ее кошмары заканчиваются относительно спокойно — кажется, пришёл конец и этому. Так что, когда отделившейся от мира частичкой стали ее руки, Кира подумала:       «Может быть, тогда умереть должны были обе»       — Операция прошла успешна, Кира Александровна в норме. Она отошла от наркоза около трёх часов назад, сейчас спит. Если Вы останетесь, то, пожалуйста, проследите чтобы она не вставала ещё полтора часа, — закончила миловидная медсестра, забирающая бумаги и спешно вышедшая из палаты.       Под шум больничных приборов ее грудная клетка мерно поднималась и опускалась, свидетельствуя о ровном дыхании. Как только мужские глаза увидели, что все в норме, он перестал беспокоиться — если врачи сказали, что все хорошо, значит в это стоит верить. Особенно если это те врачи, которым ты заплатил.       Ее светлые волосы были убраны за аккуратные маленькие уши, а чистое лицо не содержало морщин. Она была совершенно расслаблена и безмятежна, но все ещё, даже спящая, сохраняла ту живость, которая Разумовского и зацепила.       На его широких плечах мирно покоился больничный белый халат, а рыжие пряди волос беспорядочно падали на глаза. Он сидел рядом с койкой, исследуя женское тело глазами.       На тумбочке стоял маленький свежий букет лилий, в корзинке рядом — фрукты и парочка овощей вместе с бутылкой прохладной воды. Разумовский знал, что девушка захочет перекусить.       Ласточкина вдруг вздрогнула, дёрнувшись и что-то зашептала. Лицо вдруг приобрело беспокойный оттенок — брови напряжённо сведены к переносице, губы поджаты как у испуганного ребёнка.       Разумовскому хотелось обнять ее, успокоить или, в конце концов, влезть в женский сон и прогнать всех монстров.       Наконец его взгляд плавно опустился к ее руке, лежащей совсем рядом. Вены на ней едва выпирали, но так сильно светились из-под белой кожи. Ему вдруг захотелось, несмотря на весь свой страх, взять женскую руку в свою, провести по длинным аккуратным пальцам подушечками своих, заключить их в замок и не отпускать ещё добрую четверть часа, наблюдая за ее состоянием.       Разумовский рвано выдохнул. Ласточкина все равно спит. К тому же, это минимум, который он может сделать.       Когда его подушечки пальцев коснулись женских костяшек, Сергей вздрогнул, пропуская табун мурашек. Он касался ее излишне аккуратно и нежно, так, словно боялся сломать. И черты ее лица вдруг разгладились. Она, кажется, успокоилась. И только чуть позже, опуская взгляд, Разумовский заметил, как ее указательный палец завернулся вокруг его большого, не отпуская.       Так он просидел около сорока минут и едва прикрыл глаза, склоняя голову, когда девушка вдруг выдохнула, поднимая руки к собственному лицу.       — С пробуждением, — тихо произнёс мужчина, тут же встрепенувшись. Халат с его плеч едва спал, одной рукой Разумовский вернул его на место, — Вы во сне что-то шептали.       — К… — закашлялась девушка, зажмурившись, — Кошмар приснился. Вы все это время просидели здесь?       Ласточкина опустила голову к рукам. Увидев это, Сергей тут же одернул руку, а у девушки на щеках выступил едва заметный румянец. Неловко.       Он кивнул.       — Я почти забыла, почему мы здесь. Такое бывает, знаете. Я не чувствую ног, как будто бы снова вернулась в тот день и…       — Все хорошо, — оборвал ее фразу мужчина замечая, как нервничает девушка, — Врач сказал, что это временно. Как самочувствие?       — Если не считать страх, то все хорошо. Голова практически не болит, только кушать хочется. Я встану. Возьму сама.       Разумовский подался вперёд, едва коснувшись женских рук, чтобы вернуть девушку на место.       — Нет, — он отрицательно мотнул головой, — Доктор сказал, что Вам нельзя вставать еще около часа. Я подам все, что нужно.       — Скука, — Ласточкина вновь откинулась на подушку, внимательно смотря на Сергея, — Вы останетесь здесь на всю ночь?       Разумовский замялся. Слишком заметно нервничал, перебирая резинку в руках.       — Может быть. перейдём на «ты»? Просто… поймите правильно, наши беседы и встречи вряд ли можно назвать деловыми.       Кира молчала, опустив голову и Разумовский, некогда чувствовавший себя увереннее, теперь поник и начал думать, что ляпнул лишнего, повторяя за Ласточкиной.       Она поджала губы, мужчина шумно сглотнул, продолжая перебирать в руках резинку.       Точно сказал что-то лишнее. Что, если теперь она отвернётся? Зря тревожишься?       — Серёж, — прошептала девушка, поднимая только глаза и, встретившись с мужскими, закусила губы, — Спасибо.       Он вдруг неловко улыбнулся, будучи не в силах подавить ползущие вверх уголки губ. Как приятно звучало его имя женским шелковым голосом, как сладко звучал ее шёпот.       Мужчина заметно приободрился.       — Хочешь что-нибудь?       — Хочу. Я не знаю, чем занять себя все это время, а ты, как я вижу, спать хочешь… Сможешь, скажем. Первое время мне нужна поддержка, потому что вряд ли я смогу сама стоять на ногах и…       — Я помогу, — согласился Разумовский, — Только если… я пока ждал твоего пробуждения, заметил одну интересную книгу, которую принесла Ирина…       — Дмитриевна.       — Ирина Дмитриевна. Что это за книга?       — Со сказками. Она чуть-чуть младше меня, там есть моя любимая. А что? — Ласточкина заинтересованно наклонила голову вбок, непонимающе сводя брови к переносице.       — Прочитаешь мне ее?       — Прочитаю.       Немного позже, с просьбы Ласточкиной Разумовский крутанул колесико лампы в левую сторону, меняя излишне яркий для ночной палаты свет на тусклый, более приятный к атмосфере и глазу. Сам мужчина прошёлся до полки, где лежали несколько книг, принесённые женщиной и выбрал темно-синюю с зелёными буквами.       — Тут есть моя любимая, — повторила Ласточкина после того, как Серёжа сел на своё место и протянул девушке книгу.       Та очень удобно улеглась в ее женских руках, Кира открыла пятнадцатую страницу и продемонстрировала Разумовскому яркую иллюстрацию.       — Тогда мне пять лет было, я ее самой первой прочитала. А книгу выбирала по картинкам. Текста здесь мало, картинок много. Но нас теперь ведь только текст интересует, правда?       Разумовский был похож на маленького ребёнка, который сел к старшей сестре или матери и попросил прочитать ее сказку. В его прикрытых от усталости глазах Ласточкина с лёгкостью могла прочитать неподкупную заинтересованность и восхищение.       Перелистывая следующую страницу, девушка поправила светлую прядь, упавшую на глаза.       — А о чем она? Как называется? — как-то по-детски спросил Серёжа, подпирая подбородок кулаком. Сейчас он выглядел по-домашнему, так, словно они сидели в собственной гостиной, а не в палате больницы.       — Она норвежская. Мама всегда приучала меня читать сказки разных стран, а не зацикливаться на родной. Она называется «На восток от солнца, на запад от луны». Тебе понравится, наверное.       Как только Ласточкина начала читать, Разумовский прикрыл глаза. Ее слова лились жидким шелком и золотом, мягко обнимали его сердце сквозь кости рёбер и так нежно-нежно обволакивали собой, погружая в новый, ещё не изученный мир. В этом мире не было зла, боли и разочарования.       Была только Кира, ее лицо, руки и чудесный цветочный запах.       Только там, в отголосках сознания, он посчитал эту сказку до одури знакомой, — с каждым новым прочитанным словом Серёжа все больше и больше убеждал себя в том, что слышал ее раньше. А теперь, когда ввиду закрытых глаз в темноте рисовались картинки, он слышал голос — голос детский, неокрепший и больно юный. Только вот эти мысли он отстранил фантомным движением руки и перестал думать о чем-либо, кроме сказки.       За окнами сгущались тучи, сквозь щелку приоткрытого в палату забирался холодный северный ветер, едва касаясь мужской, опущенной головы.       — Когда были уже далеко от дома, белый медведь спросил: Не страшно тебе? — уже шепотом читала Ласточкина, краем глаза наблюдая за тем, как мужчина опускает голову к изголовью койки и позже — к ее ногам, которые пришлось задрать к себе ради того, чтобы Серёжа положил голову на собственные руки, — Нет — ответила девушка и сама удивилась, что ей не страшно. Держись только покрепче — сказал медведь и побежал быстрее.       Кире самой не хотелось касаться собственных воспоминаний — она попросту знала, что руки от этого будут чернее мазута, а глаза мокрее самого глубокого моря, но те, что были связаны с этой книгой, оказались попросту стёрты. Ласточкина ссылалась на малый возраст, но где-то в глубине души знала, что читала эту книгу в семь лет не только дома, но и где-то ещё.       Глаза устало слипались, а девушка практически клевала носом, дочитывая последние слова сказки. Все таки, тусклый свет делал своё дело и спать и правда хотелось.       Только чуть позже Ласточкина отложила книгу на прикроватную тумбу, пытаясь двигаться тихо и аккуратно, чтобы не будить Разумовского. Что-то внутри неизменно подсказывало: если мужчина проснётся, он больше не позволит себе сомкнуть глаз. А ему отдых нужен и это — единственное, что на данный момент Кира может ему подарить.       Она была несомненно благодарна, но мужчина это чувствовал: она лилась из девушки светом, сияла в глазах немым «спасибо», но сама Кира не замечала, как медленно начинает привязываться к человеку, который решил ей помочь. Мало ли — она оправдывала себя тем, что может коснуться его без боли. Зачем ей отказываться от этого? Но с другой стороны, принять Разумовского слишком сложно.       По мерному мужскому дыханию девушка поняла, что он и правда спит. По коже побежали мурашки — окно надо было закрыть, но чувствительность ногам так и не вернулась. А одного халата Серёже не хватит — это было понятно. И пока Кира думала, что делать, краем глаза она заметила мельтешение.       Плечи Разумовского, понятное дело, ввиду отключки расслабились, только вот судя по движениям, кошмар в этот раз снился ему. Мужские плечи то и дело дрожали, а сам Серёжа вздрагивал, начиная дышать слишком сбито.       Сначала Кира подумала, что дело в холоде и решение проблемы пришло само собой. Она стянула большой плед со своих ног, довольствуясь совсем мелким, и накрыла им Серёжу, едва поглаживая чужие плечи.       Когда его мандраж не прекратился, Ласточкина вспомнила, как ее успокаивала мать и, принимая положение сидя, засмотрелась на мужскую макушку. Пальцы потянулись к рыжим прядям волос, зарываясь в них.       Разумовский дернулся ещё раз, а Ласточкина проходила пальцами сквозь его волосы, касаясь кожи головы и чувствовала, как мужское тело под ее руками успокаивается и приходит в норму. Она не думала о неловкости и, что хуже, о том, что отношения после этого изменятся — Кира просто чувствовала, что это нужно.       Серёже это нужно.       Помощь. И поддержка.       — Сладких снов, Сереж, — прошептала Ласточкина, нежно коснувшись мужской макушки и, возвращаясь к своей подушке, закрыла глаза.       Ночь предвещала холодное спокойствие.       Когда Кира проснулась утром, палата была абсолютно пустой. Девушка запустила руки в собственные волосы, пытаясь вспомнить, чем закончился вчерашний вечер и залезла под одеяло.       Она услышала хлопок двери и высунулась, замечая чужую рыжую макушку и решила притвориться спящей, вновь закрывая глаза.              — Бесполезно, — проговорил мужчина, явно улыбаясь, когда поставил на тумбочку тарелку, — Я видел, что ты не спишь. Доброе утро.       Кира удрученно выдохнула, открывая глаза. Ее взгляд гулял по палате и вдруг остановился на Разумовском, стоящем в проходе.       — Доброе, — произнесла она, сводя брови к переносице.       — Извини, что уснул вчера, — замялся мужчина, — И за плед извини. Тебе было холодно ночью?       — Нет, — соврала девушка, тут же проверяя ноги на чувствительность, — Ничего, все в порядке. Зато ты поспал и теперь выглядишь отдохнувшим.       — Точно, — вспомнил мужчина, оказываясь вновь рядом, — Я же обещал тебе, да? Как самочувствие?       Ласточкина вскинула брови, подтягивая ноги к себе. Прекрасно!       — Я их чувствую, — радостно выпалила девушка, тут же переворачиваясь. Она спустила ноги с койки, ухватываясь за ее края.       — Нет-нет, подожди, — строго, подобно недовольному учителю произнёс Разумовский, оказавшись в считаные секунды рядом и рукой указал сесть обратно, — Ты упадёшь, если будешь так сильно рваться вперёд. Я подам тебе руки, договорились?       Кира встрепенулась, непонимающе смотря на мужчину. Она не понимала, с чем именно была связана такая приобретённая Разумовским уверенность в себе: в отдыхе или в том, что он наконец привык к компании Ласточкиной?       — Договорились, — согласилась девушка, тут же принимая протянутые мужские руки.       — Я подниму тебя, но в следующий раз ты встанешь сама, — заверил мужчина, аккуратно касаясь женских ладоней и, прикладывая совсем малое количество сил, поднял Ласточкину на ноги.       Она округлила глаза, удерживая равновесие только благодаря Разумовскому. Вдоль ног пошло неприятное покалывание и мурашки, которые Кира пыталась подавить, но не очень то и успешно.       Девушка зашипела, впиваясь в чужие большие ладони и едва подалась вперёд, пытаясь сделать шаг.       Первые два — печальные, следующие — чуть увереннее, пока Серёжа медленно отступал назад, ведя Ласточкину за собой.       Он не мог налюбоваться блеском ее глаз и надеждой в них, и только потом — усердным выражением лица и бровями, сведёнными к переносице в слишком напряженной форме.       — Умница, — проговорил мужчина, когда Ласточкина шагнула четыре шага более увереннее, — Теперь я встану в другом конце палаты, а ты ко мне придёшь, пойдёт?       — Не знаю, — пожала плечами девушка, — Мне кажется, не смогу.       — Сможешь, конечно, с чего ты взяла, что нет?       И уже спустя две минуты споров Разумовский стоял в другом конце палаты, вытягивая руки, а Кира осталась там совсем одна.       Она сделала первый шаг, едва ли не падая, но удерживая равновесие, мягко улыбнулась.       Это личная победа? К черту все сны и неуверенность в своих силах, да? Она только что заново встала на ноги, какая нахуй неуверенность? Какие нахуй страхи?       Второй и третий Ласточкина прошла парой, останавливаясь на четвёртом.       Кошмары медленно отпускали и отступали назад.       Четвёртый, пятый, шестой с седьмым и, наконец, восьмой, Кира прошла ускоренно, едва посмеиваясь, пока, в конце концов, не упала в чужие, умело выставленные руки, теряя равновесие.       — Аккуратнее, — обеспокоено начал Разумовский, подхватывая девушку и, убирая руки с ее талии, поставил обратно на ноги, — Вот видишь, все получилось, а ты сомневалась и боялась.       — Спасибо, спасибо, спасибо, — девушка вдруг прильнула к мужской грудной клетке.       Разумовский выставил руки в стороны, не ожидая подобного. Его пробило дрожью, мурашками и слишком странным ощущением, но, немного погодя, он все же коснулся женской спины руками, мягко поглаживая и приобнимая в ответ.       — Ты ещё не завтракала. Не хочешь? Я принёс тебе фруктов, — прошептал он, когда девушка отстранилась и заглянул в ее глаза.       — Хочу, но вместо фруктов у меня есть идея поинтереснее.