Бабочка

      Бабочка хлопает крылышками.       Крохотная букашка порхает влево, а не вправо, тем самым попадаясь на глаза Честеру.       Честер — вполне обычный и абсолютно счастливый пёс, и он делает то же, что и любая другая вполне обычная и абсолютно счастливая собака. Взволнованно тявкая, маленький джек-рассел-терьер подскакивает вперёд, с интересом провожая очаровательную букашку взглядом.       В одной руке у Элли телефон, а в другой — ключи от машины, и она не замечает, как щенок, резко натянув поводок, утягивает её вслед за собой. Споткнувшись, она падает, крича Честеру, чтобы тот остановился и перестал лаять, и щенок, в конце концов, успокаивается.       Ключи выскальзывают из пальцев Элли при падении, попадая прямо между прутьев сточной канавы, и проваливаются в канализацию, откуда она не может их достать. Девочка ворчит. Уже почти десять, и она не может пойти домой пешком. Или оставить машину здесь.       Элли Айли звонит отцу, чтобы он забрал её. Шелдон Айли делает это скрепя сердце, потому что старается быть хорошим отцом. Получается у него это не всегда. Вздохнув, сенатор Айли садится в машину и уезжает.       Ганнибал хмуро смотрит ему вслед.       Что ж. Каких-то несколько дней не сыграют большой роли в судьбе его драгоценного мангуста. За последнее время разум Уилла претерпел восхитительные изменения, отчаиваясь всё сильнее, пока Джек упорно отказывается открывать глаза.       Его становление так близко. После того, как он убьёт сенатора Айли, Уилла, несомненно, оправдают и освободят. И он вновь упадёт прямо в распростёртые объятия Ганнибала.       Он не может этого дождаться.       Негромко насвистывая, Чесапикский Потрошитель продолжает прогулку, наслаждаясь вечерним бризом.

***

      Кабинет Чилтона такой же скучный и помпезный, как и он сам. Увы, порою приходится идти на жертвы.       — Даже если Уилл Грэм и невиновен во всех этих убийствах, — почти по-детски надувая губы, говорит Чилтон, — как его нынешний терапевт, я обязан напомнить вам, что он, безусловно, нездоров. Мы успели добиться значительного прогресса в его терапии. Вы уверены, что…       — Это не терапия, вы держите его здесь как в тюрьме, — испепеляя взглядом, прерывает его Алана. — Мы сейчас же спустимся вниз и заберём Уилла с собой!       — Кроме того, смею вас заверить, — спокойно добавляет Ганнибал, отчасти благодарный Алане за выплеснутую ею ярость, — что если Уилл поправится, я готов продолжить наши с ним беседы, — Ганнибал позволяет себе незаметную улыбку. — Я желаю для Уилла лишь лучшего.       — Ты не обязан этого делать, — тихо произносит Алана, кладя руку ему на плечо. Ганнибал изображает нежный взгляд, наступая на горло собственному нетерпению. То, насколько уязвимым он выглядит сейчас в глазах Аланы, — слишком полезное преимущество, чтобы проститься с ним, не обронив несколько излишне обеспокоенных фраз.       — Это постановление суда, — рявкает Джек, ладонью припечатывая лист бумаги к столу Чилтона, — а не какая-то там просьба. Отведите нас к нему, доктор Чилтон.       Демонстративно вздохнув и опустив плечи, Чилтон всё же делает, как ему велено. Ганнибал борется с желанием вытащить бережно припрятанный в кармане пиджака скальпель и просто перерезать ему горло, наконец-то покончив с этим.       Остаётся надеяться, что этот никчёмный докторишка не слишком навредил психике Уилла.       Это право принадлежит ему и только ему.       Неторопливо следуя за Аланой и Чилтоном по коридорам Балтиморской Государственной Больницы для Душевнобольных Преступников, Ганнибал чувствует, как оживает. Каждый раз идя по ним навстречу единственному человеку, способному стать для него как спасением, так и погибелью, он чувствует, как швы его человеческого костюма всё сильнее расползаются, пульсируя под давлением.       В последний раз, когда Ганнибал навещал Уилла, тот так безнадёжно на него посмотрел, что Ганнибал испытал искушение освободить его в ту же секунду. Уилл держался за последние крохи своего рассудка. После незавидной кончины мисс Кац и не менее печального конца мистера Брауна на его стороне больше никого не осталось.       Не осталось никого, кто бы верил ему. Ни единой тонюсенькой ниточки, связывающей его с этим миром.       Скоро Уилл окажется на свободе и больше не сможет противиться желанию вернуться к нему. И Ганнибал примет его с распростёртыми объятиями, возможно, даже немедленно отвезёт Уилла к Эбигейл. Он подумывал о том, чтобы придержать свой маленький сюрприз, пока у Уилла не окажется… достаточно времени, чтобы выбраться из куколки. Но из-за заминки с сенатором Айли его мангуст пробыл здесь дольше, чем планировалось изначально.       С приближением сезона выборов у Ганнибала ушли недели, а не дни, чтобы найти другую возможность избавиться от свиньи по имени Шелдон Айли.       Возможно, не обошлось и без провидения. Но теперь Уилл будет свободен. Свободен от цепей, которые так безжалостно набросил на него Джек. Свободен вернуться в объятия Ганнибала.       Звук быстро приближающихся шагов выводит Ганнибала из раздумий.       — Доктор Чилтон! Доктор, — прерывисто дыша, незнакомый Ганнибалу санитар вылетает из-за угла, весь покрасневший и потный. Он останавливается возле них и закрывает глаза, переполняемый неловким чувством вины.       Ганнибал с любопытством наклоняет голову набок.       — Уилл Грэм мёртв, — говорит санитар, и мир Ганнибала в одночасье рушится.       Он не слышит ни взволнованных окриков Аланы с Джеком, ни истерического визга Чилтона, в его голове проносится лишь единственная мысль: «Нет».       Всё перед глазами заволакивает красным. Ганнибал в бешенстве срывается с места и, минуя распахнутую дверь, оказывается в до боли знакомом коридоре. Смутно он осознает, что оттолкнул в сторону Джека и Алану, но это не заботит его. Ни. На. Йоту.       Примчавшись к камере Уилла, он видит, что дверь открыта. Стоящий прямо у него на пути санитар с посеревшим лицом и отвисшей челюстью, медленно поднимает глаза, когда Ганнибал врезается в него, буквально вталкивая его в камеру.       Уилл всё ещё дышит.       Взлёт и падение единственного другого в мире игрока в шахматы происходит медленно, так чертовски медленно. Слыша, как сзади приближаются шаги, Ганнибал без колебаний падает на колени и прижимает руки к порезу на горле Уилла.       Это почти зеркальное отражение раны, нанесённой Эбигейл несколько месяцев назад.       Но глубже.       Глаза Ганнибала скользят по сломанной шариковой ручке, зажатой в лежащей на животе руке Уилла, по его бледному обескровленному лицу, по закатившимся в судорогах глазам.       Жить Уиллу осталось не больше нескольких минут, хирург внутри него холодно ставит диагноз. Ганнибал отвергает этот факт с той же лёгкостью, с какой отверг общественные морали.       — Уилл, — шепчет он, — Уилл, Уилл, Уилл, Уилл...       За спиной он слышит потрясённый сдавленный вздох Аланы. Молчание же Джека ещё более губительно. Хмурый, не находящий себе места санитар пятится назад, исчезая из поля зрения Ганнибала.       Ганнибалу плевать. Всё его внимание приковано к голубовато-серым глазам Уилла, когда они медленно открываются.       Рот Уилла стремительно наполняется кровью, слова его тихи и прерывисты:       — Р-разумеется, ты даже сейчас рядом, — сдавленно шепчет он. Ганнибал никогда не слышал, чтобы голос Уилла звучал настолько безэмоционально, лишённым воли к жизни, и сердце его сжимается.       — Я рядом, Уилл, — говорит Ганнибал, к своему ужасу слыша, как срывается его голос. — Я никогда тебя не покидал.       — Т-ты оставил меня… — удаётся выдавить Уиллу, — …одного. Всё ложь, — он с бульканьем захлёбывается кровью. — Тебя никогда, — выдыхает он, — никогда не заботили… ни я… ни Эбигейл.       Ганнибал моргает, только сейчас понимая, что глаза его слезятся. Он ведь…       — Всегда заботили. Эбигейл жива, — признается Ганнибал, не обращая внимания на тех, кто может его услышать. — В твоём мире для неё есть место. В нашем мире.       Уиллу удаётся горько рассмеяться.       — Почему… — ещё больше крови. — …тебе верить?       — Уилл, — задыхается Ганнибал, грудь его сжимается с каждым ударом из последних сил бьющегося сердца Уилла. — Не оставляй меня, — Ганнибал и сам удивляется собственным словам. Тому отчаянию, звучащему в них. Но… слова как никогда правдивы. Это чувство в груди, обжигающее, ноющее…       — Лжец…       Ганнибал даже не моргает, лишь единственный раз качает головой.       — Я люблю тебя, Уилл. Мне так жаль.       Он заглядывает Уиллу в глаза и понимает, что тот ни капли ему не верит.       Ганнибал никогда в жизни ни с кем не был настолько искренен.       — Лжец… — на последнем издыхании выплёвывает Уилл. Всё перед глазами Ганнибала начинает расплываться, и он мотает головой. Кожа Уилла под его пальцами холодная, такая холодная.       — Я люблю тебя, — уверенно повторяет он, вкладывая в слова всю свою решительность, его человеческий костюм сгорает дотла, обнажая скрывающегося под ним дикого израненного зверя. — Я клянусь тебе. Позволь мне тебе показать. Только не… — на секунду его горло сжимается, — не оставляй меня.       И Ганнибал умоляет. Он никогда никого не умолял, но делает это сейчас и умоляет, умоляет, умоляет.       — Я люблю тебя, — снова произносит он, и на этот раз Уилл смотрит прямо на него.       Зрачки Уилла расширяются. Он моргает…       Последний судорожный вздох, и Уилла Грэма больше нет.       — Не оставляй меня, — губы Ганнибала продолжают шевелиться, — не оставляй меня, не оставляй, не…       И Чесапикский Потрошитель срывается.       Он тихо рыдает. Жалкое зрелище. Ганнибал чувствует, как дрожат его плечи, а разум снова и снова, как мантру, повторяет: «Нет, нет, нет, нет, нет, нет…»       На его плечо осторожно ложится рука.       — Ганнибал, — говорит Алана, слезы текут по её щекам, но она как может старается его утешить.       Пять стадий горя — хорошо задокументированное явление. Ганнибал провёл через них множество своих пациентов, чаще всего делая акцент на гневе. Он всегда придерживался мнения, что гнев — самая полезная из эмоций.       Теперь, вновь испытав утрату, он уверен, что даже после стольких лет, прошедших с той холодной суровой литовской зимы, это по-прежнему так.       Алана дотрагивается до него, и Ганнибал чувствует, как от отрицания он переходит к ледяной, несдерживаемой ярости.       И он не уверен, что эта ярость хоть когда-нибудь его покинет.       Решение принимается с лёгкостью. Ганнибал резко поднимается, руки его всё ещё скользкие от крови Уилла. Когда он оборачивается, его разум холоден и сосредоточен. Джек до сих пор тупо таращится на тело Уилла, совершенно не осознавая, что происходит вокруг.       Шок.       Как на руку.       В ту же секунду Ганнибал ломает шею Алане. Она даже не успевает ничего понять, покидая этот мир, безболезненно и быстро.       Она заслужила.       Стоит телу Аланы упасть на пол, как Джек начинает непонимающе хмуриться. Движения его заторможены, будто он находится под действием седативных, хоть все его инстинкты и вопят об опасности. Однако Ганнибал намного быстрее и уже схватил сломанную ручку, валяющуюся рядом с Уиллом.       Ганнибал выбивает выхваченный из кобуры пистолет Джека и отбрасывает его куда-то в дальнюю часть камеры, прикладывая сопротивляющегося Джека головой об стену.       Теперь уже слишком поздно.       — Ганнибал, — еле слышно произносит Джек, руки Ганнибала на его шее медленно, но неумолимо сдавливают трахею. — Что… ты… — предательский крик Джека стихает от недостатка воздуха.       — За все те разы, когда ты использовал Уилла, — рычит Ганнибал. — За все те разы, когда обращался с ним, как с ничтожеством. Ты всего лишь свинья, возомнившая, будто имеешь над ним какую-то власть. Я должен был убить тебя ещё несколько месяцев назад.        «Может, тогда Уилл был бы ещё жив».       Перерезать Джеку горло сломанной ручкой непросто, но Ганнибал просто не может довольствоваться ничем другим. Он с силой вдавливает острый обломок пластика в нежную кожу на горле Джека, а после вонзает ручку снова и снова, углубляя рану.       Джек начинает давиться кровью, совсем как Уилл недавно. В этот раз бульканье крови звучит как мольба. Справедливая расплата.       Искупление.       — Ты… — отчаянно хрипит Джек, вырываясь из хватки Ганнибала. Ганнибал чувствует, как сердце бешено колотится у него в ушах. Всё его тело в огне, ведомое праведной местью божества свиньям. Джеку, подпитываемому адреналином, удаётся впиться ногтями в плечо и предплечье Ганнибала. Костюм Ганнибала плотный. Не останется даже синяков.       — Конечно, я, — с насмешкой фыркает Ганнибал. — Уилл никогда не ошибался насчёт убийцы. И только ты заслуживаешь гореть за собственную слепоту. Ты сам навлёк это на себя, Джек, — выплёвывает он.       То, с каким отчаяньем и яростью смотрит на него Джек, на удивление успокаивает.       Ганнибал чувствует себя зияющей чёрной дырой, бесконечно пустой и жаждущей впитать любое чувство, до которого только сможет дотянуться. Чувство триумфа и удовлетворения от мучительной смерти Джека улетучивается слишком быстро.       Ему нужно больше.       — Днём я загляну к Белле, — шепчет Ганнибал, вплотную наклоняясь к Джеку. Глаза Джека наполняются первобытным страхом. — Потом к Джимми, а после — к Брайану. Уверен, всем им не терпится познакомиться со мной настоящим.       Джек тщетно пытается вырваться. Он умирает охваченный ужасом.       Это праведно.       Ганнибал отступает, позволяя телу Джека рухнуть на пол рядом с телом Аланы, напротив стены, где лежит Уилл.        «…не оставляй меня, мне так жаль, мне искренне…»       Чесапикский Потрошитель пятится назад с глубоким вздохом.       Учинённый им разгром каким-то чудом остался незамеченным. Единственный шум — чей-то безумный крик в камере рядом с Уиллом, вызванный насилием, пусть даже настолько тихим.       Хорошо.       Одной рукой Ганнибал поднимает пистолет Джека, а другой — вытаскивает из кармана пиджака скальпель. Кровь Уилла блестит в свете ламп под потолком камеры, смешиваясь с недостойной кровью Джека.       Ганнибал начисто вылизывает обе руки. Он не позволит ни единой капле пропасть даром.       Потрошитель берёт над ним верх, хоть чудовище и воет от утраты, как и всё остальное в нём. Выглянув в коридор, он не видит никого, даже Чилтона, хотя слышит приближающиеся шаги.       Трус надеется откладывать решение этой проблемы как можно дольше.       Это не имеет значения. Ганнибал заставит его заплатить.       Быстрыми отточенными движениями Ганнибал завязывает свой галстук вокруг горла Уилла, останавливая последнюю кровь, покидающую его тело. Он как можно тщательнее слизывает с него кровь, по щекам Ганнибала текут слёзы, а из горла вырывается сдавленный стон при виде крови, уже впитавшейся в каменный пол и навсегда потерянной для него.       Шаги приближаются. На единственный миг стены БГБДП исчезают, сменяясь холодным безжизненным лесом. Гулкие шаги раздаются у самой двери. Позади него испуганно съёживается Миша.       Видение рассеивается. Перед камерой стоят Чилтон с санитаром.       — Ч-что происхо…       Ганнибал поднимает пистолет Джека и дважды стреляет санитару прямо в грудь, а после подлетает к Чилтону. Лицо Чилтона смертельно бледное. Ганнибал сильно ударяет его рукоятью в висок.       Тот падает на пол. Весь ряд камер восстаёт, услышав выстрелы, эхом разносящиеся по коридору, но Ганнибалу на это плевать. Чилтон слаб и дезориентирован. Ганнибал хватает галстук Джека, затем галстук Чилтона и привязывает обе руки Чилтона к решётке.       — Я ничего не понимаю, — жалобно скулит Чилтон. — Ганнибал, что ты делаешь, прекрати, остановись!       Но он не останавливается. Вместо этого он с хирургической точностью рассекает кожу на предплечьях Чилтона, нанося множество глубоких горизонтальных разрезов на каждую его руку — как метки, свидетельствующие о днях, проведённых здесь Уиллом.       По одной метке за каждый раз, когда тот осмеливался вторгаться в разум Уилла.       Страдания Чилтона будут болезненными и затянутся надолго.       Глава БГБДП безудержно рыдает, умоляя Ганнибала: «пожалуйста, с-сжалься, п-пож-жалуйста», будто бы он этого заслуживает. Ничтожество. Набрав пригоршню пыли и гравия с пола камеры, Ганнибал с мстительной улыбкой втирает их в раны Чилтона.       Зверь в нём рычит. Этот человек повинен в том, что его пары больше нет.        «Но это не так», — шепчет разум. — «Это твоя вина. Ты просчитался. Сам сломал свою игрушку. Вина лежит лишь на тебе».       Игнорируя эти мысли, даже когда его зрение вновь затуманивается, Ганнибал переворачивает свой скальпель и делает точный надрез вокруг черепа Чилтона.       — Дорогой Фредерик, — жестоко говорит он, — я позволю тебе истечь кровью, пока забочусь об остальном твоём персонале. И когда я вернусь, я раскрою тебе череп и вырежу твой мозг, как ты пытался это сделать с моим Уиллом, — последние слова он произносит почти дружеским доверительным тоном.       Чилтон всхлипывает.       Ганнибал оставляет жалкого хнычущего червя и отправляется на охоту.

***

      Пока Ганнибал шагает по трупам, устилающим коридоры БГБДП, в голове его звучит симфония.       Ноты Реквиема Моцарта кристально ясны в его сознании. Бушующие в нём утрата и горе с неистовством выплёскиваются из него.       Никто из санитаров не готов к нападению изнутри. Чилтон отвратительный начальник, персонал БГБДП недоукомплектован и недостаточно подготовлен, а Ганнибал — опытный убийца, ведомый и питаемый отчаянием.       Его скальпель остр. Пистолет тоже оказывается полезен, как и второй пистолет, который он забирает у единственного вооружённого охранника на посту.       Когда он заканчивает, весь его костюм покрыт бордовыми пятнами. Кто-то из санитаров успел включить сигнализацию, и всюду громко воют сирены. Но теперь не осталось никого, кроме заключённых, кого могло бы это заботить.       От звуков сирен и устроенной им бойни заключённые беснуются и сходят с ума ещё больше, чем раньше. Ганнибалу плевать. Бесполезные свиньи.       БГБДП расположена достаточно отдалённо. До прибытия полиции у Ганнибала приблизительно есть минут шестнадцать. Пятнадцать, для верности.       Ему нужно всего десять.       Снова спустившись в коридор Уилла, Ганнибал останавливается возле одной из камер — камеры Абеля Гидеона.       Гидеон терпеливо за ним наблюдает.       — Для меня большая честь познакомиться с вами, — говорит заключённый. — Я так долго искал вас в своей голове, что почти забыл, что вы существуете вне моего разума.       Ганнибал вскидывает голову. Поднимает пистолет, затем опускает его. Поднимает руку со скальпелем и снова её опускает.       Нет никакой радости видеть этого самозванца за решёткой. Никакого удовольствия от боли, которую он может ему причинить. Никакого любопытства, что может произойти, если он его освободит.       Ганнибал не чувствует ничего.       Никак не реагируя, он поворачивается спиной и входит в камеру Уилла, пустота его предыдущей реакции резко контрастирует с потоком эмоций, которые он испытывает при виде тела Уилла.        «Тело Уилла, эта прекрасная тьма, единственная…»       Кости, мясо и кровь кажутся невесомыми, когда он поднимает их. Кудряшки Уилла мягко касаются его кожи, воздух вокруг пропитан запахом крови.       — Так значит, у зверя действительно есть сердце, — посмеивается Гидеон, когда Ганнибал проходит мимо, сжимая Уилла в объятиях, как невесту.       Ганнибал игнорирует его.

***

      Он солгал Джеку. У Ганнибала нет желания расправиться с Беллой, Прайсом или Зеллером. Они того не стоят.       Есть только один человек, которого он хочет видеть.       Ганнибал ведёт машину, держа одну руку на руле, а другую положив на быстро остывающее тело Уилла. Он едет слишком быстро и небезопасно, но ему всё равно.       Настоящее чудо, что никто его не остановил. Чудо для копов.       Дом на утёсе высоко и внушительно вырисовывается вдалеке. Когда он подъезжает ближе, Ганнибал чувствует, как у него начинают дрожать руки.       Он мрачно смотрит на себя в зеркало заднего вида.       Несмотря на все свои планы, все расчёты, все способы, которыми он собирался играть с Уиллом, прежде чем убить его, Ганнибал умудрился полностью упустить из вида нечто поистине жизненно важное.       Своё собственное сердце.       Оно замёрзло той проклятой литовской зимой, и Ганнибал был убеждён, что оно больше никогда не оттает. Как же он ошибался.       Если бы он только разглядел это раньше.       Когда Эбигейл выходит встретить его в гостиной, он снова несёт Уилла на руках. Несколько крупных капель крови теперь украшают ковёр в гостиной. Эбигейл бледнеет.       — Что произошло, — звучит больше как утверждение, чем вопрос.       — Я просчитался.       — Ганнибал…       Она научена горьким опытом. Эбигейл в первую очередь выжившая, и она научилась справляться с горем по-своему.       — Уилл слишком долго оставался наедине со своими демонами. Он решил положить конец своим страданиям.       Глаза Эбигейл внимательно изучают его лицо, по ощущениям это длится целую вечность, но на деле занимает не дольше секунды. Ганнибал полагает, что сейчас его можно читать как открытую книгу. Он чувствует себя сломленным, разбитым и опустошённым. Освежёванным и выставленным напоказ.       В конце концов, Эбигейл кивает. В глазах её стоят слезы, но она не позволяет им пролиться.       — Мы должны почтить его.       — И мы почтим.       Они быстро принимаются за работу. Ганнибал не знает, что ещё делать. Он любит Уилла, по-прежнему любит, и теперь должен справиться с утратой единственным известным ему способом. Сделать Уилла частью самого себя. Отныне и навсегда.       Эбигейл помогает, но лишь незначительно. Это сердце Ганнибала лежит сейчас на столе, и он не опозорит Уилла, отдав ему что-либо меньшее, чем полную свою преданность.       Время бессмысленно. Солнце садится, последние лучи света проливаются на кухню, когда готово последнее блюдо.       Они не обмениваются ни единым словом.       Стол наконец-то накрыт. Рядом с Ганнибалом блюда и вырезкой, щеками, рёбрами, лёгкими, языком, глазами и мозгом.       Перед Эбигейл стоит лишь одно-единственное блюдо.       — Ганнибал, — хрипло произносит она. Руки её обхватывают самую дорогую тарелку из всех.       Сердце Уилла ещё не тронуто.       — Я не заслуживаю этой его части, — глухо отвечает Ганнибал. Он чувствует себя вывернутым наизнанку, ободранным и обескровленным, ему с трудом удаётся произносить слова по-английски. — Ты принесла ему больше радости, чем я когда-либо. Ты достойна его сердца.       Эбигейл начинает плакать.       Ганнибал берёт столовые приборы и начинает есть.       Раньше он часто представлял себе этот момент. Когда Уилл откидывался на спинку стула, обнажая горло, Ганнибал с тоской представлял его шею, поджаренную на вертеле с тимьяном и розмарином. Когда Уилл облизывал губы, он представлял, как медленно смакует его слегка поджаренный маринованный язык. Когда Уилл закрывал глаза на месте преступления, Ганнибал представлял, как засыпает, держа в руках его глазные яблоки.       Реальность проста: единственное, что он чувствует, поедая Уилла, — это сожаление.       Ганнибал всё ест, ест и ест. Эбигейл с беспокойством наблюдает за ним, но Ганнибал не останавливается, не может остановиться, даже когда ему кажется, что он вот-вот лопнет.       В итоге он не может съесть всё. Печень и половина ноги — слишком для него.       Когда Эбигейл помогает ему доесть их с явственно читающейся на лице решимостью, Ганнибал наконец начинает плакать.       Даже в этом он подвёл Уилла.       Они заканчивают ужин засветло. Единственное, что осталось от Уилла Грэма, — это сундук, в который Ганнибал сложил его кости, волосы, все до единого несъедобные кусочки.       Несмотря на протесты собственного тела, он не останавливается. Ганнибал уже заставил себя пройти через худшее. Он медленно встаёт из-за стола и поднимает сундук. В его руках он слишком тяжёл.       — Пойдём, — приглашает он, и Эбигейл следует за ним.       Они стоят на обрыве утёса и смотрят на сундук в своих руках.       — Уилл всегда любил море, — шепчет Эбигейл.       — Да, — отвечает Ганнибал.       Он обнимает Эбигейл, притягивая её к себе. Они вместе держатся за сундук.       — Мы никогда его не забудем, — говорит ему девочка, которая могла бы стать их с Уиллом дочерью.       — Никогда, — соглашается Ганнибал и толкает их обоих с утёса, навстречу холодным океанским волнам.