Горькое лекарство

      Слуга раскрыл перед ним дверцу повозки, и Чу Ваньнин молча залез внутрь. Его лицо было скрыто вуалью и для всех придворных выглядело так, что Император Тасянь-Цзюнь оставляет Императрицу во дворце Ушань и едет со второй супругой — Чу Фэй — провести празднования в захваченных владениях.       Уж не впала ли Императрица в немилость?       Внутри повозки Чу Ваньнина поджидал довольный Тасянь-Цзюнь, который тут же сорвал вуаль и затащил его к себе на колени.       Сколько бы Чу Ваньнин ни вырывался — больше ему не сравниться в силе с Императором. Хоть боевые навыки остались с ним, потеря золотого ядра, а с ним и силы заклинателя, не оставляла ему надежд на победу. Тасянь-Цзюнь даже не особо напрягался.       Оставалось только сжать зубы и отвернуться.       — Моя Чу Фэй сегодня совсем не благосклонна к мужу. Мы едем праздновать, Ваньнин. Разве тебе не надоело столько лет сидеть затворником во дворце?       «Затворником?»       Ярость тут же вспыхнула в Чу Ваньнине. Он был пленником и долгие годы не видел ничего, кроме небольшой территории во владениях Тасянь-Цзюня.       — Так вот, мы едем, чтобы отпраздновать знаменательную победу твоего мужа.       — Я буду оплакивать жизни погибших, а не праздновать, — сухо ответил Чу Ваньнин.       — Ох, да ладно. Эти даосы сидели на своей горе, пока я не пришел и не раздавил их. Вместо того, чтобы хоть как тот же Сюэ Мэн со своими шавками кидаться на меня, они просто ждали смерти.       — Даосы? — спросил Чу Ваньнин, и голос его задрожал против воли.       — Что, стало вдруг интересно? — Не дождавшись ответа, Тасянь-Цзюнь схватил его за подбородок и повернул лицом к себе. — За кого ты так переживаешь?       Но Чу Ваньнин смотрел холодно и молчал.       — А, даже если у тебя там кто-то был, я вырезал всех. Оплакивай, — разрешил Тасянь-Цзюнь.       — Но ведь ты так и не сказал, куда мы едем.       — Храм Убэй.       Чу Ваньнин мгновенно вырвался из чужих рук, но Тасянь-Цзюнь схватил его снова, сжав в объятиях так, что кости затрещали. Чу Ваньнин не обратил на это внимания.       «Наставник!»       Он не знал, жив ли его первый учитель, ведь они разорвали отношения давным-давно.       А теперь уже все равно. Все мертвы. Храм Убэй — ещё одна резиденция Тасянь-Цзюня.       Но зачем ему там Чу Ваньнин?       Сердце забилось сильнее, и краска начала растекаться от кончиков ушей к щекам.       Неужели этот ублюдок настолько порочный...       — Вижу, до тебя дошло, как мы будем там развлекаться, — с насмешкой проговорил Тасянь-Цзюнь. Его забавляло, как Чу Ваньнин пытается сохранить остатки своей лицемерной чистоты. — Я перетрахал тебя, кажется, во всех укромных уголках моего дворца. Пора попробовать что-то новенькое.       Храм, в котором он вырос! В котором только что пролились бесчисленные реки невинной крови.       Безумец!       — Ты и правда сошел с ума, если думаешь, что я позволю тебе взять меня в храме… — речь Чу Ваньнина прервалась: Тасянь-Цзюнь снова сжал пальцы на его лице.       Его глаза полыхали дьявольской радостью, жестокая ухмылка изуродовала прекрасное лицо.       — Возьму, Ваньнин. И буду ебать тебя столько раз, сколько пожелаю. А если я остановлюсь — сам будешь умолять и трахать себя моим членом, насаживаться и просить кончить в тебя. Завтра утром в тебе будет столько моего семени, что оно будет выплёскиваться, захоти ты сделать хоть шаг, — его голос становился все ниже, а хватка крепчала. — И вся твоя ублюдочная гордость закончится, как только мой хуй разорвет твою тесную дырку. А когда я наиграюсь с ней, ты будешь вылизывать меня и благодарить за каждую каплю, которую этот достопочтенный подарил тебе. Не криви губы, ты это делал. Сколько бы ни терпел — итог был один: ты трахаешься со мной, просишь ещё и сосешь член так, что в глотке ему едва ли не тесней, чем в заднице. Даже не знаю, — его язык ткнулся в ухо Чу Ваньнина, и тот дернулся от отвращения, — что люблю больше: твои жалкие мольбы или сочное хлюпанье молчаливого рта, натянутого на мой член.       Чу Ваньнин вцепился в грубые пальцы, но не смог их разжать. Тасянь-Цзюнь отпустил его сам, рука нырнула в потайной карман, и на ладони появилась круглая шкатулка. На крышке свивались золотые драконы.       — Ты ведь помнишь ее?       Чу Ваньнин смотрел на шкатулку так, словно там не афродизиак, а отрубленные пальцы.       — Темная тварь, — процедил он.       — Твоими стараниями я стал таким, дорогой Учитель. Не забывай.       Шепот заползал в ухо, и Чу Ваньнин содрогнулся, будто это ядовитая гадина.

* * *

      Дорога до храма заняла бы четырнадцать дней, но Тасянь-Цзюнь то и дело покидал повозку и проводил небольшую процессию сквозь пространственные переходы. Так что уже к вечеру они были на месте.       Чу Ваньнин ждал, что сначала будет пир, Тасянь-Цзюнь как всегда зальёт в себя кувшин вина, а после приступит к самой мучительной для Чу Ваньнина части празднования.       Но он оставил вельмож пировать в малом зале, а сам потащил Чу Ваньнина вглубь храма. Вокруг была чистота, но Чу Ваньнин не видел привычного убранства. Перед глазами так и стояла картина, как слуги вытаскивают залитые кровью циновки и мебель.       Чу Ваньнин опустил глаза в пол.       Тасянь-Цзюнь часто приходил к нему и сам в крови. Никаких иллюзий.       Почему так больно?       Его втолкнули в комнату, и он только успел увидеть застеленную кровать, как Тасянь-Цзюнь развязал его пояс и вцепился в ханьфу, стаскивая с плеч, сдвигая нижние одежды, чтобы добраться до голой кожи.       — Целый день ты тёрся о хуй этого достопочтенного. Ещё немного — и я выебал бы тебя прямо в пути.       Тасянь-Цзюнь повалил его на кровать, но Чу Ваньнин извернулся, пнул его в колено и попытался скатиться с постели. Но тот поймал его волосы, затянутые в высокий хвост, и дёрнул на себя.       — Не терпится перейти к главному блюду? — спросил он, легко удерживая брыкающегося Чу Ваньнина, второй рукой доставая шкатулку.       Едва Чу Ваньнин обмяк в его объятиях, как Тасянь-Цзюнь с ухмылкой снял предплечье с его шеи.       — Давай, открывай рот, — сказал он, сжимая в бледных пальцах пилюлю. — Я все равно засуну ее в тебя.       Чу Ваньнин приоткрыл рот и поймал губами мерзкую отраву. Не было больше сил, он теперь едва ли не слабее обычного человека. Но Чу Ваньнин все ещё мог обездвижить Тасянь-Цзюня на мгновение, ударив в акупунктурные точки. Его пальцы мелькнули так быстро, что тот только моргнуть успел.       Времени было ровно на два удара сердца. Этого хватило, чтобы втиснуть пилюлю в глотку Тасянь-Цзюню и нажать на кадык, заставляя сглотнуть.       Он тут же отбросил Чу Ваньнина от себя и засунул пальцы в рот, в бесплодных попытках вызвать рвоту. Но они целый день провели в пути и не стали останавливаться для трапезы — так сильно Тасянь-Цзюнь хотел к ночи оказаться в храме и осквернить Чу Ваньнина ещё больше.       — Думаешь, так просто... — он сглотнул, на висках проступила испарина. — Разберусь с этой блядской таблеткой и вернусь за тобой. Чу Ваньнин, ты подписал себе смертный приговор.       Содрогаясь, Тасянь-Цзюнь выскочил из покоев.       Руки Чу Ваньнина дрожали. Он дал отпор! Пусть это последнее, что он сделал в своей жизни. Плевать. Но он не будет... Не в храме Убэй.       Чу Ваньнин не знал, сколько времени прошло, но он по-прежнему был один. Его тянуло выйти, проверить куда подевался Император.       Наверняка Тасянь-Цзюнь уже подавил зелье и теперь выдумывает наказание — не стоит давать ему повод опробовать его прямо сейчас. Но волнение не отпускало.       Чу Ваньнин прошел через анфиладу комнат и за одной из них послышались шорохи. Они были одни внутри главной части храма. Вся свита и стража разместилась в малых залах, сюда едва доносился шум пира и шелест голосов.       Подойдя к комнате, Чу Ваньнин прислушался к низкому голосу, что сыпал проклятиями.       — Блядь! — рычание за дверью сменилось всхлипами.       В комнате зашумело — в стену влетело что-то тяжёлое и с металлическим лязгом приземлилось на пол. Он замер, прижавшись спиной к тёплому дереву.       Тасянь-Цзюнь не смог.       И Чу Ваньнин знал, что сейчас с ним происходит.       Сначала перехватывает дыхание: раз, другой, а на третьем вдохе воздух жжет глотку, словно ты стоишь у кузнечного горна. Если бы жгло только горло... Огонь расползается по телу, а потом стекает вниз. И его не потушить самому. Только если тебя наполнят спермой, вытрахают душу — тогда он начнет утихать. И никакими ухищрениями от него не избавиться. Чем дольше сопротивляешься, тем меньше сил на борьбу остаётся.       Пытка может длиться часами. Чу Ваньнин однажды метался до самого утра под насмешливые речи Тасянь-Цзюня. Но рано или поздно зелье начинает разрушать саму основу человека, и он превращается в жадное до секса животное, готовое лечь под кого угодно. Если разрядка так и не наступает, его личность стирается полностью. Навсегда.       Поэтому Чу Ваньнин подумал, что обречён, как только увидел тошнотворную шкатулку в руках Тасянь-Цзюня. Он ни разу не смог побороть зелье. Чем сильнее он сопротивлялся, тем унизительнее была развязка.       Чу Ваньнин делал все. Насаживался на собственные пальцы, вылизывая напряжённый член Тасянь-Цзюня, отзывался на мерзкую «наложницу Чу» и молил, чтобы его растянутый проход до предела наполнили спермой.       Через час, два, три — не важно. Раз Тасянь-Цзюнь не смог вывести зелье из тела, значит он пройдет знакомый Чу Ваньнину путь до конца.       Чем бы он там не ублажал себя — это не поможет.       И когда сознание окончательно замутнится, он будет готов ползти на коленях, искать любого, кто вставит в него раскалённый член и сольёт свое семя.       Можно просто уйти. Или встать в стороне и наблюдать, как Тасянь-Цзюнь ложится под собственную стражу.       Можно попробовать сбежать.       Чу Ваньнин открыл дверь, шагнул внутрь и тут же развернулся лицом к деревянным створкам.       За его спиной разносились низкие загнанные стоны, ритмичные и рваные одновременно.       Рано или поздно Тасянь-Цзюнь обезумеет и попытается выйти из этой комнаты, туда, где слышны пьяные голоса.       Чу Ваньнин опустил засов. Обернулся.       Это было… красиво. И бесчеловечно, унизительно... И возбуждающе...       Чу Ваньнин был добродетельным человеком — конечно же нет, это не было возбуждающим. Но прогиб спины и поднятые ягодицы притягивали взор.       Вокруг Тасянь-Цзюня на расстеленных шкурах в беспорядке лежала сорванная одежда, он сам упирался лбом в сгиб локтя. Второй рукой он в бессильной ярости снова и снова надрачивал стоящий член.       Тасянь-Цзюнь нашел в себе силы прерваться и прорычал:       — Проваливай!       Его ноги были широко разведены, и Чу Ваньнин против воли глянул на отверстие меж сильных ягодиц. Оно блестело от смазки и выглядело болезненно натертым.       Взгляд метнулся к стене, у которой валялся зачехленный в ножны меч.       Чу Ваньнин подошёл к шкурам и опустился на колени, спиной к пылающему гневом человеку.       — Если ты думаешь, что я тебя буду умолять… — выдавил сквозь зубы Тасянь-Цзюнь, — то лучше прямо сейчас вспори себе брюхо. — Он перевел дыхание. — Я все равно сделаю это, как только справлюсь с этой отравой.       — Ты знаешь, что зелье разрушит личность. Рано или поздно, — голос Чу Ваньнина был спокойным: ни радости, ни злобы.       — Катись к хуям!       До него доносились влажные хлюпающие звуки. Свечи оплывали и гасли одна за другой.       Когда осталась последняя, Чу Ваньнин обернулся.       Тасянь-Цзюнь выл на одной ноте, сжавшись на ковре. Пальцы то и дело возвращались к растянутому анусу, но сколько бы он не толкался внутрь, сколько бы пальцев не добавлял — облегчения не было.       Однажды Чу Ваньнин дошел до четырех, почти разрывая себя, но Тасянь-Цзюнь только рассмеялся и предложил попробовать втиснуть кулак целиком. Тогда Ваньнин сдался и широко развел ноги, умоляя трахнуть себя. Довольный представлением, Тасянь-Цзюнь не потребовал чего-то ещё, хотя обычно одной только просьбы ему было мало.       Чу Ваньнин не сводил взгляда со своего бывшего ученика.       Тасянь-Цзюнь смотрел в пустоту, шептал что-то, а глаза были будто слепые. У него осталось не так много времени. Никакой надежды, что он все ещё может побороть снадобье.       Чу Ваньнин поднялся и осторожно приблизился. Он даже себе не хотел признаваться, что за эти часы исподнее пропиталось влагой — так на него подействовали одни только безмерно развратные звуки. Если бы он смотрел, то наверняка бы не устоял.       — Кого тебе позвать? — Он с силой сжал пальцы на влажном от пота плече. Привлечь внимание человека, у которого плавятся внутренности — задача не из лёгких.       Тасянь-Цзюнь поднял взгляд, и в глазах его плескалась дикость, как у животного, которое готовится к броску.       — Ты... Сука! Ты, — он зажмурился и схватился за край белого одеяния. — Мне нужен твой член.       — Мо Жань, — позвал Чу Ваньнин, но тот не ответил. Глаза его были затянуты мутным желанием, как пруд ряской.       Он прижал пальцы к чужой щеке и тут же отдернул — Тасянь-Цзюнь полыхал как печка.       — Мо Жань, ты слышишь меня?       Но тот уже не узнавал его, вместо этого затянул пальцы Чу Ваньнина в рот, посасывая и прикусывая подушечки. А потом выломился в пояснице, упираясь коленями в пол, предлагая себя.       — Я помогу тебе, но ты должен сказать, кто я такой. — Чу Ваньнин обхватил прохладными ладонями влажное от жара лицо. — Ты должен вспомнить.       Мо Жань мотал головой, будто мыслей в ней было слишком много, или напротив ни одной, и Чу Ваньнин отдал слишком сложный для него приказ.       — Мо Жань, — позвал он в третий раз, и тот вдруг отозвался:       — Учитель...       Чу Ваньнин захлебнулся воздухом, сердце забилось быстрее.       — Кто твой учитель? Как меня зовут? — в его голосе появились просящие нотки.       — Чу Ваньнин. Мой прекрасный учитель, — сказал Мо Жань и посмотрел ему прямо в глаза.       Как будто желание разрушило личность Тасянь-Цзюнь и выпустило из глубин подсознания прежнего Мо Жаня.       Проклятый цветок, что вырос в его сердце, превращал все светлые чувства в ненависть, но похоть вытащила за собой что-то ещё. И это чувство светилось в глазах Мо Жаня, пока он покусывал и лизал пальцы, выпрашивая большего. Не выдержав бездействия Чу Ваньнина, он откинулся на шкуры и развел ноги.       А потом свет в его глазах окончательно погас, и он уставился в потолок пустым взглядом. Хотя тело его продолжало выгибаться и просить ласки.       Проклятье!       Чу Ваньнин срывал с себя одежду, наплевав на ханьфу: стащил штаны и исподнее и тут же залепил пощечину Мо Жаню. Голова его безвольно мотнулась.       — Мо Жань! Тасянь-Цзюнь! Ублюдок, — он прокусил его губы, потянул за волосы, обнажая шею — следующий укус пришелся в нее.       Мужчина под ним не реагировал.       И тогда Чу Ваньнин прижался пахом к разведенным ногам скользя между ними пальцами, помогая себе. Он вогнал член сразу на всю глубину, чтобы привести Мо Жаня в чувство.       Страх накатывал волнами, гася возбуждение. И Чу Ваньнин принялся целовать застывшее лицо, зовя Мо Жаня на все лады, умоляя и проклиная. Тот не отзывался.       Задыхаясь от ужаса, Чу Ваньнин проталкивался в горячечное тело и снова выходил, почти на всю длину.       — Мо Жань, — упрашивал он, вбиваясь в податливое тело. — Любимый! Давай, иди ко мне.       Чу Ваньнин боялся, что это сознание обманывает его, но мышцы сжимали его сильнее, и короткие чужие вздохи, наконец, зазвучали вперемешку с его мольбами. Он навалился, прижавшись к горячей и влажной груди — сердце в ней билось быстро, гулко.       Чу Ваньнин почти не дышал, прислушиваясь, вглядываясь. Но когда сильные ноги обхватили его, сжали так, что он вошёл до самого конца, напряжение выплеснулось из него, и он бросился осыпать лицо Мо Жаня поцелуями, роняя соленые капли на пышущую жаром кожу.       — Я все сделаю, мой хороший. Ну же, посмотри на меня. — Он притягивал его ближе, пытаясь найти отблеск сознания во взгляде. — Посмотри на своего мужа.       Он стиснул зубы и отвесил пощечину — на этот раз Мо Жань широко распахнул помутневшие глаза, а потом застонал.       — Давай, вот так.       Страх отступал, и его место заполняло исступлённое удовольствие. Внутри было так тесно, так влажно, что Чу Ваньнин против воли начал двигаться быстрее. Они переплелись в объятиях, Мо Жань подавался вперёд, насаживая себя на член: наконец отрава в нем получила желаемое.       — Учитель… Ваньнин...       — Да, — прошептал он ему в губы, — я здесь, Мо Жань. Я хочу, чтобы ты кончил, давай сделай это для меня.       Чу Ваньнин знал, что первый оргазм развеет самый сильный дурман, позволит сознанию вернуться хоть немного. Он приподнялся на руках, и нижняя часть тела ударялась теперь с настоящей яростью, но Мо Жань только сильнее сжимал его ногами и двигался в такт.       — Помоги себе, — попросил он.       Чу Ваньнин в первый раз был с мужчиной вот так и не знал, как быстрее доставить удовольствие. Он боялся, что Мо Жань снова начнет соскальзывать в беспамятство. Хотя тело вело Чу Ваньнина, задавая ритм, словно его инстинкты только и ждали момента, чтобы взять другого человека, подчинить, подмять под себя.       — Ещё, Ваньнин, — Мо Жань кусал губы и просил снова и снова. Одна рука все же легла на член, и он яростно дрочил себе, продолжая толкаться.       Чу Ваньнин резко вытащил член и грубо сжал его у основания, как делал Тасянь-Цзюнь, забавляясь с ним, лишая разрядки до тех пор, пока Чу Ваньнин не превращался в скулящее от желания существо.       Как только предоргазменная дымка схлынула, Чу Ваньнин снова прижал головку к сочащемуся смазкой отверстию и погрузился в него. Мо Жань под ним счастливо выдохнул и продолжил ласкать себя, не сдерживая стонов.       — Я возьму тебя столько раз, сколько ты попросишь, Мо Жань, — горло пересохло от жаркого дыхания, голос звучал низко и хрипло. — Но ты должен кончить прямо сейчас.       Чу Ваньнин подтянул Мо Жаня к себе, задирая его бедра выше, и тот отозвался долгим отчаянным стоном. Его рука замерла, бестолково стискивая член, а потом он запустил обе ладони в короткий ворс шкуры и выгнулся, словно натянутый лук. Он вскрикнул, и на его живот толчками выплеснулась сперма.       Таким порочным, таким затраханным выглядел Мо Жань, что Чу Ваньнин едва не кончил от этой картины вместе с ним. Наконец он отпустил себя, и задвигался как хотел: короткими толчками, оставаясь в глубине хорошо растянутого тела.       Видеть полные желания глаза, слышать вскрики, зная, что это ты... это твой член сделал Мо Жаню невыносимо хорошо, так, что его удовольствие можно увидеть — остывающая сперма собралась в лужицу на подтянутом животе — всего этого было слишком много.       Чу Ваньнин обхватил Мо Жаня, прижался, лаская мягкие, доступные теперь губы, в то время как бедра продолжали свое яростное движение до тех пор, пока его не начала бить дрожь.       — Мо Жань, — звал он, запутавшись в ощущениях, как рыба, попавшая в сеть. Хотелось замереть в глубине, хотелось двигаться яростней. Чу Ваньнин не знал, что же ему делать.       Мо Жань сам нашел его губы и возобновил толчки, так что Чу Ваньнин растворился в оргазме, забыв на мгновение кто он такой.       Голова кружилась, словно небо и земля поменялись местами. Чу Ваньнин лежал на широкой груди, дыша, как загнанный зверь. Их тела были липкими от спермы и пота, в ноздри бил дразнящий своей развратностью запах.       С трудом поднявшись, Чу Ваньнин встретился взглядом с расслабленным Мо Жанем. В глазах все ещё бродили отголоски желания, но не было той пугающей пустоты. Он вышел из него, с облегчением увидел, что из ануса вытекла только мутная белая жидкость, и ни капли крови. Схватив первое попавшееся одеяние из тех, что были разбросаны вокруг, Чу Ваньнин стирал подсыхающую сперму и пот с Мо Жаня, как вдруг наткнулся на его холодный взгляд.       Тасянь-Цзюнь все же был самым сильным заклинателем из ныне живущих. Пусть он не смог подавить любовное зелье, но срок действия его чудовищно уменьшился. Лишенный сил Чу Ваньнин обычно сгорал от похоти до самого утра. Поэтому, забывшись, он был сегодня беспечен.       Теперь Чу Ваньнин с напряжением смотрел на Тасянь-Цзюня. Он не боялся его. Просто не мог даже вообразить, что сейчас произойдет. Его изобьют? Втрахают в пол? Казнят?       Тасянь-Цзюнь поднялся, подхватив верхнее одеяние. Запахнулся в него и, пошатываясь, подошёл к низкому столику. Налил себе вина.       — Ты мог оставить меня. Ещё час, и я бы превратился в идиота, пускающего слюни, — сказал он хрипло, так и не повернувшись лицом.       — Не мог, — ответил Чу Ваньнин, поднимаясь с пола и неловко поправляя одежду.       На нем все ещё осталась большая часть вещей, так что он просто натянул штаны и разгладил ладонями складки на ханьфу.       Тасянь-Цзюнь не спросил, почему. Не избил, не втрахал в пол и не казнил. Он повернулся и приблизился к нему. Коснулся губами напряженных губ, а потом вышел из комнаты, оставив Чу Ваньнина одного.