Голос из глубины

      Джейд была то ли жива, то ли ждала, когда откроются двери в загробный мир. Ей не давали пить и есть вот уже три дня, к ней вообще не приходили — с тех самых пор, как она, выкрикивая проклятия, пообещала Верховному, что лично прирежет его этим самым кинжалом, которым он только что лишил Айлу двух пальцев. Кровавое зрелище стояло перед глазами и теперь, стоило их закрыть, поэтому Джейд лежала на холодной каменной лавке, служившей ей койкой, и смотрела в отблески закатного солнца на потолке. Лучи проникали в камеру сквозь маленькое оконце наверху, а внизу было сыро и темно, отчего ей казалось, что она угодила в колодец. Ей постоянно слышались то звуки капающей воды, то бормотание, чьи-то шаги.       «Времени у нас полно», — усмехнувшись, повторил тогда Верховный, оставляя на светлом платье Айлы красные полосы от окровавленного кинжала. Джейд его ненавидела теперь. Если раньше и порабощение магов, и клеймо на груди, запечатавшее ее силы, казались вещами неизбежными, неотвратимыми, которые случились, потому что другие маги, а не Джейд, позволяли себе слишком много вольностей, вызывая зависть и страх сильных мира сего, то теперь, когда это коснулось последнего, чем Джейд дорожила, внешний мир потерял всякое значение. Раз их с любимой ждет такая судьба, так зачем противиться. Но не дать Верховному то, чего он хочет, стало делом принципа. Вот так, не шевелясь, покорно сложив руки на животе, она покинет этот мир с тайной о будущем, которого никто не должен узнать, тем более такой отвратительный человек, как Корнелиус.       И, будучи с собой честной, Джейд признавала, что боялась. А если сказать точнее, была напугана до лихорадки. Сосущее чувство голода и слабость притупляли этот страх, но он подступал из глубины, из темноты, медленно расшатывая землю под ногами, поэтому все, что оставалось, — это лежать. Стражи понимали, что подобные Джейд, выбравшие клеймо, много знают о боли, чтобы ее бояться, и Джейд не их самих боялась. Ее страшила неизвестность: сколько дней им с Айлой отмерено, что с ними сделают завтра, жива ли Айла вообще и перевязали ли ей искалеченную руку или точно так же бросили, без чувств, в темницу? В темнице было тихо, если не считать капающей с потолка воды, которой едва хватало, чтобы почувствовать на языке влагу с привкусом болотного камня. Никто не ходил и не проверял ее, и Джейд решила, что они, верно, замучают ее временем, дождутся, пока она не сойдет с ума настолько, чтобы через много лет променять ценную информацию на свое последнее желание — погулять по траве под солнцем.       Джейд рассмеялась: когда это она успела стать такой сентиментальной? Если бы только у нее оставались силы, — не те, что кончились от голода и скорби, а ее магия, — она бы напиталась энергией от камней и земли и проделала бы дыру в камере, возвела бы из камня ступени себе на свободу. И, конечно, услышала бы, как кто-то незаметный подкрался к решетке под потолком.       Но лишь когда незнакомый визитер зашуршал у самого окошка, Джейд словно пробудилась ото сна, уловив едва различимое:       — Ты там живая?       Будто разум играл в свои извращенные игры: на мгновение показалось, что голос принадлежит любимой, но когда незнакомец повторил свой вопрос, стало ясно, что не ее. Детский. А потом лунный свет заслонила маленькая лохматая голова.       — Пришел на ведьму поглазеть, — усмехнулась Джейд с горечью. — Что ж, фокусов не покажу, малыш, прости. На сладости тоже не дам.       В мальчишке она признала сына кухарки, который часто пускал ее через черный вход на кухню, чтобы поторговать, узнать новости о госпоже. Но что ей взять с любопытного ребенка? И медяка у Джейд, конечно, с собой не имелось.       — А я тебе тут принес, — зашептал мальчишка торопливо, — от госпожи послание.       Джейд встрепенулась — неужели? Даже затекшие мышцы и слабость не помешали ей встать на ноги и сделать пару неуверенных шагов к решетке, что выходила на задний двор. Подумать только, мимо этой решетки Джейд когда-то ходила, выгадывая дни, когда Вирион уезжал по делам в столицу, а теперь она здесь, спит в одном с ним доме.       — Госпожа жива? Это она просила тебя прийти? — зашептала Джейд, надеясь, что ночной охранник задремал и не услышит их разговора.       — Она слабая. Мама ей который день куриный бульон варит. Главный лайтен, который живет в гостевых покоях, сказал тебе принести и не подглядывать! Я за это получу мешок карамелей!       При упоминании еды в животе у Джейд сделалось так пусто, что, казалось, он вот-вот прилипнет к спине. Мальчишка тем временем просунул сквозь прутья какой-то тряпичный сверток и, разжав маленькие пальцы, тут же исчез. Джейд опустилась на холодный пол, не в состоянии нагнуться от слабости и лишь надеясь, что Айла, узнав о пленнице в своем подвале, смогла передать что-то полезное. Нож, еду, — что угодно. Дрожащими руками развязала узелки. Сверток был маленький, не больше кулака. Может, Айле удалось выкрасть амулет? Бесполезно для Джейд, но так она смогла бы предупредить Назара получше, рассказать ему больше и еще сильнее помешать планам Верховного. Но то, что Джейд обнаружила, когда размотала последний слой ткани, лишило ее не только сил, но и почти уничтожило волю. На ткани кривыми, неровными черными буквами было написано: «Это предупреждение». Только Джейд не сразу его прочитала. Сначала, неосознанно дернув рукой, она в ужасе отбросила содержимое свертка, и два отрезанных пальца укатились в темный угол. Теперь выбросить ужасное зрелище из головы уже невозможно.       — Твари бездушные! — кричала она. — И Создатель ваш такой же, безжалостный бог бездушных людей! ***       Кулаки саднило: стуча ими по проржавевшей решетке, отделяющей камеру от остальной части подвала, Джейд не заметила, как за ночь содрала их до крови. Последние силы покинули тело и разум и, когда наступило утро и в подвал вошел новый человек, она уже не могла толком произнести ни слова — и от слабости, и от потерянной надежды.       — Здравствуй, Джейд.       Старик, стоявший по ту сторону решетки, был глубоко седым, сморщенным, но не немощным. В глазах читалась сила, но не ярость или тщеславие, как у Верховного, и не презрение, как у наместника. На нем был черный балахон с плащом, и по одежде не получалось распознать, что это за человек, да Джейд и не нужно было. Кого еще могли ей прислать лайтены и стражи Создателя, как не какого-нибудь настоятеля их преступной церкви?       — Хотите поговорить со мной о вашем глухом боге? — Джейд еле шевелила пересохшими губами.       Старик ничего не ответил ей, только распорядился, чтобы страж пропустил его в камеру. Затем уверенным шагом приблизился, опустился на каменную плиту, где Джейд лежала в полузабытьи после своего ночного приступа отчаяния, и, аккуратно приподняв ей голову, поднес флягу к ее губам.       — Надеюсь, там настой на волчьем лишайнике, — усмехнулась она, делая обжигающий глоток. — Кишки изнутри сгорят, медленно. Жаль, ваш Верховный не увидит.       — Это просто вода, — покачал головой старик.       — Да. А там, в углу, просто пальцы невинной девушки.       Старик скривил губы и, нахмурив брови, покачал головой снова.       — Вера ослепляет, Джейд. Но она и делает нас сильнее. У тебя нет веры, и ты слаба. Поэтому я не боюсь зайти к тебе, я не несу тебе зла и знаю, что ты не сможешь причинить его в ответ. Но сильные верой иногда теряют землю, с которой поднялись. Корнелиус уже наказал сам себя, я дал ему покаяние.       — Какое еще покаяние? — Джейд сплюнула на пол, отпихивая флягу и выпрямляясь.       — Триста шестьдесят ударов. Ровно столько дней Создатель провел на земле, когда спустился к нам из Эмайна.       Джейд мрачно усмехнулась, но промолчала. Что такое эти жалкие удары кожаной плети по сравнению с потерянными навсегда пальцами? Меж тем старик вещал об Эмайне и своем боге, и его голос звучал монотонно, но не раздражающе. Он даже одной рукой все еще поглаживал Джейд, только уже не по голове, как ребенка, а по плечу. Злости на старика у Джейд не было: в отличие от других, он ни Айле, ни ей самой пока ничего плохого не сделал. А верить каждый может во что угодно, как и любить, и мечтать. По крайней мере, так Джейд считала до настоящего момента. Этот Эмайн, мир бестелесного и абсолютного, почитался верующими в своего Создателя как высший из городов — недосягаемый хрустальный купол неба, хотя Джейд всегда казалось, что изображения на витражах церквей больше напоминают гробы для богачей вроде того же наместника. Что, впрочем, было даже символично: там он родился, оттуда спустился и ушел обратно, когда увидел, как люди распорядились его дарами.       От размеренного бормотания старика и собственной слабости мысли стали путаться. Джейд делала вид, что слушает эти выдумки для наивных простаков, но сама силилась уловить истинную цель его визита. Однако очень скоро она обмякла, привалившись к стене, позволяя по-отчески гладить себя по плечу и заговаривать сказками о добром и всепрощающем боге — сильном и всемогущем, теперь почитаемом абсолютно везде в Далторе, и в Везаресе, откуда, как считали последователи, Создатель и начал свой путь.       — Лунная земля — не что иное, как след его шагов. Там он впервые сошел с Эмайна к нам, его созданиям, — старик, продолжая негромко бормотать, зашуршал рясой и, пошарив у пояса, протянул Джейд что-то круглое на ладони. — Возьми, дочь моя. Отведай пот и слезы Создателя, чтобы познать горечь его бремени и набраться сил.       От вида крупных темных и спелых плодов рот у Джейд мгновенно заполнился слюной. Айла иногда приносила с собой их, плоды южного дерева, за которыми из Далтора в Везарес не ходил под парусом только ленивый торговец.       — Знаешь, что мои предки говорили об этих плодах? — усмехнулась Джейд, сглотнув голод. — Из гнилых оливок чистого масла не выжать.       Старик тоже улыбнулся в ответ:       — Твои сородичи, орка, загадочный народ. Твердят о свободе, держа в кандалах тех, кто слабее. Однажды и они услышат слово Создателя. Порченое всегда идет рядом с непорочным. Света не бывает без тьмы, жизни — без страданий, свободы без заточения, искупления без греха.       Джейд не стала спорить: жители Самархана, откуда была родом ее бабка, и правда веками держались «права сильного», но и у этого закона были свои условия — сильный всегда оберегает слабого, отдавшегося в услужение. Когда одному больше нечего предложить, он всегда может добровольно распорядиться тем, что дано от рождения, — своей свободой. Думая об этом, Джейд вдруг заметила, что в словах старика что-то есть. Сила и слабость тоже всегда стоят рядом. И признать одно всегда значило для орков обрести и другое. Сила, слабость и свобода связаны тесно везде, независимо от того, во что верит их обладатель.       Покорно склонив голову в благодарности, Джейд неловко сгребла оливки с ладони старика, едва коснувшись ее пальцами. Рука у него была теплая и сухая, а во взгляде читалось искреннее участие, хотя Джейд и не просила.       — Ешь-ешь, дочь моя, — старик закивал так радостно, словно беспокоился за Джейд по-настоящему. Словно это вовсе не хитрая уловка, придуманная Верховным, чтобы завербовать ее добровольно. У Джейд отняли все, и кроме свободы ей, подобно законам своих сородичей, теперь предложить было нечего. Старик тем временем высыпал на каменную лавку все оливки, что были у него в напоясном мешочке, добавив: — Набирайся сил, тебе еще многое нужно услышать, многое понять. Я вернусь завтра.       Как только охранник с лязгом захлопнул за ним дальнюю дверь подвала и помещение снова погрузилось в тишину, Джейд набросилась на оливки и опомнилась, только когда от прежней горсти осталось меньше половины. Нужно копить силы, решила она, пряча оставшиеся плоды в карман верхней юбки. В то, что старик придет на следующий день, верилось слабо, но в глубине души она чувствовала, что последние силы покидают ее, и тайно надеялась, что он исполнит обещанное. ***       На следующий день, когда квадратики света из окошка под потолком были на том же месте, что и в прошлый раз, старик явился снова. Джейд этому и обрадовалась, и огорчилась: значит, у Верховного и их церковников на нее серьезные планы, никто не стал бы помогать ведьме просто по душевной доброте. Старик снова принес еду и воду, на этот раз оставив Джейд флягу и мешок с сухарями и оливками, отчего она мысленно усмехнулась, что для полного набора ей не хватало теперь только миски. Но вслух все же поблагодарила.       — Называй меня отец Гарет, — ответил старик, как и в прошлый раз, усаживаясь на холодную каменную лавку рядом с ней.       Джейд не желала его вообще никак называть, но компания другого живого человека, не угрожающего расправой, подбадривала. Иногда у окошка виднелись босые ноги сына кухарки, и за решетками мелькало его любопытное лицо, но других контактов с внешним миром у Джейд теперь не было. Поэтому она позволила старику — отцу Гарету — поиграть в покровителя слабых. Как он правильно сказал, ей надо набираться сил. А когда их будет достаточно, она…       — Зачем вы это делаете? — вдруг спросила Джейд. Захотелось услышать правду и найти подтверждение своим догадкам. А старик не выглядел тем, кто станет врать, особенно той, кто одной ногой и так уже в загробном мире.       — Скажи мне, Джейд, почему в минуту слабости и отчаяния, когда жизнь дорогого тебе человека была под угрозой, ты обратилась с молитвой к Создателю?       Джейд от неожиданности даже дернула головой, встрепенувшись. В груди вдруг поднялась волна протеста.       — Это ее молитва, не моя. Я сказала это в надежде, что вера ее спасет! Что Верховный лайтен, главный страж Создателя, проявит милосердие к Айле.       — И из всех доступных тебе слов ты выбрала именно эти. Почему?       — Я не знаю!       — В наших молитвах есть то, что тебе было нужно. Твое сердце было открыто, и душа обратилась к Создателю в трудный миг.       Вдруг отец Гарет опустился перед Джейд на колени, взяв ее ладони в свои, закрыл глаза, отчего его морщины разгладились в благоговении, и, обратив лицо к потолку этой темницы, произнес: «Спустись, о Создатель, с вершины Эмайна священной, Да будет твоим озарен божественным светом Наш мир. И каждый его уголок, от глубин диких вод и пресного моря, До недр драконьих, тихих песков и чащи эльфийской. Внемли нам, Создатель, мы слезы твои собираем, Под сердцем, где жизнью ты нас одарил. Где тьма с каждой ночью становится гуще, Мы ждём исцеления, силы твоей и любви»       Он повторял и повторял эти строки, пока из-под закрытых век не показались первые слезы. Джейд все это время сидела не двигаясь, разглядывала его лицо, пытаясь отметить хоть какую-то фальшь, но ее не было. Когда старик ушел, на душе у Джейд стало тяжело: он точно такой же несвободный, как и она, только мыслями. Покоренный раб огромного существа. Но прихода старика Джейд уже ждала, как события, отмечавшего новый день и новые крупицы знаний о происходящем. По его рассказам, с Айлой все было в относительном порядке, но видеться им не разрешили. Вирион желал более суровых мер, но старику удалось уговорить его пойти путем милосердия — так они, судя по всему, решили назвать «приручение дикой орки». То, что Джейд орка всего лишь наполовину или и того меньше, а на вторую — такая же далторка, почти человек, — никого здесь не волновало. К отцу Гарету она испытывала больше уважение пополам со снисхождением, но это не означало, что то же самое нужно теперь испытывать и к остальным. Джейд покорно принимала его визиты, слушала его рассказы о Создателе, ждала, пока он помолится подле нее на коленях и уйдет, а потом говорила себе, что тот самый момент обязательно настанет. И если ей придется лишить отца Гарета жизни, чтобы спастись самой и освободить любимую, то так тому и быть.       Однажды такой момент подвернулся: старик снова опустился на колени и закрыл глаза, но не держал Джейд за руки, как обычно, вместо этого он сжимал в руках маленькую книгу. Книгой, конечно, это называлось с большой натяжкой — просто плотные пожелтевшие страницы, сшитые красными нитками. Это шанс! Пока старик вещал, что грядет великое затмение и только сила Создателя сможет его остановить, Джейд медленно нащупала под юбкой заточку, сделанную из найденной в камере полусгнившей ложки. Теперь оставалось лишь дождаться конца молитвы, резко встать старику за спину и прижать острие к яремной вене на его шее.       Джейд осторожно вытащила заточку из-под одежды и приготовилась: три, два, один и… И не смогла. Заточка выпала из пальцев, а у Джейд отчего-то полились слезы. И когда отец Гарет открыл глаза и увидел ее мокрые щеки, его лицо просияло. Он обнял ее, как обнимают детей, погладил по спутавшимся в колтуны дредам и вручил тоненькую книжечку со словами одобрения. Молитвенник. Как и от самого старика, от книги пахнуло благовониями, которые теперь не злили Джейд, а даже немного радовали.       В этот же вечер ей в камеру принесли соломы и теплое шерстяное одеяло. Конура становилась все более удобной, оковы — все менее ощутимыми. На тех страницах на общем языке были написаны молитвы, которые Джейд и так уже знала почти наизусть. Она бездумно перебирала страницы пальцами, листая книжку туда-сюда и думая о своем. Слова молитв были простыми и понятными, их было легко принять, потому что строки просили о том, что было близко каждому. Джейд открыла те, что отец Гарет прочитал ей однажды самыми первыми, и вдруг заметила на полях едва уловимые крошечные буквы. Они были похожи на узоры, какие человек неосознанно выводит пальцем на песке, задумавшись, — если не знать, что это родной язык орков, марух.       «Да будет Создатель милостив к нам, потерянным его детям, идущим против воли друг друга в надежде познать не силу его и не мощь, но милость отчаявшимся. Да поможет вера нам в трудную минуту разбить оковы неведения и найти спасение в ближнем».       Джейд, не выдержав, вдруг разрыдалась: несмотря ни на что, у них с Айлой все еще был некий призрачный и очень незаметный, но союзник и слабый, почти невозможный, но шанс.