я упаду в тебя огненным шаром

– У меня уже перед глазами плывет, – жалуется Олег. Роняет тяжелую голову устало, утыкается в нагревшиеся на солнце страницы учебника лбом. – От этой твоей алгебры, Серый. Может, просто позагораем, а? Они валяются прямо на горячем, пронзительно-золотистом песке крошечного пляжа, раскинув ноги лениво, разбросав руки. Местные сюда не ходят – далековато. Да и свои – детдомовские – пацаны предпочитают общий пляж со всеми его разбитыми бутылками, воткнутыми в мокрый песок, залитыми небрежно водой кострищами и шумными толпами, у которых лишнюю сигаретку стрельнуть запросто можно. Олег обнаруживает это место – их пляж, собственный – еще в шестнадцать лет. Сережа вдруг резко – сильнее, чем прежде, – начинает сторониться шумных компаний, а купаться вдвоем получается только по ночам, когда вода остывает уже. А пока от пляжа до детдома добежишь – и вовсе ледяной корочкой покроешься. Вести доверчиво прижимающегося Сережу ночью за руку на речку, держать за холодную ладошку крепко – это удовольствие редкое, конечно. Ради него можно было выбраться на вынужденную вылазку пару раз. Смотреть с замиранием сердца, как Сережа раздевается торопливо – зуб на зуб не попадает, молочно-белая кожа сияет в звездных сумерках – и ныряет в густой туман, уже страшнее. В первый раз особенно. Олег бросается за ним тогда, сломя голову, – как был, в джинсах, даже снять забывает – Серый, Серенький, где ты. – Я тут, – отзывается Сережа тихо откуда-то из тумана – ежик. Олег делает еще один неуверенный шаг и натыкается на чужую голую, мурашками покрытую спину. Сережа мокрый, холодный, стоит в мутной воде по пояс, обхватив себя руками и дрожит так громко, что даже беспрестанно квакающие лягушки, кажется, пугаются. – Не уверен, – выстукивает зубами Сережа. – Что все еще хочу куда-то плыть. А ты? Олег прижимает его к себе, растирает острые плечи руками. Джинсы противно наполняются водой, тяжелеют, разбухают. В воздухе все еще пахнет костром – пацаны жгли днем. – А я – как ты, – говорит Олег просто и честно. – Хочешь, на берег пойдем? – Пойдем, – отзывается Сережа тихо, таким голосом, будто в горле уже слезы стоят. – Не получается. До берега не доходят – Сережа решает что-то для себя, пока продираются сквозь водоросли, и ныряет без предупреждения. Руку Олега не отпускает. Олег пугается не на шутку. Тянет свою живую, решившую на дно вдруг пойти ни с того, ни с сего ношу наверх торопливо, выуживает, ловит в руки – ледяного, в крупных мурашках, с мокрыми потемневшими волосами. – Я подумал, – говорит Сережа шепотом. Громкий стук его зубов заглушает слова. – Что если не нырну сейчас, то потом уже никогда. У него губы на вкус как речная тина и колкий мартовский лед. Олег больше в рот дышит, согревая, чем целует, наматывает темные ледяные пряди на пальцы, пока Сережа жмется к нему жадно и дрожит. Замерзший весь, бедный. Если они утонут сейчас, то оно не напрасно все, наверное. Даже джинсы, полные воды. И все же, все последующие – постоянные – Сережины простуды от ночных ледяных купаний всего этого не стоят. Поэтому Олег не жалеет времени – тратит целый день на то, чтобы пройти пешком вдоль русла реки – и найти наконец идеальное место для купания. Для них двоих, только для них. Два года подряд маленький пляжик, затерянный в похожих на никогда не тающие эскимо зарослях рогоза, служит верой и правдой. Чтобы именно в этот невыносимо жаркий июньский полдень – разочаровать. Кто вообще на пляже – на берегу реки, в такую сумасшедшую жару – к выпускным экзаменам готовится, покажите Олегу этого человека, он посмеется хоть. Ах да. Он сам и готовится. Сережа отрывается от своего собственного учебника – физика, Олегу еще повезло – смотрит недовольно: – Сначала позагораем здесь, а потом ты будешь загорать уже в армии. Мы же договорились учиться сегодня, Олеж. Олег любит то, как меняются Сережины глаза на ярком летнем солнце – становятся прозрачными до невозможности, ясными, вбирают в себя будто весь цвет неба. Красивые, даже когда смотрят вот так строго. – А что плохого в армии? – Олег переворачивается на спину. Колкие мелкие песчинки неприятно впиваются ему в спину. – Отслужу свой положенный год, вернусь к тебе солдатом – дождешься меня, Серый? – Еще чего, – говорит Сережа сердито. Румянцем он всегда заливается неровно – лоб и подбородок. И самый кончик носа немножко. – Ты же обещал, что будешь поступать вместе со мной. Олег вздыхает. Обещал. Учебник алгебры в руке ощущается неподъемным грузом, налетевший ветерок опасно колышет натянутую шалашиком над их головами широкую простыню – защита от солнца. – Обещал поступить с тобой – поступлю, – говорит Олег примирительно. Тянется уцепить Сережу за руку, прижимается щекой к ладони. – Я тебя одного не оставлю, Серый. Ни за что. Сережа придвигается ближе, бодает лбом нежно: – Тогда поучи к экзаменам еще немножко, ладно? А потом купаться пойдем.

***

– Тут итоговые задания в конце главы, – говорит Олег радостно. Сережа смотрит на него удивленно: – Что, понятные? Ты чего такой довольный? – Не, не понятные, – Олег трясет головой. Захлопывает учебник, отпихивает и падает в песок всем телом шумно – с чувством выполненного долга. – Я ж тетрадку не взял. Конец урокам, Серый, сворачивай свою образовательную лавочку, идем в воду. – И я не взял, – говорит Сережа растерянно. Часть про «идем в воду» он успешно игнорирует. – Может, на песке порешать попробовать? До экзаменов осталось совсем немного, Олег. Олег вздыхает так тяжело, как может. Но не спорит. Серый прав, в конце концов. Ну, чуть-чуть. Втыкает послушно в рыхлый песок подобранную веточку – она проваливается почти до конца. – Не, не выйдет. Еще предложения – или все-таки в воду? Сережа кусает себя за губу задумчиво – два раза кусает, Олег залипает даже бессовестно – а потом вдруг спихивает с груди увесистый учебник физики: – Предложения. Олег смотрит непонимающе на протянутую к нему руку. Рука светлая – все тонкие венки на виду – мелкие веснушки спускаются золотистым хороводом от плеча к запястью. – Пиши, – говорит Сережа тихо. – Легче проверять будет потом, как ты решил. – Прямо на тебе? – переспрашивает Олег задушенно. Бережно берет Сережину руку за запястье, разгибает подрагивающие пальцы один за другим, ладонь гладит с нажимом. – Ты уверен? – Дарю свое тело науке, – шутит Сережа нервно. – Ты не хочешь? Олег забывает про то, что собирался больше никогда в жизни не браться за алгебру – ну или хотя бы сегодня. Забывает про то, что терпеть не может неравенства. Забывает – вообще все забывает. – Хочу, – отзывается он хрипло. Садится на корточки – в груди тяжело и жарко. – Сейчас, Серый, где там этот чертов учебник… Писать на коже ручкой оказывается тем еще вариантом. Сережа ойкает жалобно, не успевает Олег прорисовать на его запястье до конца первый икс в неравенстве, дергает рукой: – Больно. Олег дергается тоже. Горячий плотный ком стремительно ныряет из горла в низ живота. – Острая? – губы пересыхают так, что приходится облизывать, кажется, раз в секунду. – Тогда лучше не будем. Да?.. Сережа косится на него снизу вверх – тоже по губам языком проходится – а потом забирает руку решительно, садится, ныряет почти с головой в свой рюкзак. Расстроиться Олег не успевает – импровизированный веснушчатый холст ему возвращают. Вместе с черным фломастером, увенчанным прозрачным колпачком. – Он смываемый, – объясняет Сережа торжественно. – Помнишь, ты притащил случайно? Олег помнит. Это всего-то в прошлом декабре происходит, как не помнить. Такой-то позор. Он так радуется тогда, что удается подкопить к Новому году денег Сереже на подарок, что просто проходится по художественному отделу как тайфун. Со всем угадывает – краски Невская палитра, альбом с плотной бумагой, масляная пастель какая-то навороченная. А вот фломастеры эти цепляет чисто за компанию, для кругленькой суммы. Ну и потому что у них волк на блистере нарисован. Сережа подарки рассматривает с детским восхищением. Они забираются под подвальную лестницу, в свое любимое место – хоть и тесновато там уже, когда обоим по семнадцать, а у Олега и вовсе размах плеч совсем не детский – и Сережа распаковывает бережно по очереди каждый крошечный кювет с красками. По лакированной глади каждого цвета пальцами ласково проходится, не боится запачкаться. – Олеж, – спрашивает он вдруг странным голосом. Олег отзывается неразборчивым мычанием. Он занят – разбирает бережно шелковистую копну Сережиных рыжих волос на отдельные прядки и каждой касается губами. – Олеж, в том, что ты подарил мне детские смываемые фломастеры, есть какой-то скрытый подтекст? – интересуется Сережа весело. – Лучше скажи сразу, а то я ведь найду. Олег пытается ругать себя за глупую трату денег сразу же, как осознает ошибку. Сережа устает слушать его самокопания еще на первом слове. Откладывает фломастеры бережно и лезет обниматься. – На них волчик, – говорит он нежно, прижимается губами к макушке Олега. – Он такой хорошенький – почти, как ты, – мне нравится. Похоже, подтекст все-таки был. Как теперь выясняется. Олег принимает фломастер бережно, кладет Сережину руку к себе на колени. – Носишь-то ты их с собой зачем? – спрашивает он ласково. Сережа дергает плечом : – В спальне оставлять опасно, ты же знаешь. Сам видел, как мне в прошлый раз скетчбук выпотрошили. Олег видел. Пытался потом сам Белякова выпотрошить – Сережа удержал. Зря удержал – Беляков заслужил. – Ты еще не передумал? – спрашивает Олег ласково. – Можем вечером потом в библиотеке порешать, если хочешь. На жертвы такие идти готов, до чего дожили. Сережа закрывает глаза вместо ответа. Олег трясет фломастер долго, хотя тот совсем этого не требует. Растягивает мгновение, в котором протянутая Сережина рука – светлая, беззащитная и открытая – лежит доверчиво на его коленях. Это интимнее, чем поцелуи даже, почему-то. Он дует бережно на Сережино запястье, подушечками проводит от центра ладони до сгиба локтя, прижимает, слушаясь мимолетного желания. Сережин пульс гулким биением крови отдает ему в кончики пальцев. – Ты не пишешь, – говорит Сережа хрипло. Темные ресницы бросают длиннющие тени на его веснушчатые скулы. – Не пишу, – соглашается Олег. – Ладно, тут логарифм. Сережа кивает, не открывая глаз: – Давай. Логарифм занимает почти все Сережино предплечье. Математические символы обвивают руку тонкой черной цепочкой. Олег старается писать уже – старается не смотреть на то, как Сережа дышит глубоко, приоткрыв рот. Получается из рук вон плохо. И то, и то. – Сереж, – спрашивает Олег шепотом. Солнце успевает зайти за тучку и вынырнуть под каким-то другим углом. Тоже неловко, наверное. – Что делать, если на руке больше нет места? Сережа молчит – даже глаза не открывает. Потом выдыхает через нос шумно, пальцами расписанной руки обвивает запястье Олега, ведет большим вдоль вены. – Что хочешь. Олег старается – честно старается – не воспринимать эти слова как разрешение на все. – Алгебра, – говорит он вслух, для себя больше. Голову остудить. Сережа улыбается, губы вздрагивают. – Экзамены, алгебра. Запрокинь голову, Сереж. Сережа слушается сразу же, тут же. Вскидывает подбородок, волосы рассыпаются по песку – огненная медь на светло-золотом. Вымывать потом. Олег ставит новую точку фломастером на Сережиной коже – чуть ниже острой, торчащей трогательно ключицы. – Тут со степенями, – говорит он зачем-то. Сережа кивает, глотает с усилием – кадык дергается, и Олег кладет на него свободную ладонь. У самого сердце гулко стучит где-то в самом горле, о миндалины бьется, кажется. – Как мне с ними быть? – Сначала возведение в степень, – отзывается Сережа едва слышно. Его кадык гулко вибрирует под ладонью Олега на каждом слове. Собственная загорелая рука на светлой коже кажется Олегу широкой, чужой. – Потом все остальное. – Совсем все? – спрашивает Олег. Отпускает Сережину шею, целует туда, где только что были его пальцы, бережно. Сережа улыбается – он по голосу чувствует. И то, что дрожь его бьет, – тоже чувствует. – Ты все еще про алгебру? Решение неравенства со степенями не задается. Олег пытается пальцем стереть ошибочный шаг в решении, но сухим по сухому не удается – размазывает только. Сережа не протестует против неожиданных действий – даже не спрашивает – поэтому Олег смелеет. Наклоняется, проходится языком решительно по светлой коже под своими пальцами. Фломастер безвкусный, наверняка оставляет черные пятна на языке. Сережа – соленый. Горячий. Как печка. Дергается от прикосновения, выворачивается куда-то из рук – Олег даже выпускает от испуга. – Что случилось, Серый? Сережа распахивает глаза – потемневшие, небо перед грозой. Но никуда не бежит. – Ты случился, – шипит он. В выемке над его солнечным сплетением расплывается чернильное пятно – фломастер и слюна – Олег касается его пальцами, не удержавшись, смазывает небрежно. – Ты и алгебра твоя. – Уже жалеешь, что уговаривал учить? – улыбается Олег. Шутки даются сложно – хочется молча – совсем молча – лечь сверху, прижать к песку, вплавиться полностью. Сережа мотает головой, вздыхает рвано: – У тебя еще остались задания? – С дробями, – отзывается Олег, не глядя в учебник. Оторвать взгляд от Сережи, разметавшегося по песку под ним, сложно почти физически. – И корнями. – Только корней нам не хватало, – Сережа закатывает глаза. Олег пользуется, лижет торопливо еще раз – прямо поверх так и не решенного неравенства – прикусывает кожу, не сдержавшись. Сережа ахает так громко, что Олег пугается не на шутку, как бы их тут не обнаружили какие-нибудь заплутавшие грибники. Хотя какие грибы, в июне-то. Но лес вокруг остается по-прежнему тихим – только далекий птичий перезвон перелетает от ветки к ветке. Они одни. Вдвоем. – Не стирается, – врет Олег, задыхаясь. Зализывает виноватым псом следы от собственных зубов на Сережиной быстро вздымающейся груди. – Придется не дорешивать. Больно? Сережа мотает головой снова, тянет на себя – целоваться. Он болезненно нежный сейчас, напряженный весь, как струна. Олег пользуется положением, пользуется Сережиными зажмуренными сладко глазами. Ныряет рукой между их прижатыми друг к другу телами, подцепляет Сережино белье, тянет вниз осторожно. В детдоме о таких вещах, как плавки, никто не заботится. Застиранных казенных трусов хватает – все свои ж. Сережа дергается, не разрывая поцелуя, – кажется, хочет за запястье схватить – Олег замедляется даже. Если что – он отпустит. Он еще может. Черт, о чем он – в любой момент сможет остановиться. Если Сережа попросит. Сережа не просит. Его рука, исписанная числами, замирает на полпути. Скользит смущенно на спину Олега, замирает почти невесомо между лопатками. – Я могу? – спрашивает Олег шальным шепотом. Его ведет от невыносимой близости Сережиных искусанных, распухших губ, от того, как Сережа жмурится перед тем, как кивнуть жалобно. – Алгебра. Я помню про алгебру. – Алгебра, – бормочет Сережа. Сил закатить глаза укоризненно ему хватает. Олег смеется нежно. – Твоему рвению учиться можно только позавидовать. Он даже не пытается закрыться. Раскидывает руки в стороны, как морская звезда, – из-под пальцев рассыпаются фонтанчики песка – запрокидывает голову. Доверяет. Так всепоглощающе доверяет, что у Олега под ребрами колет пронзительно и резко. – Корни, – напоминает Сережа сдавленно. – И дроби, Олег. Олег целует его в живот вместо ответа, пальцами ведет по горячей коже: – А у тебя веснушки вот тут, на животе. Ты знал? Сережа выдыхает шумно, дергается под его руками. – Конечно, знал, – огрызается он задушенным шепотом. Смущается – яркая краска разливается от шеи до вздымающейся часто груди – Олег рассматривает восхищенно. – Я их каждый день вижу. Хватит всматриваться. – Ну я-то их не каждый день вижу, – замечает Олег резонно. – Все должно быть справедливо, дай насмотреться. Вот здесь еще, и здесь… Ты будто весь из золота. Или звезд. Он отводит осторожно Сережину ногу в сторону, касается губами внутренней стороны бедра ласково. Сережа подлетает, дергает ногой неконтролируемо – Олег успевает поймать за щиколотку, худую, горячую: – По лицу мне пяткой не заедь. А то красивый буду – загляденье. – Ты всегда, – шепчет Сережа, и у Олега вздрагивает крупно и болезненно что-то внутри, под ребрами. – Красивый. Под пальцами Олега – на Сережиной щиколотке – содранная, стесанная о камень на дороге к пляжу косточка. Олег целует и ее, эту косточку, недолго думая, проходится языком, – во рту соль, песок и металлический привкус от не затянувшейся ссадины. Сережа закрывает пылающее лицо ладонями, скулит жалобно – Олега прошивает насквозь и от этого невероятного звука, и от вида собственной рукой нарисованных иксов и чисел на чужом светлом предплечье. – Вот черт, – говорит он хрипло. Отпускает Сережину ногу, наваливается сверху жарко. – Если теперь у меня каждый раз будет вставать при виде логарифмов, я этого не перенесу. Сережа смеется тихонько – срывается снова на ломкий, короткий звук, когда Олег накрывает ладонью его член. – Хорошо хоть там не решали уравнения, – рвано бормочет он, задыхаясь. Олег тянется поцеловать в ответ – получается мокро, коротко и неудобно. – Все еще можем попробовать. Кого он обманывает. Ничего они уже не могут. Уж точно не оторваться сейчас друг от друга, чтобы чертов фломастер искать в песке. Он ожидает, что Сережа скажет что-то вроде «только попробуй отпустить меня», но Сережа вдруг глотает с трудом, облизывает пересохшие губы: – Если ты хочешь. Олег замедляется даже от удивления. Сережа пульсирует в его ладони – горячо, ломко, болезненно – а туда же. Если ты хочешь. А о себе ведь не думает. – А ты хочешь? – спрашивает он недоверчиво. Дыхания на последнее слово едва хватает – надеется только, что Сережа поймет. Сережа понимает – по губам считывает, наверное. Вскидывает бедра – непроизвольно, дергано, рвано. – Я тебя хочу, – говорит он жалобным шепотом. – Тебя, Олеж. Олег двигает рукой – просто не сдерживается. Сережа скулит, отзываясь, в собственное плечо подвывает. – Не больно? – пугается Олег. Себе – одно дело. Но Сережке. – Сухо, – говорит Сережа надломленным шепотом. У него в волосах полно песка – тяжелые, тянут голову к земле, заставляют вскидывать подбородок, открывая светлую шею. – У тебя ладонь такая, боже… С собой наедине Олег привык все делать быстро – у него времени всего-то ничего с утра, когда перебирается от спящего Сережи на свою кровать, прикрываясь предосторожностями – войти кто-то может, Серый, заметят, поймают нас с тобой. Коротко, жестко – чтобы прошило почти болезненным удовольствием от быстрого взгляда в сторону разметавшегося на своей кровати Сережи. Закинувшего голую ногу поверх тонкого одеяла, запутавшегося в собственных волосах. От его близости – и недосягаемости одновременно. Теперь Сережа – с ним, под ним, в его руках. Целиком, полностью – его. Прижатый к песку спиной, задыхающийся, поскуливающий, потемневшие от пота волосы прилипли ко взмокшим щекам. Весь в веснушках – будто в ярких солнечных каплях. Его, его, его. Олега. Сережа открывает глаза неожиданно – затуманенные, мутные, будто дымкой подернутые. Олег наклоняется, не сбавляя темп, целует, поддавшись мгновению, Сережу во взмокший висок, лижет широко вдоль линии роста волос. Сережа поворачивает голову с усилием, тычется губами неловко Олегу куда-то в нос, мажет, ведет мокро по щеке. На поцелуй это не похоже – больше на попытку быть рядом, рядом, как можно ближе из последних сил. Олег понимает – находит Сережины дрожащие губы сам, целует. Ответа не дожидается – у Сережи сил нет на поцелуй отвечать, жмурится только расслабленно, подставляет губы, дышит. Сквозь поцелуй – вдруг подвывает задушенно, дергается в руках Олега, вцепляется в лопатки пальцами неожиданно сильно. Олег не отпускает, не выпускает. Еще чего. Держит крепко, целует, позволяет кусаться остро, пока Сережа не перестает дрожать крупно и не затихает. И только тогда позволяет себе навалиться сверху самому – жарко, горячо. Сережа оживает – касается подрагивающими пальцами ладони Олега, пытается скользнуть в чужое белье неловко. – Давай я помогу, – шепчет он едва слышно. От одного предложения что-то внутри сладко ухает в пятки. Олег все равно мотает головой через силу. Сережа выглядит так, будто только что вынырнул из-под толщи воды – задыхающийся, дышит вон едва-едва. – Отдыхай, – бормочет Олег в ответ нежно, целует коротко в подбородок и едва не стонет в голос, когда пронзает жгучим удовольствием от того, что Сережа пытается беспомощно подставить губы под поцелуй. – Я сам, я быстро. Между их сплетенными телами неуютно, мокро. Сережа замирает под Олегом, притихает – взмокший, весь в разводах от потекшего фломастера, веснушки – золотыми точками посреди чернильной ночи. Олегу много не надо – картина перед ним – под ним – лучше некуда. Он ведет с рваной нежностью свободной рукой по худому ребру, пачкает пальцы в чернилах – тает, тает. И только потом, потянувшись за поцелуем, замечает, что Сережа смотрит строго вверх. Не на него. Смотрит сердито – ресницы слипшиеся, глаза блестят мокро. Плачет, что ли?.. И это совсем не возбуждающе – видеть Сережины слезы. Не такие. Олег отвлекается, теряется. Смазывает движение неловко, сбивается с ритма. Сережа под ним дергается – почувствовал – моргает в небо мрачно и разворачивается на бок резко, утыкается в плечо лбом. Лицо прячет. Его узкая ладонь пробирается все-таки в полуспущенное белье Олега, обхватывает чужую руку с неожиданной жесткой решимостью. – Я помогу. Сережа двигает рукой старательно, у Олега голое плечо совсем мокрое от чужих слез – и все это сливается очень быстро в одну, прошивающую насквозь, от макушки до пяток, острую судорогу. Олег откатывается было, не задумываясь, – дышать, дышать – и Сережа замирает растерянно, сжавшийся в комок, с измазанной рукой, щеки в подсыхающих слезах. – Олег? Черт. Сережу – сгрести торопливо в охапку, прижать к себе рвано, сцеловывать торопливо соленые слезы со щек. – Сереж, Сережа, – получается лучше, чем Олег ожидал – с вяло шевелящегося, распухшего языка слетают слова, не бессмысленное мычание. – Что случилось, что я сделал? Тебе больно было? Сережа не отстраняется – если бы это случилось, случилось сейчас, Олег не пережил бы, наверное. Прячется только на чужой груди, обхватывает за пояс крепко. Они обнаженные, мокрые и липкие. По-хорошему, нырнуть бы в реку – вот она, в двух шагах. Смыть с себя ненужное. Переродиться – и остаться собой. Вдвоем остаться. Теперь уж точно. – Ты не хочешь поступать, – говорит вдруг Сережа глухо. – Я ведь принял это решение за тебя. – Почему не хочу? – удивляется Олег. Тянет Сережину безвольную руку к себе, проводит нежно вдоль стершихся вычислений. – Я же даже алгеброй добровольно занимаюсь, смотри. Очень добровольно. Сережа не поддается на провокацию, пихает в грудь свободной ладонью: – Прекрати, я же серьезно. – Я хочу поступить, – говорит Олег честно. Серьезно, как и попросили. – Вот сейчас ты действительно пытаешься додумывать за меня, Серый. Эй, – он ловит нежно Сережины руки, отодвигается. Песок колет неприятно расцарапанную спину. – Посмотришь на меня? Сережа мотает головой. Его волосы выглядят совсем темными – мокрые от пота, утяжеленные песком. – Ты должен принять решение сам. Без меня. Без алгебры. – Я никому ничего не должен, – отрезает Олег. Ему малодушно хочется обнимать Сережу, целоваться лениво и сладко – а не чтобы они выясняли отношения по уши в песке, уставшие и измазанные в сперме. Но нужно прояснить. Ради Сережки. Ради его встревоженного, загнавшего себя в тупик Сережки. – А принимать решения, в которых не будет тебя – я точно не хочу. Сережа с сомнением хлюпает носом, но лбом о грудь Олега трется уже доверчиво – успокаивается, кажется. – Это посткоитальная дисфория, – говорит он серьезно. – Необоснованное состояние тоски после полового акта. Такое бывает, я читал. Олег фыркает – спасибо, что объяснил, Серый, на экзамене пригодится? – И часто с тобой «такое бывает»? – интересуется он весело – а потом холодеет. – Погоди. Ты ведь это – все это – сейчас сделал не для того, чтобы я… Сережа пихает его – больно – коленкой в живот, выныривает из своего самодельного защитного домика наконец, сердитый и взъерошенный. – Нет, конечно, дурной, я кто, по-твоему! У него лицо – в разводах от слез и налипшем песке, губы распухшие. Олег – успокоенный Сережиным искренним возмущением – целует его в эти самые губы, горячие, сухие. – Мой Сережа? – предполагает он неуверенно. – Разумовский. Умный. Рыжий. Мой. Сережа стирает песок с его щеки ладонью, улыбается нежно: – У тебя слово «мой» целых два раза. На экзамене тебе за такую тавтологию балл могут запросто снизить.

***

Когда они добредают наконец до реки, Олег на правах человека, тверже стоящего на ногах, берет на себя задачу по бережному смыванию с Сережи чернил. Сережа стоит смирно, притихший и сонный, посматривает доверчиво. Промытые уже – Олег его в первую очередь головой в реку окунает, не может отказать себе в удовольствии, – в проточной воде от песка волосы сияют чистой медью, длинные, блестящие. Олег честно – очень честно – старается не фокусироваться на том, что они с Сережей очень близко. Снова. Смотреть – руками не трогать. Сегодня уж точно. Холодная речная вода, накатывающая мелкими волнами, очень помогает в общем-то. Он тянет Сережину руку к себе, разворачивает осторожно. На внутренней стороне предплечья – смазанный икс – Олег прижимается к нему губами. – Ты неправильно решил, – говорит Сережа нежно. – Почему у тебя икс отрицательный получился? Олег целует еще раз. Плещет водой – очертания кривоватого икса расплываются с готовностью. – Где? Там ничего нет. Сережа смеется. Берет лицо Олега в ладони, носом о нос трется ласково: – И правда, нет. Похоже, заново писать придется, да?