Путь домой (18+)

Минхо бодро распахнул дверь и шагнул в небольшую прихожую, втянул всей грудью воздух и расплылся в улыбке. Здесь, как и всегда, безумно приятно пахло деревом и солнцем, несмотря на то что за окном мёл полами своего белого пальто вечно всем недовольный февраль, а дорожку до дома им пришло протаптывать через сугробы по колено. Он обернулся и встретился взглядом с Хёнджином. Тот смотрел на него с любопытством и лёгким нетерпением, ожидая, когда альфа отойдёт с его пути и пустит в дом. Один взгляд — и он снова засмотрелся на своего… на этого прекрасного бету. В этой светло-голубой куртке, с этим белым пушистым шарфом вокруг шеи и — особенно — в этом белом беретике бета был просто невыносимо мил. Но, как и всегда, а особенно в последнее время, когда ловил на себе вот такой вот, откровенно восхищённый взгляд Минхо, Хёнджин начал медленно краснеть, быстро опустил глаза и пробормотал: — Впусти же. Холодно. Минхо засмеялся, быстро схватил его за руку и втянул в дом. — О-о, наконец-то! — послышалось из полутёмного коридора, зажёгся свет, и они увидели Джисона, который вышел к ним — как был, видимо, — в фартуке, засыпанном мукой, и с закатанными рукавами. — Мы вас ждём с утра! Напомню: это у вас отдых, а мы с Бини — рабочий люд, у нас дела, мы завтра обратно уже! И это мы тут, как пчёлки Майа весь день шуршим, а вы непонятно где прохлаждаетесь, свалили на нас всё — и в ус не дуете! Он был отчего-то сердит и как-то странно потирал рукой бок. — Что, Сони, успел распустить руки и схлопотать в боки? — язвительно спросил Минхо, помогая Хёнджину снять куртку. — Простите, Хан Джисон-щи, — торопливо перебил его Хёнджин, кидая на него укоризненный взгляд, — но дороги замело, мы трижды останавливались, ждали, пока расчистят. — Чёрт… — Джисон перестал сверлить Минхо злым взглядом и нахмурился. — А как же мы… Бин! — Он быстро пошёл обратно в кухню. — Говорят, всё заметено, как бы нам завтра не опоздать на рейс! — Дела у них, — ворчливо между тем говорил Минхо, разматывая с шеи шарф. — Сами в Эмираты летят, а туда же — дела. — Так ведь они по делу, — негромко и с укором отозвался Хёнджин. — По делу Джисон и сам слетал бы, — не унимался Минхо, — скажу больше: вся эта блажь с Золотой вечеринкой от «Бордовых страниц» — полная ерунда, никто бы не полетел от нас — хрен бы кто заметил. Джисон хочет выпендриться перед Бини, побаловать, чтобы этот хитрый красавчик легче согласился… Он остановился и замер. Прихожая была тесноватой для них двоих, и сейчас, даже стоя у стены напротив, Хёнджин был волнующе близко и смотрел из-под своих наивно-длинных ресниц так как-то… — Не сердись, — тихо попросил бета. — Всё же хорошо? Минхо мягко улыбнулся и кивнул. — Мы шутим, Джини, — так же негромко отозвался он, — не обращай внимания. Будто ты меня не знаешь? — Могу я?.. — И Хёнджин протянул руку к его лицу. Минхо прикрыл глаза и кивнул. Только он. Только ему можно было — так. Прохладные пальцы коснулись его висков и маска соскользнула с его лица. И, как и всегда, глаза Хёнджина влажно скользнули по его шраму, а потом он мягко огладил изуродованную щёку альфы холодной и отчего-то до мурашек приятной ладонью. Это было чем-то вроде их ритуала, признания того, что они дома и всё хорошо. Вокруг все свои и можно снова быть самими собой. Впрочем, Хёнджин всегда оставался самим собой. Это и мучило Минхо иногда. Но не сейчас. Как и всё это время, в ответ на эту мимолётную ласку он прикрыл глаза, накрыл руку беты своей ладонью и тихо спросил: — Ты сильно замёрз? Руки такие холодные. — Нет, немного, — тепло улыбнулся Хёнджин. — А сейчас и вовсе согреемся. — Хватит там стоять! — услышали они недовольный вопль Джисона. — Идите мойте руки и живо помогать, дармоеды несчастные! Переглянувшись, они захихикали, словно малые дети, и быстро двинулись к кухне.

***

— Так, всё это прекрасно, — негромко и с доброй улыбкой сказал Чанбин, — но нам завтра на самом деле надо выезжать рано. Иначе и впрямь на самолёт можем не успеть. Минхо и Джисон недовольно заворчали, но Хёнджин поддержал Чанбина: — Да, да, всё верно. Идите, я сам всё уберу. — Нет, милый, не стоит, мы поможем… — начал было Чанбин. Но Джисон его перебил: — Да ладно вам! Хорошо же сидели! Давайте ещё сыграем! — Они просто хотят спасти тебя от разорения, — съязвил Минхо, довольно подгребая к себе кучку купюр и зубасто ухмыляясь, — а то нечем будем баловать Бини и останешься… — Спать, спать, конечно, спать! — снова перебил его Хёнджин, ухватывая его руку и чуть сжимая в запястье. — Идите, мы тут сами всё сделаем. — Ну, хорошо, — вдруг быстро согласился Джисон, и его глаза масляно блеснули при взгляде на безмятежно улыбающегося Хёнджину Чанбина, — тогда мы пойдём. Когда будете подниматься в свою комнату, осторожнее, лестница безбожно скрипит. — Моя комната внизу, я точно не разбужу вас, — отозвался с наивной улыбкой Хёнджин, — а Минхо поднимется с вами, так что… — Ничего подобного, — хмурясь, перебил его Минхо, — детское время, я помогу тебе. — Да не надо, — робко запротестовал Хёнджин, — не стоит, я и… — Пусть поможет, — неожиданно вступился Чанбин, — вместе всегда веселей, правда? Хёнджин решительно не умел противиться мягкой силе этого человека, так что беспомощно и смущённо улыбнулся и кивнул. А Минхо быстро опустил глаза и сжал губы, стараясь не выдать себя и обещая себе выписать Чанбину большую и красивую премию. — Ну, помощник, тогда собирай бутылки, а я буду посуду таскать, — бодро сказал Хёнджин, поднимаясь и изящным движением собирая себе на руку большое блюдо с бокалами. — Да, помощник, и смотри, не забывай дышать и думать о хорошем, — поддразнил Джисон, а в ответ на бешеный взгляд Минхо вытащил кончик языка и поиграл нахальными бровями. Минхо старательно собрал всё, поддакивая Хёнджину, рассуждавшему о том, как быстро нагрелся дом и что нужно завтра обревизовать запасы дров, если они хотят здесь провести неделю. Заодно бета снова закинул удочку насчёт более раннего возвращения в привычный городской дом, но Минхо был настороже и отмёл это предложение сразу и на корню. У него были планы на эту неделю, на этот дом и… на Хёнджина. И он решил не теряться и приступить к выполнению своего плана немедленно. Мысль о том, что Хёнджин сразу и сам решил, что будет ночевать в крохотной гостевой спаленке в чулане и даже места не оставил Минхо с его предложением ночевать вместе на огромной постели в хозяйской спальне, тревожила и задевала его. Они были с этим бетой уже полгода вроде как женихами, а всё, чего он добился, — того, что Хёнджин теперь спокойнее давался в тёплые, почти дружественные объятия. Ну, ещё, когда Минхо удавалось едва ли не обманом подпоить его, он дарил альфе крышесносные, жаркие поцелуи, никогда не позволяя зайти дальше них. Да и о них-то потом, видимо, вспоминал если не с сожалением, то со стыдом и просил прощения тихим голосом. У Минхо. За собственную развязность. Минхо терялся и невольно сам робел. У него в силу жизненных обстоятельств тоже был весьма длинный перерыв в отношениях, а прошлые закончились трагически, так что, возможно, в начале их пути он и был благодарен Хёнджину за его скромность и пугливость, однако очень быстро как альфа вернулся к своим желаниям в полной мере, а вот бета с этим явно и очень раздражающе не спешил. Однако именно эти поцелуи — пьяные, пряные, смятые и страстные, когда он вжимал Хёнджина в большой диван гостиной и смаковал его влажные полные губы, снимая с них, как сливки, его сладкое дыхание, — именно они давали Минхо надежду — такую ему нужную надежду! Хёнджин целовал его так жадно в эти мгновения, так искренне стонал в руках Минхо, его пальцы так нежно и ласково касались лица и шеи Минхо, что сомнений не было: ему нравилось то, что успевал с ним сделать во время этого обычно короткого безумия альфа! Так что сейчас у Минхо сомнений не было: что-то внутри держит Хёнджина, не позволяет ему отдаться своему альфе полностью, но это точно не физическое отвращение к Минхо, не нежелание быть с ним, не отсутствие чувств. Нет. Особенно насчёт последнего Минхо был уверен: он нравится Хёнджину, очень нравится! Сколько раз он ловил на себе стыдливые и нежные взгляды беты, сколько раз замирал под его пальцами на своём лице, сколько раз чувствовал тепло его рук, когда Хёнджин — утешая или успокаивая — обнимал его, что сомнений не было. Всё дело в том, как подозревал Минхо, что этот бета был просто невероятно, преступно, ужасно скромен. И, возможно, его дико смущало отсутствие у него опыта. Но… Минхо ведь здесь именно для того, что подарить своему милому мальчику этот опыт. Сладкий опыт. Нежный опыт. Весь свой опыт — весь! Для него одного! И для этого он переломил себя и решился на то, чтобы покинуть свою городскую крепость и приехать сюда, в дом своих родителей. Он привёз сюда своего бету, чтобы здесь, вдали от людей и забот, научить Хёнджина быть с ним нежным и открытым. Минхо возьмёт от него всё — и отдаст уже, наконец, ему всего себя. Потому что больше не выдержит и одной ночи вдали от него! Они мило трындели, пока Хёнджин ловко перемывал подаваемые Минхо тарелки и бокалы, смеялись, вспоминая, как на дороге Минхо ворчал, а потом несколько раз оскальзывался и падал, очищая машину от снежного заноса. Хёнджин был раскрасневшийся от выпитого вина, его улыбка цвела ярким цветком, и Минхо с ума сходил рядом с ним — таким весёлым, таким смешливым — и таким целомудренно робким. Именно эта целомудренность беты возбуждала и привлекала его больше всего. Она — и смутное, опаляющее душу воспоминание о том их, проклятом «первом» разе, когда Минхо под парами едва не изнасиловал Хёнджина. Но тогда, именно тогда Хёнджин впервые — и единственный раз — ласкал Минхо. И его пальцы, его руки, его вздымающаяся от возбуждения грудь — всё это держалось сейчас у Минхо перед глазами, застило ему их милую трепотню и заставляло дрожать от нетерпения. Но он честно дал Хёнджину домыть и довытирать посуду и стол, так как знал, что бета не привык бросать дело на полпути. Да и встревожило бы это Хёнджина слишком… слишком сильно. И лишь когда бета с удовлетворением оглядел кухню, провёл пальцем по столу, проверяя его сухость и с улыбкой повернулся к пристально на него глядящему Минхо, у того в груди занялось мягким пожаром: пора. Улыбка Хёнджина стала рассеянной, он заморгал и развернулся к окну, подошёл к нему и опёрся на высокий широкий подоконник, глядя во двор, где пуржила и бесновалась снова поднявшаяся метель. — Да-а… — произнёс он неверным, слабым голосом. — Кажется, нашим друзьям и впрямь завтра придётся постараться, чтобы уехать. Метель не утихает. И откуда только столько снега берётся… Он умолк, почувствовав, как близко подошёл к нему Минхо, и робко оглянулся на него. Минхо шагнул ещё ближе и с трепетом обнял несопротивляющегося бету. Обнял и прижал к себе, обвивая руками через грудь и талию. Хёнджин рвано вздохнул и начал заново, видимо, боясь остаться с таким альфой наедине в тишине: — Я завтра встану пораньше, да? Помогу господину Бину почистить машину. И, наверно, надо раскидать дорожку… ты… как думаешь? Минхо молчал, лишь водил носом по его виску и уху и жарко выдыхал ему в шею, с наслаждением чувствуя, как начинает подрагивать гибкое напряжённое тело. — Минхо? — М? — Ты… Ты поможешь мне?.. — В чём? — Н-ну… завтра… Или тебя не будить? Хочешь… выспаться?.. — Вообще не хочу спать. Минхо прошептал это, чуть задыхаясь, потому что возбуждение скрыть было всё труднее, а Хёнджин не противился, не пытался выскользнуть из его рук, как это бывало частенько. Просто стоял, мягко поглаживал его пальцы своими и… дрожал. — А… А чего — хочешь?.. Минхо едва поверил в то, что услышал это, но ответил почти сразу: — Стоять вот так… с тобой… всю жизнь. Держать тебя в руках и слушать твоё сердце. Мне кажется, что я… я люблю тебя, Хван Хёнджин… Он и сам не ожидал, что эти слова сорвутся с его губ. На самом деле планировал произнести их он давно, всё представлял, как это будет, как ответит ему Хёнджин, как посмотрит, как приоткроет в робкой улыбке свои тёплые губы — и… — Разве любишь? — Он едва расслышал эти слова и не поверил им. — Разве это не… просто доброта, Минхо? Тебе меня жаль было тогда, жаль сейчас… Может, ты просто… — Замолчи. — Минхо осторожно развернул Хёнджина в руках и тут же перехватил за талию и плечо. — Посмотри на меня… мой печальный и прекрасный… И когда взгляд Хёнджина — робкий и томный взгляд из-под полуопущенных ресниц — поглотил его, он приник к приоткрытым губам своего беты и утонул в этом поцелуе. Сначала они целовались медленно; Минхо стискивал в руках плечи Хёнджина и пробовал его — такого растерянного, такого задыхающегося — на вкус. Он всасывался в его губы, едва удерживая себя от желания укусить бету, потерзать зубами его сладкую плоть, и Хёнджин отвечал ему: его рот был податлив, губы покорно открывались и, когда Минхо толкнулся плотнее, впустили его язык. Минхо перехватил его крепче, вжал в себя, чтобы хотя бы немного утолить разнывшееся, затвердевшее внизу каменное желание, и с новой силой стал целовать. Он нежил языком язык Хёнджина, снова и снова сосал ему губы, судорожно обцеловывал лицо — и опять возвращался к глубокому жадному поцелую. Но когда стало совсем сложно, оторвался. Тяжело дыша и обжигая этим дыханием шею Хёнджина, он зажмурился и заставил себя выговорить, заставил почти через боль — потому что знал, что так будет правильно: — Хочешь… спать?.. Просто скажи, что не готов и… что не хочешь… И я оставлю тебя. Обещаю, любимый… — И он снова заглянул в мутные от возбуждения глаза Хёнджина. Заглянул — и замер, сжигаемый страстью, тайной, испуганной страстью, что глянула на него из этих глаз. — Я всего лишь бета, — дрожащими губами вышептал Хёнджин. — Я невкусный, слишком высокий, неинтересный, потому что мало знаю, я ничегошеньки не умею, опыта нет, аромата нет… — Он шептал быстро, глотая слова и вздрагивая от того, как стискивал его Минхо, от его укусов на своей шее. Вздрагивал — но продолжал шептать свои несусветные глупости, которые, видимо, составляли его личный ад всё это время. — Минх-хо… Альфа… Ты же не должен быть таким со мной, я же понимаю, понимаю: можно… желать… может, лишь пьяным… понимаешь? Как тогда, помнишь? Тогда… был один тогда раз, когда ты так хотел и… Зачем ты сказал сейчас… Ты и так столько сделал, ты меня поднял из такого болота, ты… ты… Минхо, что же это… — Замолчи, глупец! — выхрипел, не выдерживая, Минхо и снова припал к его губам, словно к источнику, сладкому источнику самой жизни. — Глупый мальчишка! Глупый бета! Мой, слышишь? Ты только мой теперь! Бета… Мой бета… Любимый мой… бета… Он тискал, он лапал Хёнджина уже откровенно, сжимал ему задницу, выглаживал спину и вплетался пальцами в волосы на затылке — мягкие, чуть отросшие, шелковистые, приятные до одури. Он обхватывал затылок беты и заставлял откидывать голову, чтобы удобнее было вцеловывать его в себя. Глупый мальчишка разозлил его — и он будет мстить! О, как же он будет мстить! За то, что посмел сказать такое о себе! За то, что усомнился! За то, что так наивен и так далёк от истины, которая опаляет кровь Минхо всё то время, пока они рядом. Когда возбуждение пошло по грани, он приподнял Хёнджина и шепнул: — Обними… ногами… Длинные крепкие ноги легли ему на бёдра, а руки обхватили ему плечи — и он понёс своего бету с кухни. Донёс до гостиной, где всё ещё были разбросаны по полу подушки от их посиделок, сел на диван — и Хёнджин оказался на нём. Минхо тут же стал мять ему задницу и лизать шею, до которой теперь было удобно доставать. Это захватило его так сильно, что, закрыв глаза, он зарычал и стал кусать нежную, пахнущую теплом и домом кожу. Хёнджин постанывал, гладил ему плечи, прихватывал волосы на висках и жертвенно откидывал голову, давая доступ к тому, что так влекло альфу. — Хо-о… — простонал он, когда Минхо нырнул руками под его футболку, выпростав её из спортивных штанов, в которых Хёнджин щеголял весь вечер. — Х-хо-о… Но Минхо не мог уже остановиться. Он шарил жадными руками по крепкому, упругому телу своего беты, прихватывал и мял ему грудь, с судорожным каким-то наслаждением ощущая бархат его сосков под пальцами — напряжённых, плотных, наверняка вкусных… Он целовал и целовал шею Хёнджину, зарывался носом плотнее, под его ухо, в волосы, а потом развернулся и повалил его в угол дивана, на мягкую небольшую подушку головой, навалился сверху — и снова стал вылизывать ему шею. — Хо-я-а-а… — услышал он жалобный стон. — Под… подожди-и-а-ах!.. Его член оказался прямо на члене Хёнджина, тоже твёрдом, и Минхо повело, он зажал бету в руках накрепко и с истовым, яростным упоением стал толкаться ему в пах, откровенно имитируя то, что собирался сделать с этим невероятным юношей. Хёнджин выгнулся, обнял его и… приподнял задницу, принимая его толчки, соглашаясь на… — Джинни! — выдохнул Минхо ему в ухо. — Джинни! Хочу… хочу тебя!.. — Не здесь!.. — услышал он в ответ рвано и умоляюще. — Здесь же… услышат… — Все спят, спят уже… не бойся… — зашептал он на ухо выгибающемуся под ним Хёнджину. — Всем… наплевать… Мой сладкий, мой нежный… люб… любимый… Хёнджин замер при этом под ним — и он смог быстро, в одно движение, стянуть с него футболку. Тут же напал он на румяную кожу, на упругие горошинки сосков, лапал и тискал, целовал и лизал — а Хёнджин лишь как-то неуверенно, словно похныкивая, стонал под ним. И руки его беспомощно гладили Минхо голову и голую уже спину — и не отталкивали, не противились. Хёнджин дал стянуть с себя и мягкие штаны, и светлые боксеры. Лишь на миг Минхо, склонившись над его лицом, чтобы снова начать целовать, уловил странный, почти испуганный взгляд — но глаза бета тут же закрыл, потому что пальцы Минхо проникли между его половинками и стали выглаживать нежный, но сухой вход. — Не бойся меня, — прошептал ему в ухо альфа и стал посасывать мочку. — Мм… сладкий мой… не бойся… Повернись на… живот. Вот… так… Хёнджин двигался покорно, он встал на коленки и выпятил Минхо навстречу задницу. А когда тот стал, рыча и похрипывая, лизать ему, послушно задрожал, заахал, замычал, тиская пальцами плед, на котором они возились. Минхо лизал ему неутомимо, однако понимал, что этого будет мало, что невинному и прекрасному бете будет больно, если он обойдётся лишь слюной. Поэтому он и спрятал ещё днём в подлокотнике — и не только здесь, но и в комнате Хёнджина, и в своей спальне — смазку. Он растягивал Хёнджина с наслаждением, целуя ему спину и шею, входя пальцами медленно, ощупывая внутри и толкаясь размеренно. Хёнджин содрогался и стонал — стонал от страсти и возбуждения; его член истекал липким и тёплым, он пытался трогать себя — но Минхо, жёстко ухмыляясь и скалясь, шептал ему в ухо: — Не смей… не смей… я сам… я сам тебя возьму… везде возьму первым, слышишь? Буду везде у тебя первым! Ты мой, мой, мой... И лишь когда внутри Хёнджина стало горячо и мягко, хотя и по-прежнему узковато, Минхо развернул его на спину, спустился в его ноги — и взял у него в рот. Сразу глубоко, сразу мокро, пуская обильную слюну, он сосал своему бете, используя все свои умения — так давно не использовавшиеся им, однако ничуть не убывшие, как выяснилось. Хёнджин быстро дошёл до края, хрипло и громко выстонал в последний раз — и кончил, залив Минхо грудь и руку. А тот жадным взглядом смотрел в это время, как искажено от наслаждения его лицо — всегда такое спокойное, в последнее время почти всегда такое доброжелательное и умиротворённое. Теперь оно не было таким спокойным — горело страстью и было просто невероятно красивым! Минхо налёг на Хёнджина и вошёл в него, именно такого, разморенного, распятого неведомым ему до этого удовольствием под альфой — полностью готового отдаться, отдать всё, что у него было, без остатка. Именно такого, каким он Минхо и был нужен. Минхо взял его глубоко и нежно, не спешил, толкался размеренно, сжимал в руках мятущегося под ним Хёнджина сильно, но ласково. И смотрел, смотрел, смотрел на него… оторваться не мог. Он склонялся и целовал мокрые губы юноши, его горящие от страсти щёки, его беззащитное горло, которое цеплял зубами и дрожал от желания укусить сильнее, яростнее, чтобы Хёнджин тоже задрожал и вскрикнул жалко и сладко… Но держался. Всё потом… всё ещё будет. Не раз, не два и не три он будет брать этого юношу, он сделает его своим в каждой комнате этого дома — а потом и там, в городе, тоже. Он возьмёт его в саду под тем самым деревом, куда прилетал дятел, познакомивший их, и заставит стонать на весь этот сад, оповещая всех и вся, что у Ли Минхо, у изуродованного, искалеченного своими собственными страхами Ли Минхо может быть — и есть самое настоящее счастье! У него есть бета! Его, только его бета! И он владеет этим бетой, он дарит и ему счастье! Он может дарить это счастье, он не обречён — и никогда теперь не будет обречён! — на одиночество! Ничто, ничто не сломал и не уничтожил проклятый его мучитель, оставивший ему на лице ненавистные шрамы! Минхо победил его — и теперь отчаянно, яростно, невыносимо счастлив — рядом с тем, кто выгибается под ним и снова, снова кончает с его именем на губах! — Хо!.. О, б-боже-е… да!.. — Джинни! Мой Джинни! Люблю… я люблю, люблю тебя!.. — Люблю… Я люблю… М-мин… хо-ода-а-а! Да!..

***

— Чёртовы дети… ишь, расходились. — Ты тему не переводи. — Джисон сладко ухмыльнулся. — С тебя, как ты помнишь… — Да помню я… — Чанбин досадливо поморщился, прислушиваясь, и тяжело вздохнул, когда очередной глухой, томный, отчаянный стон прозвучал в ночной тишине где-то там, внизу. — Вот ведь… Я был лучшего мнения о господине Ли. Никак не думал… — О господине Ли? — Джисон насмешливо присвистнул. — Это о том самом господине Ли, у которого едва не дымилось в штанах в последнее время от каждого взгляда на длинные ноги Хёнджина? — Чанбин убийственно глянул на него, но Джисон лишь прижал его крепче и прошептал в ухо: — О господине Ли, который тянулся к нему членом каждый раз, как оказывался на расстоянии километра? Мне казалось… ммм… Бинни… Ты так пахнешь чем-то вкусненьким… Только бета может вот так пахнуть для альфы... Так вот, мне казалось... Ммм... какой же ты упругий... — Чего тебе казалось? — недовольно пробурчал Чанбин и попробовал вывернуться из лапающих его нагло и откровенно рук своего любовника. Джисон, однако, был настороже, он силой налёг на него, плотнее обхватил и прижал к груди. — Чего? — Чего, чего… Бинни, не валяй дурака… Мм, сладкий, ну же… давай. Ты обещал. Твой Джинни продержался позорно мало, я надеялся, что они хотя бы до спальни дойдут… — А они где? — удивился Бин, прислушиваясь, и снова дрогнул, когда высокий и хриплый стон «Хо!..» раздался на весь дом. — Вот черти!.. Надо же… — Би-ини… — раздалось у него над ухом жарко и сладко. — Ну же, ты проиграл… давай. Я так мечтал об этом... ты же знаешь, как я обожаю твой волшебный ротик… — Ой, да можно подумать, я тебе минет никогда не делал! — возмутился Чанбин, но, уже сдаваясь, стал медленно опускаться под одеяло. — Всегда тебе мало, чёртов альфа… Тоже мне… — Его голос стал глухим, и Джисон вытянулся в струнку, когда он стянул с него боксеры и потёрся лицом о его пах. — Да-а-да… — простонал альфа, опустил руку Чанбину на голову и стиснул пышные волосы беты в горсть. — Мало… мне всегда так мало тебя-а-а… о, да, да… детка… ещё… ммм, как же… как же охеренно… — Не матерись… — пробухтели снизу, и Джисона снова выгнуло от того, как глубоко смог взять Бин. — Да-а… Ещё… ещё, детка! Завтра… нет, послезавтра… там… я весь мир, слышишь… весь мир только тебе… всё только тебе! А сейчас… Мм, Бини, хорошо!.. Глубже… глубже, детка… Дом, старый, виды повидавший дом, укоризненно потрескивал, чувствуя в себе жар этих двух костров. Метель рвалась ему в окна, но он охранял порученное ему тепло — и лишь поскрипывала старая мебель, не предназначенная для такой молодой и прекрасной страсти. Поскрипывала — но держалась. Это был их дом. И всё, что они хотели сказать или сделать друг другу, они должны были сказать и сделать здесь. Потому что слишком долог был их путь сюда — домой. В эту их жизнь. Друг к другу.