1:05

allen ginsberg : some things, once you've loved them, become yours forever. and if you try to let them go, they only circle back and return to you. they become part of who you are lucien carr : or they destroy you

12 june ៸៸ 1.05 p.m — посёлок йонагуни

➺ префектура окинава

Прохладный, еле ощутимый морской бриз едва ли касается прядей его небрежно спутанных, вьющихся волос. Кенма с ежесекундно нарастающим раздражением пялится в телефон, в этот тупой кусок металла и стекла, несмотря на то, что перед ним открывается вид, способный вызвать трепет любого, даже самого недоступного для таких красот сердца. Всякого, в общем. Но только не его. Это, впрочем, указывает не на бесчувственность Козуме, а скорее на его скептическое отношение к благоговению перед природой. Кроме того, он пофигист, и вполне логично предположить, что до природы и до её бестолковых созерцателей ему нет никакого дела. Что более важно сейчас, так это частичные проблемы с мобильной связью, которые уверено действуют на нервы с самого прилёта, и невыносимая, точно адская жара в духовке под названием Йонагуни. Перед отлётом на Окинаву он почти что не ел и не спал; авиакомпания JAL не кормила своих пассажиров (из-за чего Козуме пришлось оставить плохой отзыв, обличающий халатное отношение к работе), а зайти в какую-нибудь местную кафешку или на фудкорт между рейсами было просто напросто впадлу. В неравной борьбе лень взяла верх над чувством голода. Спустя четыре часа полёта и ещё одного часа бессмысленных скитаний по Йонагуни кожа парня стала серой, словно присыпленная пеплом; под глазами образовались огромные впадины из-за недосыпа, руки самую малость тряслись, а тело напоминало огромную сухую ветку, на которую только наступи — сразу надломится. Как его сюда занесло? В эту дыру без сотовой связи, зато с горячим, частым гостем здесь, на Йонагуни, ярким солнцем, обнимающим за голые плечи и целующим в макушку тепловым ударом; с голубым небом над головой без малейшего намёка на пушистые облака; с оживляющим воздухом, от чьего присутствия в грудной клетке становится словно больше кислорода, словно с каждым новым вдохом дышать становится легче и даже приятнее... Дорогая матушка отправила его сюда, в этот, казалось бы, райский уголок, который, по её мнению, один такой на всей земле. Стоит заметить, что от "рая" тут имеется только "баунти" в торговом автомате. "Полетишь на самолёте. У тебя морская болезнь, поэтому даже не заикайся о пароме. Что значит 'зачем'? Отдохнёшь от своих этих гаджетов и учёбы, от вечной городской суеты. Какая польза сидеть в четырёх стенах и дышать спёртым воздухом? Хорошо, если бы ты на улицу выходил, но ты ведь целыми днями в своей комнате безвылазно сидишь, в полной темноте и за экраном. Лишние глаза есть? Ничего не делаешь, вот и аппетита нет. С пищеварением беда будет. А так слетаешь на неделю, может и на две, подправишь здоровье так, как тебе никакой врач не подправит. И жить будешь у сáмого моря, на берегу, в деревянном уютном домике. Благо у меня есть знакомые на Йонагуни, готовые принять тебя совершенно бесплатно по старой дружбе. Не смотри на меня так. Для тебя ведь стараюсь". Вспоминая теперь мамины речи, сидя на старой деревянной лавке, которую, по-видимому, смастерили местные, Кенма прячет телефон в карман чёрного худи; мрачный взгляд его устремлён в разлившееся море. На мгновение. Он любим матерью. Любим только ею. Она посадила в нём солнечные лучи и взрастила их своей любовью; блеск этих лучей собирался многочисленными улыбками на её лице; для неё он сиял подобно полярной звезде. В лице её сохраняются остатки былой красоты; она кажется гораздо моложе своих лет. Он очень похож на свою мать: точно картина маслом — так бы выглядел Кенма, родись он девушкой. Кенма любил и любит до сих пор, когда она целует его в уголки губ, при этом вместе с алой помадой на коже остаётся лёгкий шлейф её духов; когда она треплет его за щёки своими мягкими ладошками и проницательным взглядом впивается в эти янтарные глаза, боясь найти в них тень беспокойства или страха; когда она видит, что с её сокровищем всё в порядке, то укладывает к себе на колени и рассказывает о том, как прошёл очередной рабочий день, при этом наклоняясь и щекоча каштановым водопадом своих волос его личико; её голос такой спокойный, нежный, точно убаюкивающий. И пусть она говорит о каком-то острове, об отдыхе, о своих знакомых где-то там, о мальчике, с которым Козуме мог бы видеться чаще, но как-то не сложилось... О том, что ему придётся подсуетиться намного больше, чем за всю жизнь в шумном мегаполисе. Кенма лишь глядит на неё угрюмо, даже умоляюще; но его мама остаётся непреклонна в своём решении. К чёрту. Если всё так, как она описывает, он вернётся с острова огурчиком. Если это сделает её счастливее и моложе, он поедет туда. Не ради себя. Ради неё. Но вот незадача: отпуск не успел начаться, а он уже потерялся. Кенма даже не думает просить помощи у прохожих, да и прохожих-то тут особо и нет. Впрочем, это всего лишь оправдание — настоящая причина кроется в его абсолютной необщительности. Он кажется замкнутым, грубым и холодным, но, всё-таки, не торопитесь делать выводы. Каким образом он должен искать тот самый уютный деревянный домик на берегу, в котором когда-то гостила его мама, среди сотни таких же уютных деревянных домиков на берегу? Встроенного в голову навигатора у него, к сожалению, нет, а связь тут ни к чёрту. Тщательно охраняющий своё личное пространство, привыкший жить на всём готовом и ехать туда, куда его повезут — он абсолютно не приспособлен к взрослой жизни. Кенма напряжён, но всё-таки старается успокоиться; его тревогу выдаёт легкое подёргивание нижней губы. В голове беспорядочно мечётся мысль сорваться и улететь обратно в Токио первым же рейсом. Но он продолжает сидеть и наблюдать за тем, как неприветливый берег встречает шумное море с распростёртыми объятиями. Солнце всё ещё неприятно выжигает узоры на теле, жадно впиваясь в каждый открытый участок кожи; он мучается от, кажется, нечеловеческой жары и жажды. Кислорода в лёгкие поступает не больше, чем в его комнатушке четыре на четыре метра. Капельки пота впервые за всё время выступают на его разрумянившемся от жары лице, и Кенма на мгновение прикрывает глаза. — Извините. Вы случайно не заблудились? Это не сон. Он действительно здесь, на острове, спустя четыре часа полёта; в его внезапно открывшихся усталых глазах отражается синева и всё тот же пустынный берег. Девушка, на звонкий голос которой он откликнулся, хороша собой: невысокого роста, стройная; маленькое и хрупкое создание, словно колибри; когда Кенма обернулся, на её лице, точно цветок, распустилась добрая и нежная улыбка; лучи обеденного солнца касались золотистых волос девчушки, а слабый ветерок теребил воздушное белоснежное платьице до колен, которое сидело на ней идеально по фигуре, обтягивая изящную талию. Большие карие глаза были подстать улыбке — такие же добрые. Кожа её не была загорелой, скорее бледной. Аристократически бледной. В правой руке она держала большой пластиковый пакет, должно быть, с морепродуктами. Пакет кажется довольно увесистым, но девушка совсем не выглядит так, словно ей тяжело. Напротив, в такую жару её лицо сияет свежестью и здоровьем. Кенма бы и рад проигнорировать её вопрос, но он нуждается в помощи, которую ему даже не пришлось искать: она сама нашла его. — Так заметно? — безучастно проговаривает он, затем поднимает свой зад с лавки и собирает растрепавшиеся волосы в хвостик. Девушка лишь продолжает улыбаться и с любопытством рассматривает Козуме. К слову, выглядит она как его ровесница или даже младше. — Не особо. Просто не каждый день увидишь здесь в такую жарень кого-то в тёплой кофте и с огромным чемоданом, — она указала на сумку, которая всё это время валялась на земле подле лавки, — вы явно не местный. Турист? "Браво, Шерлок" — пронеслось в его голове, но он всё же кивнул девушке, понимая, что будет выгоднее поддержать разговор. — Я прилетел в гости, — продолжал он, — может, вы знаете, где примерно находится дом семьи Куроо? Незатейливая улыбка медленно сходит с её лица, и девушка уже с неким удивлением и ещё бòльшим любопытством серьёзно разглядывает Кенму. Спустя несколько секунд молчания она спрашивает: — Вы, случаем, не Козуме Кенма? Случаем, он Козуме Кенма. Такие странные, казалось бы, невозможные случайности он видел только в каких-нибудь дешёвых фильмах. Даже жара отступила на второй план. — Да, но как вы, — начал было он в некотором смятении, смотря на девушку, но его перебили. — Вы не представляете, как вам повезло встретить меня! — воскликнула она с радостью, лучезарно улыбнувшись и схватив того крепко за руку. — Я знаю, совершенно случайно знаю, где находится нужный вам дом! Пойдёмте скорее, я вас провожу, — разница в их росте составляет сантиметров двадцать, может даже больше, и со стороны это выглядит забавно: маленький белый комочек прыгает подле мрачного высокого парня и пытается своей силой сдвинуть его с места. — П-подождите, мой багаж, — он резко с неким отвращением, которое, впрочем, связано не с девушкой, а с проблемами тактильности, выдернул свою руку и, отряхнув лакированный красный чемодан от дорожной пыли, вытащил длинную ручку и поставил чемодан на колесики. Кенма идёт следом за девушкой по протоптанной тропинке, между одноэтажных домиков и неопознанных им сооружений, которые ну очень отдалённо напоминают сарай или стайку для животных, что является взаимозаменяемым. Иногда им навстречу идут местные: женщины в купальниках и накинутых сверху пляжных халатах из "летящей" материи, моряки и рыболовы, босые детишки, и все они спешат к спасительному морю в этот выходной день, отличающийся от остальных высокой температурой. Они некоторое время молчали, но в один и тот же момент начали говорить. Девушка звонко засмеялась, лёгкий румянец вспыхнул на её щеках, а Кенма неловко отвёл взгляд на стоящее вдали по правую сторону от тропинки лысое дерево. — Ничего, Кенма-кун, всё в порядке, говори первым, — девчушка продолжала улыбаться, что натолкнуло парня на мысль: она притягивает людей своей искренней улыбкой, доброжелательностью и открытым характером; откуда-то взялось это внезапное 'кун' и неформальное обращение, что заставило бы пойти на сближение кого угодно, но не Кенму. — Спасибо, что вызвалась проводить меня, — он говорил тихо и как бы с досадой; незаметно для самого себя тоже перешёл на ты, — ты ведь могла просто сказать, куда идти, — они обменялись взглядами, и парень тут же отвёл свои глаза. — Да не за что, Кенма-кун, — было в её обращении что-то приятное, — я бы, конечно, не стала тащиться с тобой на край посёлка, но мне по пути, так что всё нормально. Ах, вот оно что. Ну, это многое меняет. — Я много слышала о тебе от госпожи Куроо, — говорит как бы с задумчивостью, словно вспоминает, что именно слышала; так легко ступает по тропинке в своих лодочках, словно парит над землёй, а не шагает, как все смертные; её рассеянный взгляд устремлён куда-то вдаль. Кенма не помнит, чтобы мама говорила о дочери госпожи Куроо, у неё один сын. Тогда кто она? Племянница? Жена? Внучка? — В каких ты отношениях с госпожой Куроо? — он нарушает вновь установившуюся ненадолго тишину; ему неинтересно, что могла слышать она о нём и от кого: мама рассказала госпоже Куроо, а госпожа Куроо передала её слова этой девушке, но с какой стати, хотелось бы знать; неужто они близки? — Я арендую в её доме комнату и слышала, что ты приезжаешь, чтобы немного отдохнуть от городского шума. Получается, мы соседушки, — вновь тёплая улыбка и тихий смех. И чему она радуется? Арендует? Неужели с Кенмы тоже возьмут деньги? Хотя мама говорила, что ему предоставят жильё бесплатно, якобы по старой дружбе. — Я Ячи Хитока, извини, что не представилась раньше, — она ждала, что он сам спросит, — приятно познакомиться. — Да, — рассеянно отозвался он, — взаимно, — они выбрались из-под тени густых крон деревьев и идут сейчас прямо под палящим солнцем; снова становится невыносимо жарко и трудно дышать; кажется, что на бледной шее затягивается невидимая тугая петля. Внезапно к горлу подступает тошнота. Он чувствует ужасный рыбно-кислый запах; это зловоние исходит, кажется, от пакета Ячи. Кенма не особо разбирается в морепродуктах, но если свежая рыба так пахнет и если её сегодня подадут на ужин, то он без колебаний откажется ужинать, хоть и не ел со вчерашнего дня. — Долго ещё? — он немного отстал от Ячи, чтобы не чувствовать этот запах, поэтому сейчас Кенма плетётся за ней хвостиком. — Почти пришли, — не оборачиваясь, отвечает ему и спускается вниз с некрутой горки, — осторожно, Кенма-кун. — Мне не десять лет, — досадно бормочет себе под нос и, как его предупреждали, осторожно спускается по камушкам, сложенным друг на друге. Перед ними двухэтажный деревянный домик, замалёванный в зелёный цвет. Стоит этот домик как-то одиноко поодаль от вереницы близстоящих домов, ограждённый свежевыкрашенным забором. Два окна, балкон и парадная дверь выходят на море. — Вчера с госпожой Куроо красили, уже всё подсохло, — уточняет Хитока и открывает калитку, жестом приглашая Кенму войти. Двор чистенький и опрятный, имеется стриженный газон и выложенная из крупных камней дорожка, ведущая от калитки к лестнице дома. Кенма замечает весьма ухоженный и, по-видимому, новый сарай, в котором он краем глаза видит два горных велосипеда, ручную газонокосилку, лопату и другую хозяйственную утварь. На заднем дворе раскинулся небольшой огород, а в нём корзинка с резиновыми перчатками, лейкой и шлангом. Появились какие-то росточки, цветочки, сорняки — в этом Козуме не разбирается. Пока он стоял в ступоре и разглядывал убранство двора, Ячи уже зашла на веранду и сейчас зовёт его в дом. — Тецуро-сан, я дома, у нас гости! — энергично прокричала Ячи, раздвинув сёдзи и разуваясь в прихожей, — Кенма-кун, ты сейчас вряд ли застанешь хозяйку, с работы она придёт ближе к вечеру, поэтому с вещами тебе поможет Тецуро-сан, а я пока приготовлю что-нибудь поесть, — скороговоркой выдала она буквально за десять секунд и побежала с пакетом на кухню. В небольшой прихожей, которая заканчивалась шкафчиком для обуви, красным половиком, вешалкой и зеркалом во весь рост, было довольно тесно. В кухне, которая располагалась сразу слева от прихожей, было одно окно, завешенное чистыми занавесками и москитной сеткой, большой прямоугольный стол из натурального дерева, выкрашенный в бежевый цвет, мойка с фильтром для воды, милая светлая гарнитура, неожиданно черная электрическая плита и белый холодильник с разными стикерами-напоминалками (жёлтые для Ячи, зелёные для госпожи Куроо, синие для Тецуро). Меньше всего было синих стикеров, больше всего — зелёных. Пол так же, как и фартук гарнитуры, был из белого кафеля. На стенах — белые обои. Кафельный пол был ещё в ванной и в туалете. Во всех других комнатах, включая прихожую, а также коридоры и лестницу, уложен паркет, цвета горького шоколада. Во всем доме, кроме кухни, ванной и туалета, стены представляли собой голые деревянные доски, что, впрочем, не особо бросалось в глаза. Напротив прихожей, прямо по коридору комната, дверь в которую закрыта. — Тецуро-сан! — гремит на кухне Ячи. Дверь неожиданно открывается. Кенма с любопытством заглядывает в образовавшуюся щель. Из комнаты кое-как, тихим сапом выползает парень. По-видимому, сын хозяйки. — Тецуро-сан, шевелитесь, умоляю! — Ячи появляется подле Кенмы с закатанными рукавами и в фартуке поверх того самого белоснежного платья, тоже наблюдая за явлением Христа народу, — Помогите Кенме-куну с его багажом и покажите комнату. Куроо Тецуро замечательно хорош собой: стройный; ростом выше среднего, примерно 187-188 сантиметров; с атлетическим телосложением, загорелой кожей и широкими плечами; его тёмные волосы торчат в разные и после сна, как сейчас, это особенно заметно. — Боже, оденьтесь, — Хитока прикрыла глаза и ушла на кухню, решив разговаривать с ним оттуда, т.к. он в любом случае не станет её слушать. — С чего бы, Ячи-чан? Слово "совершенство" придумали, глядя на меня, — Тецуро стоит посреди коридора в одних шортах с голым торсом и самодовольно позирует как для обложки журнала топлес. На деле же он просто дурачится. — Прекращайте молоть чепуху и помогите Кенме-куну! Куроо обратил свой кошачий взор на парня, который, словно бедный родственник, неловко переминался с ноги на ногу в прихожей, и взгляд его метался от Ячи к Тецуро. От пристального взгляда Куроо, блуждающего по телу, становилось не по себе: казалось, этот взгляд был вездесущ и заинтересован в том, чтобы заставить собеседника вскрыть все его тайны острым лезвием, впиться когтями в кожу и содрать её, ведь под ней прячутся сокровенные желания и вырезать на сердце признание в самых грязных преступлениях. Бывают парни, что смотрят на тебя, а лямки от лифчика сами сползают с плеч... И пока Кенме чудится, что парень его словно сканирует, Тецуро же удивляется чёрному худи, несвойственному для носки в такую удушливую погоду, но отлично скрывающему хрупкое тельце; замечает частично осветлённые волосы Кенмы, вьющиеся пряди которых падают на его бледное лицо, контрастируют с кожей и красиво очерчивают острый подбородок; его янтарные глаза, точно мёд, смешанный с последними лучами заката — от приторности тошно, но такую сладость, наверное, хочется ощущать не только на теле, но и на языке. Он оглядел Кенму ещё раз с ног до головы и, смотря тому прямо в глаза, утопая в них против своей воли, шумно усмехнулся. — Почему я должен? У него руки отвалятся, что ли? Донёс же сюда как-то эту бандуру, — Тецуро сложил свои руки на груди и ждал ответ Ячи-чан. Он чувствовал на себе его взгляд; чувствовал этот сладкий янтарь, медленно растекающийся по венам. И даже мелькнувшая в глазах Кенмы злоба, став ложкой дёгтя, не испортила бочку мёда. — Руки, может, и не отвалятся, но комнату он вряд ли быстро найдет, поэтому либо разделывайте рыбу, либо идите показывайте комнату, — прокричала она в последний раз и с шумом закрыла сёдзи на кухню. Нужно признать, Куроо бессилен в борьбе с Ячи-хозяйкой, поэтому он покорно подходит к Кенме, намереваясь взять чемодан, но. — Я сам, поберегите свои руки, — Козуме спокойно берет чемодан, с невозмутимым видом обступает внезапно выросшего перед ним Куроо и проходит в коридор, — где моя комната? — лицо его не выражает абсолютно ничего, даже вопроса; он лишь самую малость наклоняет голову вбок и смотрит на Тецуро снизу вверх. Куроо мельком улыбается и ласково треплет его своей лапой по голове. Всё это выглядит как минимум странно. Как минимум для Кенмы, но он держит маску бесстрастного человека, который больше не поведется на странные провокации Тецуро. — Ты живёшь на втором этаже, пошли, — Куроо двинулся к лестнице, а за ним лениво, больше устало, поплёлся Кенма с чемоданом в руке. Нести на весу, поднимаясь по лестнице — это не катить за собой по ровному асфальту, поэтому парень обнял чемодан обеими руками и попытался продержаться последние две ступеньки, — Кенма, да? — Пизда, — шёпотом выругался Козуме, ставя чемодан на пол и стараясь не обмениваться взглядами с Тецуро; Ячи произнесла его имя раза три, он издевается? — Да, Кенма. Козуме Кенма. Второй этаж мало чем отличается от первого. На первом этаже находятся гостиная, кухня, комната Тецуро и санузел, совмещённый с ванной. На втором, слева от лестницы, комната госпожи Куроо, дальше комната Ячи, напротив её комнаты и над комнатой Тецуро теперешняя комната Кенмы. Здесь также паркет, стены из дерева и много разных семейных фотографий в рамочках. Комнатные двери обычные, не сёдзи. Куроо открывает комнату Кенмы, пропуская того внутрь. — Кенма, Козуме Кенма, — передразнил его Тецуро абсолютно беззлобно, лишь бы подурачиться, — это крутая комната с балконом, так что не будь таким угрюмым и... — Отчего сами тут не живёте? В этой крутой комнате с балконом? — Кенма хотел бы звучать сдержаннее, но послышались язвительные нотки. — Туалет далековато, — ответил он весьма серьёзно, — не будь таким угрюмым и спускайся ужинать, когда позовут, — напоследок Куроо послал воздушный поцелуйчик и вышел из комнаты, прикрывая за собой дверь не до конца, чтобы Кенма точно услышал. Предоставленный сам себе, он шумно рухнул на кровать, застеленную свежим постельным бельём. Кондиционер с ароматом яблока? На потолке искрятся последние солнечные лучи: огненный шар изящно скрывается за горизонтом, сжигая небосвод. А Куроо Тецуро всё равно чертовски странный, сам себе на уме. Получится ли у Кенмы, живя с ним буквально в одном доме, не замечать его хотя бы неделю? Он хотел соврать, что не голоден. Но это как-то грубо по отношению к Ячи, она ведь его сюда привела, хотя могла пройти мимо; а теперь Хитока стоит над плитой, старается, может и не для него, но всё же тратит время и силы, чтобы услышать 'я не голоден', которое будет ложью? Вонючая рыба... — Отстой, — тысячу раз проносится в его голове. Постель такая мягкая и тёплая, точно согретая к приходу Кенмы солнцем: оно проникло сюда через незастеклённый балкон, минуя белые хлопковые шторы с вышитым вручную узором... земляники? Аккуратно прошлось по полу к старому комоду, отражаясь от его винтажных ручек; зайчиком поскакало к деревянному письменному столу; изящно село в контрастирующее с деревом потрёпанное временем компьютерное кресло; провело невидимой рукой по стенам и осторожно на цыпочках подкралось к засыпающему Кенме, чтобы согреть его губы и попрощаться, но ненадолго: завтра утром первое, что он увидит, будет лежащее рядом солнце. — Кенма-кун! Спускайся есть, — Ячи кричит где-то на лестнице. Он слышит её удаляющиеся шаги, она шоркает тапочками по паркету. Кенма медленно на ватных ногах встал с постели, словно только что открыли крышку гроба, вышел из комнаты и, спускаясь по лестнице, запутался в собственных конечностях и чуть не упал. Запах приготовленного плова тяхан с сёмгой оседает почти по всему дому, тонким шлейфом проникая на второй этаж. В голову ударяет нарастающий аппетит, и Кенма даже как-то торопится, чтобы поскорее наполнить пустой желудок. В проходе кухни Кенма сталкивается с женщиной. Первые пять секунд он ошарашенно на неё глядит, затем замечает в ней какую-то схожесть с Тецуро, и спустя ещё пять секунд до него наконец доходит. — Здравствуйте, госпожа Куроо, извините, я немного рассеян из-за... — он начинает кланяться в качестве извинений, но мама Тецуро его останавливает, обнимает и, хлопая по спинке, приговаривает: — Как же ты вырос, Кенма, — она сжимает его 'возмужалые' плечи и разглядывает бледное, действительно городское лицо, — весь в мать, — замечает с доброй улыбкой. Все садятся за стол, Ячи раздаёт тарелки с пловом и столовые приборы. Она уже переоделась и кружила у стола в пижамных штанах и футболке. — Итадакимас! — все разом принялись за еду, а затем начались разговоры, обсуждения; они делились эмоциями пережитого дня. Один Кенма не слушал и никак не участвовал в разговорах. По одной причине: если бы вы знали как ему похуй, вы бы расплакались. Он лишь успевал прятать плов за обе щеки и запивать всё зелёным чаем. Впрочем, он был немного тронут семейной атмосферой. — Кенма-кун, — Ячи сидела рядом с ним и при любом вопросе мягко толкала его в бок, т.к. с первого раза он не услышал, — у тебя есть девушка? — она неловко улыбнулась, пряча взгляд в своей пустой тарелке. Взгляды Тецуро, его мамы и Ячи были обращены к нему, и от вопроса он уйти не мог. Вернее, не знал, как. — Нет, я считаю, что иметь девушку, — ища предмет, на котором можно было бы задержать свой взгляд, он случайно столкнулся со взглядом Куроо, который в этот момент просто пожирал Кенму и был пойман с поличным; парень быстро посмотрел на Ячи, — вернее, наличие девушки слишком... слишком запарно, да и я как-то не нуждаюсь... — А наличие парня менее запарно? — Куроо прозвучал как-то самодовольно; он опустил правый локоть на стол, подпёр пальцами правой руки снизу свой подбородок и пристально уставился на Кенму. Он рассматривал его лицо: нектарные глаза расширились, губы плотно сжались, невозмутимое лицо слегка исказилось. — Ни в коем случае, Тецуро-сан! Говорю вам как девушка, сменившая кучу парней, — Ячи подумала, что вопрос предназначался ей; она с жаром ударила кулачком по столу, а после раскраснелась и извинилась. — Вот как, верю на слово, — Куроо улыбнулся своей кошачьей улыбкой Ячи, а затем покосился на Кенму: тот и не думал поднимать взгляд, всё также водил лицом по тарелке. — Как поживает мама? — госпожа Куроо неожиданно подала голос, хотя всё это время с искренней радостью наблюдала за детьми и слушала их разговоры. — Почему бы вам не позвонить и узнать? — все вдруг замолчали и уставились на него; Кенма заметил в их глазах недоумение; он сморозил глупость? — Ну, перед моим отлётом вроде была в порядке, сейчас не знаю... — Кстати, на сколько дней или недель ты прилетел? — Ячи снова приходит на помощь, уже в который раз. Храни её господь. — А что, уже надоел? — к нему вернулось невозмутимое выражение лица. — Н-нет, что ты, просто спрашиваю... — Мама сказала, что я должен пробыть тут не меньше недели, — Кенма отвечал самым спокойным и беспристрастным тоном, глядя прямо в глаза Ячи. Вскоре все разошлись. Кенма решил оставить разбор чемодана на завтра. Он настолько вымотался, что даже лёжа на мягкой кровати ощущал ноющую боль в ногах и руках. Кенма натащил на себя одеяло и закутался в него. От балкона несло прохладой летней ночи. Пока он впадал в полудрём, до него доносился шум с кухни: Тецуро и Ячи громко о чём-то разговаривали и параллельно убирались на кухне. Затем чьи-то шаги на втором этаже. Тецуро? — Ячи-чан, не день, а хуйня... Выпьем? — Можете не материться при мне? И нет, я не буду пить перед сном, — её тапочки шоркали по паркету; они с Тецуро спустились в гостиную. Последняя мысль, посетившая его перед тем, как он окончательно утух: они встречаются? Окно в гостиной открыто нараспашку, за окном ночь. На небе серебристая луна. Через ночной воздух до них еле доносится шум моря. Помимо него в комнате раздаётся звук клацания по клавиатуре ноутбука: Тецуро отвлекают даже в отпуске. Они с Ячи сидят на старом диванчике: ей не спится, а ему нужно работать. — Как вам Кенма-кун? Куроо даже не оборачивается и не перестаёт набирать текст. — А тебе? — Вопросом на вопрос, ну вы и жук, — Куроо лишь тихо усмехается, — он какой-то скрытный, даже неприветливый... — Тебе так кажется? — если бы Ячи видела его лицо, она бы точно заметила поднятую от удивления бровь. — Да так и есть... — Думаю, всё как раз наоборот, — Ячи открыла было рот, чтобы возразить, но Тецуро-сан был слишком занят работой, чтобы спорить, поэтому она лишь в сомнении промычала что-то невнятное и, пожелав ему спокойной ночи, пошла спать.