Память

Пацан сидит на стуле скрючившись, почти воткнувшись острым носом в тетрадь, ручка слишком быстро царапает бумагу, тощая нога отбивает раздражающую барабанную дробь. Он даже высунул кончик розового языка от усердия. Оборотень пошатывается, теряя равновесие, неловко задевает какой-то идиотский предмет с прикроватной тумбы. Парень буквально подлетает на стуле, одновременно умудряясь развернуться: рот распахнут, глаза размером с пятицентовую монету. — Че-е-ерт! Твою ж! Дальше следует такой поток быстрых, заплетающихся слов, что Хейл готов открутить эту коротко стриженную голову, лишь бы предложения прекратили хлестать из его рта. Дерек демонстративно морщится, надеясь выказать свое отвращение, но на лице отражается гримаса боли. Он все равно делает угрожающий шаг навстречу. Послушное тело почти не ведет… — Заткнись, пока я не засунул тебе что-нибудь в рот. Голос грозный, но щеки парня почему-то идут красными епятнами, оборотень слышит, как коротит в тощей груди сердце. Страх? Ужас? — Сам заткни рот, а то отец прибежит на лай. Оборотень слегка прикрывает глаза, раскаленный гвоздь юношеского сарказма медленно ввинчивается в переносицу. — Мне нужно где-то укрыться пока… проблема не решится. — Совсем крышей поехал? Тебя разыскивает вся полиция города. Такие проблемы не решаются по щелчку зубов хмурого агрессивно настроенного оборотня-маньяка. — Эта проблема, — мокрый край темной футболки с тошнотным чваканьем отлипает от медленно затягивающейся раны. Глаза подростка вот-вот выскочат на короткий кремовый ворс ковра, словно два мячика для пинг-понга. — Ты заляпал мой пол! Боже, — парень вертится, осматривая каждый предмет каким-то бешеным взглядом. — Подоконник, шторы, ЭТО ЧТО, МОЙ… Если бы злоба была человеком, то она однозначно имела вид раненого оборотня в залитой тусклым светом настольной лампы комнате подростка. Если бы само понятие раздражающего фактора можно было бы облечь в плоть, Стайлз бы был самым подходящим вариантом для этой роли. Не церемонясь, Хейл сгребает парня за шкирку, встряхивая, как зарвавшегося щенка, но бесконечный поток ахинеи хлещет из него фонтаном не переставая. Волк тащит и легонько прикладывает болтающееся тело к стене. Стилински торжественно чокается лбом и, о чудо, наконец замолкает. Слишком громко. Дерек слышит, как беспокойно ворочается в комнате напротив шериф, бормочет что-то, но не просыпается. Его бдительность надежно усыпил виски. Дерек видел, как тяжело склонялась все ниже и ниже к столу тронутая сединой голова, как пальцы медленно расслаблялись на покатом боку бокала, как Стилински, в неизменной клетчатой рубашке, аккуратно высвободил этот бокал от теплого плена пальцев, похлопал отца по плечу с явным намерением отправить его спать в уютную постель. Угловатые движения, неловкие жесты, когда парень собирает со стола тарелки, смахивает крошки, споласкивает в раковине посуду... Дерек больше не смотрит, потому что обыденные действия почему-то гипнотизируют, вызывают неприятное желание смотреть еще и еще. Нормальная жизнь, которой у него никогда не было. — Слушай сюда, — голос скорее уставший, нежели убийственный, — сейчас ты заканчиваешь свои дела и ложишься спать. Мне всего лишь нужно херово кресло в углу этой комнаты и долбанная тишина. Он слушает. Внимательно, молча, взгляд карих глаз почти ощутимо впивается в его рот. Дерек замолкает от неожиданно накатившего жара. Комната сужается до очертания их фигур. * Стилински спит беспокойно. Ворочается с боку на бок, что-то бормочет, и этот монотонный бубнеж не дает Дереку заснуть. Бок ноет уже меньше, рана почти затянулась. От дешевого кресла и неудобной позы медленно затекает тело, а целебный сон не идет, прерываемый незнакомыми именами и какой-то другой околесицей. Едва мелькает на задворках сознания мысль о том, что кровать подростка достаточно большая и на ней явно хватило бы места на двоих. Оборотень сгоняет эту идею, как навязчивую муху, скачет взглядом по предметам комнаты, обезличенным ночным сумраком: хаос журналов и комиксов, груда учебников, банка из под газировки на столе, смятая футболка безжизненной шкуркой свисает со спинки стула... Дерек прикрывает глаза и память тут же вырисовывает ему на радужке тонкое, на удивление подтянутое бледное тело, оголившееся из под этой самой футболкой, плавные линии тазобедренных косточек, утекающие под резинку спальных штанов. Придурок умудрился запутаться в горловине, когда стаскивал одежду перед сном. Что-то неуловимо, едва заметно дергается в груди, когда воспоминание мелькает в голове. Глаза приходится распахнуть, чтобы прогнать полубредовое наваждение. Зачем он вообще смотрел? Взгляд примагничивается к спящему лицу парня: брови сошлись на переносице, рот напряженно выговаривает слова, на лбу поблескивают бусинки прозрачного пота. Стилински снится кошмар. Дерек живет в кошмаре. Поэтому чувствует злорадное удовлетворение наблюдая, как подросток мечется по постели. * — Скотт тебе голову открутит, если ты хоть пальцем меня тронешь. — Скотта здесь нет. И даже если ты заорешь во все горло, чтобы он тебя услышал, я перегрызу его быстрее, чем МакКолл доберется сюда. — Хрен тебе! — Это завещание? — уточняет волк, холодно приподнимая бровь. — Да, если в твоих штанах 5 сантиметров и нормальный хер — все, о чем ты мечтаешь. — В моих штанах столько сантиметров, сколько ты в жизни не видел. Словесная утренняя перестрелка, непонятно как превратившаяся в обсуждение гениталий. Растрепанный, сонный Стилински в измятых пижамных штанах, с мокрым лицом, выползший из скромной душевой, продолжал орать на Дерека шепотом. — Убирайся, отец не разрешает держать в доме собак! Кулак сжимается до хруста. Голова — осиный улей. Дерек приметил острую линию челюсти, костяшки пальцев почти горят от невозможно приятной боли, возникшей от столкновения с хрупкой костью парня. Вмазать ему было бы просто замечательно. — Вроде обращаешься в волка, а ведешь себя как парнокопытное. — Ладно, ладно, большой парень. После занятий ко мне придет Дени. Он мой одноклассник. И гей. Гей-одноклассник. Было бы… вот что. Было бы славно, если бы к моему возвращению свалил отсюда к чертовой матери. Дени-гей-одноклассник хороший парень… И у меня есть план, ты понимаешь? Не нужно мне мешать. Пацан мелет языком так часто, что Дерек даже умудряется удивиться такому таланту: миллион бесполезных слов в минуту — Стилински побил свой собственный рекорд. *** Дени холеный, пахнущий какой-то новомодной байдой и так сильно, что Дерек едва различает запах второго подростка. Он уже прирос к этому неудобному креслу и единственное развлечение, которое ему осталось — это сверление взъерошенного затылка. Пацан дергается, ощущая за спиной угрозу. Сладенький друг-гей-хороший парень через раз оборачивается, кидая в сторону оборотня заинтересованные взгляды и от этого Стилински начинает дергаться еще сильнее. Дерек растягивает угол рта в язвительную ухмылку. На секунду прикрывает глаза, слушая, как Стилински болтает что-то про своего кузена и кровь. Скоро они найдут альфу… найдут и тогда… — Переодень футболку, ты смущаешь моего друга! Эй, Мигель, мучачо! Назойливый голос заставляет вновь открыть глаза, тяжело подняться со своего места, находясь под прицелом двух пар глаз. Стащить с себя футболку, швырнуть ее старой оболочкой на пол убогой подростковой комнатушки. Повести плечами, разминая уставшую спину, ощутить, как с ноющей болью перекатываются мышцы под кожей. Он смотрит. Внимательно, с какими-то неясным оттенком интереса — Дерек улавливает это едва ли не поверхностью кожи. Жадный взгляд Стилински оставляет физически ощутимый след, почти прикосновение где-то меж лопатками. Почему-то это ощущение отзывается в глубине приятной щекоткой. *** Стайлзу едва удаётся вытолкать одноклассника за дверь, тяжело захлопнуть ее за собой. Дени был бы не против остаться и познакомиться с его «кузеном» поближе. Стайлз сейчас накачен звенящим раздражением от макушки до пят: оно резонирует внутри его грудной клетки и он не может объяснить почему. Как только комната избавляется от лишнего человека, воздух в четырёх стенах мгновенно густеет, становясь вязким, как гуталин, таким густым, что с трудом получается втянуть его в легкие. С пару секунд Стилински стоит, борясь с желанием прислониться горячим лбом к двери, а затем продолбить ее этим самым лбом насквозь. Но волк ждет, он все еще здесь. Стайлз тяжело вздыхает и заставляет себя повернуться к запертому в клетке его комнаты зверю. Взгляд тут же упирается в резкий изгиб чужой ключицы, нервная система дает перебой. — Славный друг-гей-Дени — Хейл издевательски усмехается, глядя на него сверху вниз. — Я в курсе. Теперь сделай одолжение, съебись отсюда. Широкие черные брови удивленно приподнимаются, Стайлз скрещивает руки в ответ, бросая на волка мрачный взгляд исподлобья. Оборотень, похоже в прекрасном настроении: а значит, убивать сегодня будут быстро. — От тебя воняет злостью, нервяком и желанием. Боишься, что я уведу у тебя дружка? Что он несет? Стилински, наверно, первый раз в жизни не находит, что сказать в ответ, просто таращится на самодовольное точеное лицо с чертами слишком резкими, слишком прямыми —словно скульптор грубо обтесал камень, наметив основу для будущего шедевра, да так и бросил, не закончив. Самая дурная мысль в его жизни начинает трепыхаться в голове и он не успевает пресечь ее, когда тело, обходя сознание сокращает между ним и волком дистанцию, приподнимает его на носки, позволяя встретиться с прямым взглядом. Ладонь цепляется ворот его собственной футболки, слишком сильно облепившей рельефное тело оборотня. — А может это ты тут из нас двоих любитель мужского зада? Он выплевывает эти слова ему прямо в лицо, сохраняя почтительную дистанцию в пару дюймов. Напряжённые глаза внимательно следят за расширением его зрачков, о, Стилински уверен, что они сейчас размером с чертову черную дыру, потому что такая близость волка вызывает внутри бешеный адреналиновый приход. Железные пальцы обхватывают его горло, впечатывая в дверь так сильно, что мир вокруг на секунду темнеет, голова начинает идти кругом, в глазах пляшут цветные мутные пятна, сквозь которых вычерчивается ненавистное лицо. — Ну конечно, сила — единственный твой аргумент. На другое ты и не способен. Пальцы сжимаются сильнее, перекрывая доступ кислорода к легким. — Я… слова выталкиваются с трудом, — не любитель бдсм, так что можешь не стараться. Альфа в ответ тихо рычит. Стайлзу плевать, у него почти гипоксия, скоро мозг отключится, погрузит его в густое болото черноты. Он охерительно устал. Охерительно задолбан всем происходящим вокруг: недоверием, пренебрежением, смертями, безответной влюбленностью, опекой всех и вся... было бы славно умереть здесь. В уютной комнате, девственником. Пасть от когтей зверя, утопить этот кремовый ковер в крови… И Лидия Мартин будет рыдать, размазывая свою яркую помаду, осознавая, что всю жизнь любила только его одного. Почему-то такой выверенный, доскональный образ девушки смывается в его сознании, подменяя ее пышную фигуру нерушимой громадой мышц, держащей на окровавленных руках его бледное тело. Сознание обретает ясность, зрение четкость — рука оборотня исчезла с его горла. С секунду немигающий взгляд сканирует его, а затем Стилински срывается с места, отчаянно впиваясь губами в губы оборотня. Это почти как удар кулаком в челюсть, только этот удар о титановую кость оборотня раскрошил бы его собственные костяшки в муку. Губы оборотня жесткие, неподатливые, в глотке закипает рык. Но Стайлз одержимо продолжает, целуя до одури, до жужжащего «убей» под ребрами, «оттолкни», «уничтожь», «прекрати эту пытку». Эту эфемерную нить, натянутую так туго, как тетива, надетая на новый лук. Чужие пальцы на секунду растерянно касаются его предплечья и тут же отдергиваются, широкая ладонь отталкивает, лопатки неприятно врезаются в дверь, но боли Стайлз сейчас не ощущает. Он не чувствует ничего, кроме горящих огнем губ. Глаза оборотня до ужаса темные, стеклянные. Губы кривятся, растягиваясь в болезненную злую улыбку. — Понравилось? — хрипит. — Нет. С секунду лазерный взгляд супермена сканирует его, а потом чужие руки хватают за шкирку, словно котенка, отдирают от двери, ничтожного, распаленного собственной дерзостью, волокут, швыряют животом на стол, он задевает плечом жестяную банку. Формула общей прибыли расползается чернилами по листу, разъедаемая издохшей газировкой. Тяжесть тела придавливает сверху к ненадежной поверхности, звериный клекот в ухо, едва походящий на человеческую речь. И отчетливо, неестественно, абсурдно ощущается стояк оборотня. А жесткая лапища давит так, что голова вот-вот лопнет и Стилински придется объяснять Финстоку, почему его домашка заляпана мозгами. * Горячий лоб вжимается в лоб Хейла, влажные пальцы скользят по напряженной шее, оба тяжело дышат, словно загнанные звери: охотничий пес уцепил-таки за хвост лисицу. Их гонка началась с того самого дня, когда он разрешил себе слишком много, а волк позволил ему это сделать. Лиса петляет, спасая собственный пушистый хвост от острых лязгающих зубов. Стайлз ощущает ответную хватку на своих ребрах, его собственное дыхание смешивается с чужим, глаза оборотня горят, шейная жила яростно пульсирует ему в запястье. Передышка длится минуту, прежде чем хватка расцепляется, холодный воздух заполняет образовавшуюся между ними пустоту, но градус напряжения не падает. Теперь он может рассмотреть волка: хаос черных волос, линия челюсти, ставшая в полумраке еще резче, холодное свечение глаз. Стилински демонстративно касается ребром ладони губ, словно стирая кровь, и нагло ухмыляется Хейлу в лицо. Он прекрасно знает какие действия доводят волка до срыва с поводка собственного самообладания. — Понравилось? — собственный голос до одури хриплый, будто бы севший. Губы саднят не давая ни на секунду забыть о случившемся. — Понравилось, если бы твою глотку заткнул членом. Стайлз вопросительно вскидывает брови: голос оборотня ровный, почти хладнокровный, словно он час провел за медитацией и постижением дзен. Нехорошее предчувствие царапает острым когтем где-то за ребрами. Что-то не так. Стайлз открывает рот, чтобы метнуть в него привычную, едкую фразу, оскорбить, вывести из этого неестественного на данный момент равновесия, но… — Как же ты меня заебал. …оборотень слишком быстрый: сминает его, вновь накрывая ртом искусанные губы, властно, словно берет свое, не оставляет другого варианта, кроме как подчиниться. Очевидно, что воздержание было слишком долгим, чтобы Хейл смог сейчас остановиться, натянуть вожжи, хлестнуть по морде своему желанию, сказать «нельзя». Стайлз слышит, как истерически визжит «собачка» чужих джинс и его рука инстинктивно упирается в словно литую грудь. Смешок в губы, хитрый прищур, окрашенный красным. Нет, ему теперь точно не выбраться из этой ямы. Он слишком долго не просто пялился в бездну, он швырял в нее камни и теперь эта бездна сожрет его. — Что, Стилински, этого ты добивался? Голос злой, пробирает под кожей словно током. — Пошел ты. Но тянется, в ответ, возвращая поцелуй, врываясь языком в теплый рот, впервые не встречая сопротивления, только ответную ярость. Заполошное дыхание волка вызывает волну тягучего желания внутри, ноющая боль скручивает напряженный член и Стайлз сдавленно стонет в жадные губы, цепляясь нетвердой рукой за край черной футболки. Секунды хватает, чтобы волк разгадал его намерения и стянул ее с себя быстрым движением, сразу же возвращаясь губами уже к шее, оставляя влажную дорожку языком от ключицы к мочке уха. Жар обнаженного торса плавит кожу. Хейл впервые так близко, так тесно, что бедра касаются бедер и желание потереться, повести ими из стороны в сторону настолько сильное, что Стайлз совсем не контролирует собственное тело. Подается вперед, ощущая ответное желание. — Я выебу тебя, Стайлз. — Выдыхает оборотень в ухо, — Будешь… жалеть. «Стайлз», — собственное имя звенит в голове церковным колоколом. Он впервые назвал его по имени. Сотни слов толпятся в дурной башке, но он молчит, хватаясь рукой за расстегнутую ширинку и притягивая альфу ближе. Лисья ухмылка привычно тянет уголок рта вверх. Они оба проиграли и будут об этом жалеть.